Порно

Струпьяр, каким я хочу его видеть. http://www.pichome.ru/image/ULM http://www.pichome.ru/image/ULU http://www.pichome.ru/image/ULi * * * — Не могу поверить, что позволил себя уговорить! — стонет Гарри, рассматривая поданную ему винтовку. Он смотрит на оружие и на коробочку с патронами и тяжко вздыхает. Ну какой из него стрелок? Самое нелепое первое свидание в его жизни. Хотя... Гарри на секунду вспоминает свидание с Чжоу. — Брось, тебе понравится. Гарри оглядывается и в шутку целится в Томаса. Тот смеется и поднимает руки, сдаваясь. — Пощады! Гарри наклоняет голову на бок и с легким прищуром смотрит на него. Улыбается. С Томасом они знакомы довольно давно, и до недавнего времени Гарри даже не догадывался о его нетрадиционных предпочтениях. Слишком уж он... обычный, простой. Во всем идеальный, начиная от костюма, мантии и прически и заканчивая его окружением и мыслями, которые он озвучивает. Когда Томас пригласил его на свидание, Гарри не сразу понял, что он не шутит. "Да" сорвалось с языка как-то само собой. Видимо, он согласился из-за страха обидеть. Другой причины Гарри не видит. Томас милый и симпатичный парень, но Гарри не влюблен в него. Определенно точно. С ним удобно, интересно, а иногда даже весело, но не более того. В принципе, ни один парень ни разу вызывал это самое "более того". — Ты должен мне нормальное свидание. Ясно? Гарри даже не понимает, почему он втягивает себя в эти странные отношения. Между ними не искрит. И вряд ли заискрит. Он всегда хотел иного. Не романтики. Не нежности. Чего-то... Чего-то другого. Том активно кивает, воодушевленный перспективой еще одного свидания, подходит близко и накрывает ладонь Гарри, сжимающую ствол. Поттер с сомнением смотрит на него. Плечо Тома касается плеча Гарри, его близость, как ни странно, не напрягает. С ним не возникает желания поскорее скинуть свою одежду и заняться сексом, но в его обществе появляется легкость, спокойствие и ощущение комфорта. — Ты должен знать об отдаче, — шепчет Томас. — Чем больше начальная скорость, масса снаряда и заряда и меньше масса орудия, тем энергия отдачи больше. Гарри оценивает вес винтовки и с улыбкой замечает: — У меня довольно внушительное орудие... Том смеется и кивает. — Не сомневаюсь. Он подходит еще ближе, несильно сжимает плечо, затем аккуратно перемещает ладонь на талию и после — на поясницу. Гарри резко оглядывается и встречается с ним взглядом. То, как он смотрит... Завораживает. Гарри нравится этот взгляд, и рука, и... На самом деле, все нравится. Впервые он чувствует возбуждение. Несильное, но все же. — Стрельба из винтовки порой удовольствие крайне сомнительное, — тем временем произносит Картмен. — Каждому свое, нужно выбрать свою модель. Когда я впервые стрелял из той красавицы... Томас указывает пальцем в сторону, однако Гарри не переводит взгляд с его лица. Забавно, но сейчас Том совсем другой. Не такой, как на работе, не такой, как в компании их общих друзей... Он активно жестикулирует, не сдерживает эмоции, не продумывает каждое слово. Такой Томас нравится Гарри гораздо больше. Открытый, яркий, настоящий. — ...изначально я думал, что отдача будет примерно как у Баррета, но все оказалось намного хуже. Выстрел из той винтовки получается чересчур резкий. Несмотря на небольшую его растянутость, отчетливо чувствуются два толчка, причем второй просто ужасной силы. И, черт, он очень громкий, без наушников или берушей запросто можно повредить слух. Вспышка выстрела чудовищна, но отдача… отдача оказалась такая, что я язык прикусил, до этого я стрелял из ПТР и отдача была слабее. Гарри улыбается. Стрельба — необычное увлечение для математика. — Любишь это? Том пожимает плечами. — Это просто хобби. Уверен, ты знаешь не меньше о полетах. — Знаю, — немного нахально заявляет Гарри и отходит на пару метров, готовясь сделать первый выстрел. Вставляет в уши беруши, становится в нужную позицию, как его и учил Картмен, и прицеливается. Томас подходит сзади, поправляет положение его руки. Горячее дыхание касается шеи, и Гарри неосознанно начинает думать о сексе. Не о сексе с Картменом, нет, просто в общем о сексе. Вернее о том, что его давно не было. После того скандала с Джеймсом он стал значительно более серьезно относиться к своей публичности. Том словно между делом касается его бедра, Гарри вздрагивает, случайно нажимая на спусковой крючок. И замирает, а через секунду морщится. Мерлин! Как плечо-то болит. Жесть. — Ну как? Гарри вытаскивает беруши, касается груди в районе желудка и встряхивает головой. Голова отчего-то кружится. — Ну-у-у, было не очень громко. Вернее, нормально... В общем, терпимо, — Гарри фокусирует взгляд на мишени и констатирует. — Но я, кажется, попал в стену. Том хмурится и хватает винтовку. — Я наложил заклинание. С оптикой все в порядке. Не понимаю... Поттер покачивается. — Нет, дело не в оптике. Я просто косой и неуклюжий. И меня легко отвлечь... — он отводит взгляд в сторону, сначала трет плечо, а после начинает его разминать. — А отдача и правда та еще сука! Он смеется, а Томас молчит. Гарри поворачивает голову, затем оглядывается и, улыбаясь, беззвучно спрашивает: "Что?". Картмен проводит рукой по волосам, опускает взгляд на плечо Гарри, на ладонь, все еще сжимающую винтовку, и делает шаг вперед. Порывается сделать еще один, но останавливается. Гарри думает, что, возможно, Картмен хочет его поцеловать, но... Здесь явно не место. Так? Это стрелковый клуб. Место релакса всех натуралов. Найдется немало желающих избить парочку сосущихся на публике педиков. Том знал об этом, когда бронировал время. Но сейчас он так смотрит... Гарри снова чувствует приступ тошноты. В висках пульсирует, Гарри отвлекается от своих мыслей. Он круговыми движениями массирует голову. Внезапно Том сглатывает, выдыхает и произносит: — Я хочу взять тебя прямо здесь и сейчас. Гарри ошарашенно смотрит на него. Теперь его очередь молчать. Удивлен ли он? Да. Очень. Том не из тех, кто может просто взять и сказать... — Хочу войти в тебя, пока ты целишься, пока смотришь на мишень сквозь оптический прицел... Хочу почувствовать твой выстрел. Или из тех? Гарри не может поверить в то, что перед ним ботанистый задрот из Отдела Тайн Томас Картмен, но в какой-то момент Гарри понимает, что вот так вот стоять, вытаращив глаза и приоткрыв рот, не совсем прилично, и разворачивается. Снимает магазин, тянет за затвор, смотрит в камору и вновь тянет за затвор. Все эти несложные манипуляции позволяют выиграть немного времени. Он не знает, как реагировать. Фетиш, связанный с оружием? Его определенно точно не смущают фантазии Картмена. Он занимался сексом в куда более странных местах и позах и с куда более необычными предметами, нежели простая винтовка. Однако до недавнего времени Том был бесполым, а сейчас — ну надо же! — оказывается, у него есть член и он даже знает, как им пользоваться. Принять этот факт очень сложно. Принять Тома геем сложно. Еще неделю назад Гарри был уверен, что он натурал, а сейчас... Томас Картмен трахает парней. Как так? Гарри переваривает снизошедшее озарение. "Том гей. Том гей. Том гей..." Он прикусывает нижнюю губу и запоздало отвечает: — Если ты сделаешь это, я точно не попаду. Меня ведь легко отвлечь. Помнишь? Смотрит на подошедших к соседнему окну парней и кивком приветствует их. Том отходит на приличное расстояние, небрежно одергивает ворот рубашки и смотрит на мишень. Со стороны никто и не подумает о том, что они на свидании. — Но я хотя бы попытаюсь скрасить разочарование промаха, — замечает Томас. Он заводит руки за спину и чуть наклоняется, а Гарри с удивлением для себя понимает, что улыбается. Это свидание, наверное, самое странное и неловкое из всех в его жизни, и это с учетом недосвидания с Чжоу на пятом курсе. — Как ты, Гарри? Но ему нравится быть здесь. Нравится быть здесь с Картменом. С тем, кого он не воспринимал в качестве возможного секс-партнера. — Гарри! Гарри! Ты меня слышишь? Как ты? Как он? — Голова. Голова болит. Мне нехорошо... Гарри протирает тыльной стороной правой ладони взмокший лоб, смотрит на мишень и качает головой. Ему душно. Секс-партнер. Для этого еще рано. Странное свидание может оказаться просто странным свиданием. Без продолжения и каких-то дальнейших шагов. — Гарри! Как же душно! — Поттер, очнись! Внезапно его словно ударяют по голове, и он понимает, что что-то не в порядке. Осматривается, не вполне осознавая, где находится. А потом начинает слышать... все это. Как же много звуков! Отовсюду. Крики, свист, гул... Гарри морщится. Голова раскалывается, и думать отчего-то очень сложно. Он сжимает в руках винтовку и смотрит на Томаса. Его лицо расплывается, винтовка в ладони становится почти невесомой. — Сэр, кажется, у него травма головы... — Гарри?! Ты слышишь? — Гарри смотрит на шевелящиеся губы Томаса, но слышит совсем другой голос. Он оглядывается. Стены стрелкового клуба словно движутся. И людей в нем гораздо больше, чем было минуту назад. А он сам почему-то оказывается лежащим на полу. — Рон? — собственный хриплый голос кажется чужим. Гарри словно впервые его слышит. — Да, Рон, Рон. Я здесь. Картмен куда-то исчезает. Гарри пытается повернуть голову, но в тот момент, когда он немного сдвигается, все тело пронзает острая резкая боль. Грудную клетку начинает что-то сдавливать, ему становится тяжело дышать. — Мне плохо, — выдыхает Гарри, а после замечает, что люди в клубе столпились возле него и с тревогой рассматривают. — Колдомедики скоро будут? — взволнованно спрашивает темнокожий парень. — Уже на подходе. Все голоса кажутся такими знакомыми. И место... И стены. И даже чертов потолок. — Где Том? — тихо спрашивает Гарри, прикрыв глаза. С закрытыми глазами становится немного проще. Тошнота усиливается, в какой-то момент начинает казаться, что он лежит на волнах. Его качает, бросает из стороны в сторону, а он просто плывет по течению. Гарри приоткрывает глаза и понимает, что он не в клубе, более того — он не с Картменом: его здесь нет. Винтовка исчезла, мишени на стенах — тоже. Зато появился Рон. Он наклонился так близко, что Гарри теперь чувствует его одеколон. Приятный запах. — Что происходит? — почти неслышно спрашивает Гарри. — Тебе прилично досталось, Гарри. Не знаю, что, по-твоему, происходит, но здесь нет Томаса Картмена. Мы в одном из тренировочных залов Министерства... — Как? Он только что... Гарри испуган, дезориентирован. Он не может шевелиться. Дергается, выкрикивая: "Томас?", и сразу же на него накатывает. Дикая боль. Кажется, его разрывает изнутри, словно что-то раздирает ребра, пытаясь выбраться наружу. Поттер орет почти на одной ноте, орет, срывая горло. Как же больно! — Тише, Гарри, сейчас станет легче... Это хуже боли, это и страх, и ужас, и... Рон сжимает его плечо, опускает ладонь на его лоб. — Не стоило тебе постоянно смотреть на часы. Кэп говорил быть собраннее, но ты все время на них смотрел. И потом просто не уследил за... Гарри знает, что кричит, он открывает рот, напрягает горло, но не слышит собственного голоса. Он ведь кричит, так? Проходит время, и Гарри понимает, что не чувствует себя, не может встать, не может двигаться. Он вообще ничего не может. Не чувствует своего тела. Кажется, не может даже моргнуть. Рон вновь наклоняется: — Все будет хорошо. — Там! — раздается крик. — Скорее! Ну же! Гарри Поттер, двадцать два года, подвергся воздействию темномагического артефакта. В поле зрения оказываются люди в желтых мантиях. Один из них вытягивает руку с палочкой и начинает читать заклинания. Над Гарри вспыхивает несильное свечение, колдомедик опускается на колени рядом с ним и внимательно изучает созданный им светящийся кокон. Затем поворачивается и кивает. — Можно транспортировать. Боль постепенно проходит, дышать становится гораздо проще. Гарри не сразу замечает, что все вокруг него пришло в движение — и люди, и стены, и потолок. А сам он стал практически невесомым. Рон взволнованно переговаривается со вторым колдомедиком, но слов отчего-то не слышно. Глаза слипаются, и мысли наконец исчезают. Последние отчего-то о Малфое. Во сколько Малфой активирует портал? Вечером. Но когда? В десять? Одиннадцать? Он спросит. Обязательно. Но потом. Все потом. * * * — Потому что он идиот! Гарри медленно открывает глаза. Потом закрывает. Чувствует себя так, словно его переехал поезд. На то, чтобы сосредоточиться, уходит какое-то время. Кстати о времени... Последнее, что он помнит, — часы в тренировочном зале. Он посмотрел на часы, после последовала яркая вспышка, и все... небытие. Не стоило отвлекаться на часы. Кэп говорил, что с тем артефактом у тебя только одна попытка. Нужно быть предельно собранным. Нужно всегда быть начеку, сосредоточенным и внимательным. А он отвлекся на часы. Часы, мать его! — Панси! Гарри спит, — шепчет Рон. — И вообще, какая разница, когда это произойдет? — Панси говорит чуть тише, самую малость. Но все равно слишком громко. — Непохоже, что Поттер собирается что-то делать. Придурок. Драко стоит десяти, нет, сотни таких, как он. Да ему повезло, что Драко... — О как... — Рон присвистывает. — Что опять не так? — Гарри не нужно видеть лицо Паркинсон, чтобы понять: она злится. И сильно. — Что не так? Драко и ты. Ты и... Драко, — последнее Рон намеренно выделяет. — Вот что не так. Ты его имя чуть ли не с благоговением произносишь. Лучший друг? Конечно. Раздается цокание каблуков по плитке. Цок-цок-цок, цок-цок-цок... Гарри морщится и пытается подняться. Не выходит. Мерлин, хоть бы они убрались куда подальше. Рон и Паркинсон с ее цокалками. Гарри лежит и смотрит в потолок, пытается разглядеть его — есть ли там пятна или, может, трещины? Ему нужно сосредоточиться на чем-нибудь. Хоть на чем, только бы не слушать разговор друга и его девушки. — Хочешь о чем-то спросить, Уизли? Ты, главное, не стесняйся. И снова — цок-цок-цок, цок-цок-цок. Боже, как же голова болит... — У меня тоже была лучшая подруга. Только вот... — Не хочу выслушивать твои сопли о Грейнджер, Уизли. Поттер очухается, и вы сможете всласть поплакаться друг другу в жилетки. А у меня сейчас лекция. — Малфой жил в нашей квартире. Кому еще ты бы такое позволила? — Никому. — И это возвращает меня к вопросу. Кто он для тебя? Гарри вспоминает слова Драко о Панси: "Это не было простым трахом". То, как Малфой в тот момент смотрел... Очевидно, что Паркинсон для него — больше чем просто друг. Она женщина, он гей, и в традиционном смысле он не может любить ее. Но любит. Как-то иначе. Не по-братски, не по-дружески, не как мужчина любит женщину. Непонятно как, но любит. И Паркинсон его тоже. — Я видел, как вчера ты бросилась его лечить. Я видел, как ты смотришь на него. Гарри неловко продолжать слушать их разговор. Он кашляет, пытаясь обратить на себя внимание. Перекатывается на бок и вытягивает руку, случайно опрокидывая стоящий на прикроватной тумбочке стакан с водой. Черт. — Твой друг пришел в себя, Рон, а мне пора. — Панси! — Мне правда пора. Этот разговор мы отложим до вечера. Ты остынешь, я остыну, и мы не наговорим друг другу то, что можем наговорить сейчас, если не остановимся. Она подходит, целует его, затем как-то нерешительно касается его щеки. Кажется, что вот-вот что-то скажет, но не говорит, просто молча смотрит на Рона. А потом отступает и выходит из палаты. — Как долго я был без сознания? — спрашивает Гарри. — Недолго. Полтора часа, наверное. Плюс-минус, — Рон продолжает смотреть туда, где еще недавно стояла Паркинсон. — Кэп сильно злится? — Не знаю, возможно, — Рон поворачивается и внимательно осматривает его. — Гарри, о чем ты думал? Ты мог и не очнуться. Повезло, что Кэп успел защитную сферу наколдовать. Иначе... — Повезло. Гарри отводит взгляд в сторону. Перед глазами — те часы. Как он мог отвлечься? Ну как? Первое правило при обращении с артефактами: будь всегда наготове. — Я не думал. Я просто... — он трет глаза и откидывается на подушку. — Я хотел узнать время. — Дурак, — сетует Рон. — Дурак, — соглашается Гарри. Хмурится, подносит руки ближе к лицу и сжимает ладони в кулаки, вспоминая вес винтовки. Стрелковый клуб. Почему ему привиделся именно тот клуб? Именно это свидание — первое свидание с Картменом? Хорошо хоть в нормальном виде, а не психодел в выдуманной стране математических фигур. — Я могу спросить, когда он активирует портал. Хочешь? Гарри на автомате кивает, а после уже уточняет: — Кто? — Ты знаешь кто. Ах, да... Малфой. И снова в голове раздается его голос: "Я виновен". Было бы гораздо проще, если бы этот факт не играл никакого значения. Но он играет. — Не хочу. Гарри несколько раз моргает и нервно вздыхает. А после — повторяет: — Нет, не хочу. И неосознанно бросает короткий взгляд на часы, расположенные над дверью в палату. 15:47 — Как знаешь. Мое дело простое — предложить, — Рон пожимает плечами и садится на кресло у кровати. Гарри пытается подняться, опираясь на локти, но руки не выдерживают вес тела, и он падает обратно на кровать. Cдувает челку с глаз и со злости поджимает губы. — Все разваливается, — произносит на выдохе. Рон прищуривается, и Гарри поясняет: — С его приезда все катится к черту. Зачем он приехал? — Рон вновь молча пожимает плечами, затем отворачивается и смотрит на вещи Гарри, сложенные в стопку на еще одном стуле в углу палаты. — Зачем я позвал? — шепчет и кулаком ударяет себя по лбу. Проходит по меньшей мере пятнадцать минут в абсолютной тишине. Рон не напрягает разговорами. С ним хорошо молчать, большего сейчас не нужно. "Думаю, вечером мы активируем портал". "Сегодня я встречаюсь с отцом, а после..." "Прощай, Поттер". Прощай, Поттер. Гарри делает глубокий вдох и закрывает глаза. Как же глупо сейчас думать об этом. Сейчас, когда у него есть проблемы посерьезнее. Артефакт темномагический, в принципе, непонятно, какие для его здоровья будут последствия. Может, все обойдется, а может... И Кэп наверняка злится. Они с ребятами выслушали инструктаж по технике безопасности и видели, как правильно обращаться с артефактом. Большинство все сделали верно. А он... Как последний дурак на часы смотрел. Словно часовая и минутная стрелки остановятся, словно само понятие "время" перестанет существовать, словно... Дурак. Правильно Рон сказал. — Гарри! — испуганный вопль Гермионы возвращает в реальность. А после и сама Гермиона. Крепкие объятия, глаза полные слез, шепот: "Как же ты меня напугал". Она нежно касается его щеки, а после проходится взглядом по его фигуре, частично спрятанной под белыми простынями и больничной рубашкой, оценивая ущерб. — Я в порядке. Не волнуйся. Он видит испуг. Где-то в глубине глаз, в натянутой улыбке, в тревожно сведенных бровях. Честно говоря, он не ожидал такой реакции, ему приятна забота Гермионы, но пугаться за него не нужно. Он, конечно, застрял в Мунго на пару часов, со всеми этими зельями и тошнотным запахом безнадежности, въевшимся в стены, но все не так плохо, он определенно точно не чувствует себя умирающим. — Герм, я в норме, — уверяет ее Гарри. — Ну, более или менее. Меня, кажется, накачали какими-то зельями. Слабая улыбка, которую он выдавливает, не оказывает должного эффекта. К тому же совсем не вовремя легкие предают его, и он заходится страшным кашлем. Таким, что на глазах выступают слезы. — О, Гарри... — только и произносит Гермиона. Рон поднимается, уступая ей место, и приветливо машет рукой. Впервые с момента ее прихода он решается заговорить с ней. — Рад тебя видеть. Гермиона не особо охотно оглядывается и на пару секунд замирает. Она смотрит на Рона, который в ту же секунду, как нашкодивший мальчишка, отводит взгляд в сторону. Они редко теперь общаются. Гарри не вдавался в подробности, кто кому разбил сердце, но он знает, что разрыв был очень болезненный. Для обоих. Гермиона так и не смогла простить Рона. В чем бы он ни был виноват. Сейчас она выпрямляется, расправляет плечи и чуть приподнимает голову. Вся словно покрывается стальной непробиваемой броней. Гарри нечасто видит ее такой — злой, сильной, жесткой. Гермиона опускает взгляд на пол, на лежащие у тумбочки осколки стакана. Невербально восстанавливает стакан, затем манящими чарами приманивает его и протягивает Рону. — Здесь стало слишком много людей, Рон. Тебе стоит выйти. Это не просьба. Ее тон, ее поза говорят об одном — если он не уйдет добровольно, то она заставит его это сделать. Гермиона кивком головы указывает на дверь и сжимает палочку. Рон смотрит на сыплющиеся из палочки искры, как-то неестественно улыбается и кивает. — Как скажешь. Гарри с жалостью смотрит на Рона, но молчит. В их отношения он никогда не ввязывался. Ему повезло, что не пришлось выбирать. Хотя Гермиона не из тех, кто ставит такие ультиматумы. Она понимающая и к их дружбе с Роном относится спокойно. В конце концов, она когда-то и сама дружила с ним. Однако ее понимания и терпения на многое не хватает. Втроем, как раньше, они теперь редко проводят время. Встречаются в основном на различных торжествах в честь памятной даты — победы над Волдемортом. Из семьи Уизли Гермиона общается только с Биллом и Джорджем. С остальными она пресекла любые контакты. — Выход там. Гермиона пристально смотрит Рону в глаза, он отвечает ей тем же, но лишь пару секунд, а после... После он отводит глаза в сторону. Нерешительно мнется на месте. Видно, что он хочет что-то сказать. Молчание затягивается, и Рон чуть приподнимает стакан. — Пойду принесу воды. — Рон? — вдруг зовет его Гарри. Тот замирает у двери, и после недолгого колебания Гарри все же просит: — Узнай про портал. Рон кивает, и когда он выходит, Гермиона моментально меняется. Становится совсем другой — теплой, нежной, домашней. Совсем не такой "стальной леди", какой она предстает перед Роном. Гарри уверен, что он, несмотря на их прошлое и все то, что было после разрыва, тоже хочет видеть ее такой. Возможно, со временем она отпустит свою обиду. А еще спустя время вновь позволит Гарри видеть ее без маски — настоящей, уязвимой, знакомой с детства любимой зазнайкой. Возможно, так и будет. — Гарри, как же так? Как вышло, что ты пострадал? Я думала, вас учат, как обращаться с такого рода вещами... — начинает Гермиона. — Учат, — соглашается Гарри. Он вновь предпринимает попытку подняться, на этот раз успешную, но от резких движений болит голова, где-то в горле першит. Гарри кашляет. Он не может перестать кашлять. Гермиона приманивает еще один стакан со стола, наколдовывает воду и протягивает ему, заботливо на него глядя. — Спасибо. Гермиона кивает, отворачивается и хмуро изучает скудный интерьер палаты. Небольшой диванчик, столик, пара стульев, узкий шкаф. Она переводит взгляд со стула с одеждой на дверь в туалет и словно невзначай интересуется: — И что за портал? Почему-то Гарри кажется, что этот вопрос она задала неслучайно. Он качает головой. — Долгая история. Гермиона вздыхает, садится на край его кровати и кладет свою ладонь поверх его ладони. А после заглядывает в глаза и говорит: — Я не спешу. * * * Погода в Англии предсказуемо непредсказуемая. Драко смотрит на серое небо и ловит губами капли дождя. Думает о том, что еще пару часов назад светило солнце, а уже сейчас — льет как из ведра. С детства Драко терпеть не мог дождь, однако сейчас он стоит посреди улицы, вытянув руки в стороны, и улыбается. Странно, но раньше он никогда не задумывался, что Лондон во время дождя пахнет как-то по-особенному. Но это действительно так. Драко пытается надышаться этим запахом, разложить на составляющие и запомнить его. Чтобы потом, в Штатах, можно было вспомнить в особо тоскливые дни. Как же он скучал по Лондону! Не по людям, а именно по городу. По его неуловимой и манящей красоте. По чувствам, которые он рождает. Драко был во многих странах, во многих городах, но любит он именно Лондон. Он понял это только тогда, когда уехал. Казалось бы, какая разница, где жить? Город — это лишь точка на карте. Всего точка. Так ли важно, в какой точке находиться? Драко вздыхает, закрывает глаза, сжимая кулаки, а после встряхивает мокрыми волосами и решительно шагает, продолжая путь. Он заворачивает за угол, минуя телефонную будку и автобусную остановку. Сверяется с картой, осматривается и пытается сориентироваться. Смотрит на часы и нервно убирает волосы с лица. Времени на все впритык. Мама предлагала на поиски Сеймура призвать специально обученных людей, но он отказался. "Специально обученные люди" будут действовать в рамках закона и одобренных правительством методов. А это, если верить Катрине, малоэффективные методы. Сколько правительственные ищейки уже ищут Уайта? В любом случае у Драко нет столько времени, Уайт нужен не через недели или месяцы, а сейчас. Нахрен закон. Нахрен все это дерьмо. Драко вновь смотрит на карту и направляется к мини-складам юго-восточной части магловского города. Все, что он знает об этом районе, так это то, что здесь находятся малопригодные для жизни складские помещения. Мрачное место, насквозь продуваемое всеми ветрами. Он сворачивает под ярко светящуюся вывеску и останавливается у ворот. Проверяет адрес, незаметно произнося поисковое заклинание, удостоверяется, что пришел в правильное место, и оглядывается по сторонам. Тридцать акров длинных строений, разделенных брандмауэрами на боксы. И да, это именно то место, что дал поверенный отца. Все верно. Внезапно на ум приходят слова Эйвери. "Не всегда вещи такие, какими предстают вначале, Драко". Эйвери учил его видеть реальность, не отвлекаясь на иллюзию, обманывающую глаза. Глаза — это лишь один из органов чувств. Глаза отвлекают. Он пытается "нащупать" уязвимость в защите, хоть какую-то брешь, но она... она превосходна. Высший класс. Хотя, возможно, дело в нем. Он уже больше четырех лет не практикует незаконные взломы. Не нарушает закон. Черт. А сейчас вот придется. И если об этом узнают... Один он явно не успеет к вечеру. Драко непроизвольно касается метки, вспоминая, как когда-то ходил в рейды с другими Пожирателями, единственной целью которых было уничтожение неугодных Темному Лорду магов. Всех, кто хоть как-то выказывал протест, ждала одна участь — надгробие в семейном склепе и пара роз, если повезет и кто-то из семьи уцелеет. Некоторых волшебников убивали вместе с семьями. И не было никакого надгробия, не было никаких цветов. Не было никого, кто бы помнил о них. И он участвовал во всем этом. В поисках, в казнях. Он под управлением Эйвери ломал защиту ни в чем не повинных людей, зная, что, когда он закончит, их жизням придет конец. Драко снимает мокрую мантию, бросает ее на землю и проводит ладонью по груди, расправляя складки на рубашке. Затем закатывает рукав и смотрит на потускневшую метку. Почему он ее не удалил? Катрина не понимает. Не может понять. Для него прошлое так и не стало прошлым. Если он сведет метку, ничего не изменится. Абсолютно ничего. Где бы он ни был, чтобы он ни делал, кем бы ни притворялся, в своей голове он все еще вторгается в чужие дома, он все еще охотится на людей, он все еще убивает, он мучает, он ломает... В своей голове он все еще Пожиратель. Помнит все: эйфорию, страх, ярость, боль, желание, особенно возбуждение. Было время, когда Драко считал, что не справится с тем, что на него свалилось. Но под конец седьмого курса какая-то малая часть настолько свыклась с его образом жизни, что приняла этот образ за единственно верный. Так было проще. Порой Драко и сам не может ответить на вопрос: если бы Поттер проиграл, что стало бы с ним самим? Каким человеком он бы стал при правлении Лорда? Власть, которая была дана Пожирателям, казалась бесконечной. Эта власть опьяняла. Сейчас Драко постоянно сдерживает в себе желание заавадить каждого, кто ему перечит, и слишком часто он ловит себя на мыслях о том, насколько проще была бы жизнь, если бы можно было устранять тех, кто с тобой не согласен. Взять того же Соммерса. Он ведь обычный магл. Что он вообще может противопоставить Драко? Убить его — самый легкий способ решить проблему. Драко даже знает, как сделать все так, чтобы никому не стало об этом известно. Никогда. Драко встряхивает головой, царапает череп на предплечье и на пару секунд задерживает дыхание, отвлекаясь от ненужных сейчас эмоций. Законными способами в краткие сроки Уайта не достать. Нужны люди, которые сделают все, что потребуется. Мама не согласилась бы с тем, что он собирается сейчас сделать. Наверное, поэтому он и оставил ее в поместье. Драко вытягивает палочку и сосредотачивается, пытаясь оживить в памяти самое счастливое воспоминание, а когда перед ним появляется сияющий волк, он записывает послание с адресом, добавляя под конец: "Мне нужна твоя помощь". Мерлин знает, как сложно Драко направить этот патронус. 2 мая 1998 года, покидая территорию разрушенной школы, он поклялся, что, как бы все в тот день ни закончилось, он больше никогда не станет пересекаться ни с кем из тех, с кем вынужден был служить. А сейчас ему нужна их помощь. Какая забавная штука — жизнь. Драко только начинает обдумывать то, во что он себя втянул, как ему в спину доносится хриплый знакомый голос: — Ну здравствуй, сладкий мальчик. Сладкий мальчик. Гребаный "сладкий мальчик". Малфой поджимает губы, разом выдыхая весь воздух. Он и забыл, как на самом деле сильно ненавидит это обращение к себе. Четыре года никто не звал его "сладкий". Только один человек зовет его так. Зовет даже после трех Круцио и одного заклятия удушья. Ян Полански. Драко нехотя разворачивается и кивает: — Здравствуй, Струпьяр. * * * — Ты не выглядишь удивленной, — ворчит Гарри. Гермиона скидывает обувь и с ногами забирается на его кровать. — Я удивлена, что для тебя это такая новость. Гарри, Драко Малфой приспособленец, он что угодно сделает, чтобы спасти свою задницу. Гарри выдыхает и отворачивается. — Я помню, что ты говорил утром: и про вашу связь, и про то, кем, по-твоему, он для тебя является, но поверь мне, это пройдет. Отпусти, Гарри. Поттер закрывает глаза и едва заметно кивает. Чтобы задушить в себе возникшие к Малфою чувства, потребуется время. Но он сможет, он забудет. Поначалу сложно будет. Каждое утро он, как и прежде, будет поливать себя кипятком, до ожогов, до боли, до того состояния, когда не сможет думать ни о чем, кроме гребаной кожи. Он будет бегать трусцой и... Совершено не вовремя память подкидывает воспоминание об интервью с Малфоем из ролика. "— Расскажи о себе: что любишь, что тебя заводит, каких парней предпочитаешь... — Я люблю спорт, люблю активно отдыхать. Люблю музыку, по большей части рок, хотя порой разбирает и попсу послушать. — Каким видом спорта ты увлекаешься? — Бег. Я люблю бегать в парке недалеко от моей работы. Там спокойно и мало людей... Я чувствую скорость, управляю своим телом, освобождаю голову от лишних мыслей. Есть только я и дорога. Больше никого..." Никаких людей, никаких мыслей. Только ты и дорога. Ты и дорога. И мысли о Драко. — Я любила Рона с четырнадцати лет. Я смотрела на него каждое утро и думала... Я хотела, чтобы и он хотел меня. Он желал Парвати, Флер... черт, даже Дафну Гринграсс, но не меня. Гарри открывает глаза и медленно переводит взгляд на Гермиону. Она никогда не говорила ничего подобного. Возможно, потому что не считала, что он способен ее понять, а может, была еще какая причина. Эмоциональный диапазон у него действительно неширокий, но ему всегда было дело до того, что чувствует Гермиона. Это ведь Гермиона. Он любит ее. И сейчас ему важно услышать ее. — Виктор знал меня всего ничего, но он видел... видел именно меня, не ту, кем я себя считала, не ту, кем меня считали другие, и даже не ту, кем я хотела бы быть. Меня. Но из них двоих я выбрала Рона. Не Виктора. Гермиона резко останавливается. Гарри понимает, что она не закончила, и молча смотрит на нее. Обычно Гермиона спокойна, собрана и полностью контролирует свою мимику и телодвижения. Обычно, но не сейчас. Сейчас ее челюсти стиснуты, брови сведены у переносицы, глаза чуть прищурены. Одной рукой она сжала простыню под собой. Гарри вдруг понимает, что не замечал... Ничего не замечал! Он, конечно, догадывался, что у них с Роном было не все так гладко, но он и не думал, насколько все плохо. Они встречались достаточно долго, гуляли вместе, проводили праздники вместе, дело шло к свадьбе.... Гермиона замечает его внимательный взгляд, улыбается и качает головой, словно говорит: "Ничего, все хорошо". Должно быть, сейчас она испытывает легкий стыд за то, что так легко позволила своим стенам рухнуть. Поттер накрывает ее руку своей. Любые стены рушатся, уж он-то это знает не понаслышке. — Я задаюсь вопросом: почему мне был нужен именно Рон? Мы ведь настолько разные. Он вырос со мной, мы пережили вместе войну, но он так и не увидел меня. Хотя ему, только ему, ему одному я открыла всю правду о себе. Но даже тогда он не увидел. Он ломал меня, истязал и не понимал, какую боль причиняет. Он просто не способен был меня любить. Как Малфой неспособен любить тебя, как ты неспособен любить Малфоя — того, кем он по-настоящему является. — Пожирателя, — едва слышно произносит Гарри. Что-то нечитаемое мелькает в ее взгляде, когда она ему отвечает. — Пожиратель — это лишь одна из граней его личности, наверняка есть еще парочка не менее отвратительных. Гарри с укором смотрит на Гермиону. Но молчит. Он действительно не знает, как возразить. И снова он смотрит на часы, а после — на окно. Лучи падают на пол у окна размытыми полосами. Через пару секунд Гарри отворачивается от света, закрывает глаза. Совсем некстати думает о том, что у Драко золотящиеся брови, а его волосы... Мерлин, какой же красивый цвет! Гарри вспоминает их дуэль и солнечную шаловливую улыбку. До вчерашнего дня он и не думал, что улыбка у Драко настолько теплая. Что он способен так улыбаться. Так петь и так флиртовать. Сердце вдруг начинает стучать — как-то сильно, гулко, больно. Поттер вдруг говорит: — Граней действительно много. Пожиратель — это ведь не все. И голос у него в этот момент какой-то тусклый, нет, не тусклый — тоскливый. Гермиона молчит, и тогда Гарри оборачивается и спрашивает: — Я идиот? Конечно. Влюбился в Малфоя. Не идиот ли? Гарри словно оглушает на мгновение. Он вспоминает вчерашний день. Он ведь никогда прежде не видел Драко вот таким — очаровательным, лихим, самодовольным, радостным. Даже сейчас его улыбку хочется поймать, запечатлеть навеки в памяти... Хочется почувствовать ее губами, кончиками пальцев... Как же он раньше ее не замечал? Что еще он не замечал? Что он сейчас не замечает? — Гарри... — Гермиона качает головой. — Рон сказал: "Жизнь всего одна", — уверенно говорит Гарри, при этом чувствуя детское бессилие. Стоит только подумать о Малфое, как что-то упрямое и эгоистичное начинает орать: "Мое! Хочу!". И сразу это "что-то" подбрасывает желанные образы возможного будущего. Будущего, в котором есть он и Драко. Гарри представляет, как возвращается домой с работы, как Драко набрасывается на него с порога, целует глаза, виски, щеки, подбородок... причесывает немного растопыренной пятерней встрепанные волосы, слышит смех в ответ, прижимается ртом к шее между ключиц, ласкаясь, позволяет наощупь воевать со своей одеждой... — Рон считает, что... — Нашел кого слушать. Рон и свою жизнь устроить не в состоянии, что говорить о... — Ты не права. Я видел, как он смотрит на Панси. — А я видела, как Панси смотрит на Малфоя, — парирует Гермиона, опираясь на руки и чуть наклоняясь. — Всю школу она за ним бегала, в Министерстве часами его ждала. Ты действительно думаешь, что Рон когда-нибудь встанет на один с ним уровень? Я не говорю о чем-то большем. Гарри устало проводит ладонью по лицу, замирает, глядя на аккуратно подстриженные ногти. Вспоминает вдруг, как все случилось. Как он подвергся воздействию артефакта. Вот он смотрит на свои руки: одна держит артефакт у основания, другая сжимает палочку, дезактивация почти проведена, осталось произнести несколько заклинаний. Он слышит жужжание, рычание, слышит биение сердца и смех... Он слышит смех Драко. И именно в этот момент, в самый ответственный момент, он отвлекается, бросает взгляд на часы. А потом через него словно проходит разряд молнии, тело горит и плавится. Кости ломаются, и мышцы разрываются от боли. — Гарри? — зовет Гермиона. — Прости, я отвлекся. Я... Прости. Как же было больно. Как было больно. Но за секунду перед этим, когда он смотрел на часы, в голове промелькнула мысль. Даже не мысль — скорее что-то бессознательное. Драко. Ему идет быть... таким. Свободным, счастливым. Гарри вздыхает и переворачивается на бок. Гермиона убирает волосы с лица и нежно улыбается. Смотрит с любовью и заботой. Наверное, Гермиона — это единственная константа в его жизни. Ее дружба, ее преданность, ее любовь. Многое может измениться, но не ее отношение. Гарри давно уже считает ее своей семьей. Она для него, наверное, даже ближе Рона. — Если бы он отказался... Если бы Малфой отказался, его бы убили. И не только его. Он вспоминает лицо Нарциссы. Сильное, волевое, решительное. Вероятно, даже в оккупированном Пожирателями доме она смотрела с такой же непоколебимой решительностью. Было ли ей страшно? Наверняка. Всем бывает страшно. Каково было Драко раз за разом возвращаться домой и видеть страх в глазах своей матери? Она может обмануть любого другого, но не сына. Он видел, он знал: его мама была беззащитна, она была беспомощна. — Ты бы отказался, — уверенно заявляет Гермиона. Гарри сжимает правую ладонь. Каждый раз при приближении дементора он слышит крик своей матери. Матери, которую он и не знал вовсе. И все же... каждый раз он готов горы свернуть, только бы мама не кричала. Только бы все изменить в прошлом. Спасти ее. — Уверена? — Конечно! Гарри, ты хороший человек, ты бы не смог делать то, что делал Малфой. Он трус. Он всю жизнь боится. И будет бояться. Если не Пожирателей, так кого-то еще. Он тебя не стоит. Гарри усмехается и опускает взгляд на свою больничную рубашку. Вспоминает серьезно сжатые и все равно кривящиеся в улыбке губы, его ресницы, длинные, чуть опущенные. "Лучше бы вырезал мои инициалы «ДМ» или «Я люблю Драко Малфоя»". Я люблю Драко Малфоя. Люблю Драко. — Вы разные. Вы любите разные вещи, выросли в разных условиях, дружите с разными людьми. Ну подумай, какое вообще может быть у вас будущее? Да, она права. Гарри знает, что она права. Они с Малфоем ужасная пара. Так считает и Нарцисса Малфой, и Паркинсон, и, наверное, Рон. Ему гораздо больше подошел бы кто-нибудь вроде того же Картмена. К Картмену у Гарри никогда не было сильных чувств, но он подходил Гарри. Это видели все. Гермиона так вообще считала, что лучшего партнера и не найти. В паре, по ее мнению, кто-то всегда любит больше. Пусть с Картменом иногда было скучно, но зато он надежный честный, порядочный и заботливый. И любящий. Совершенно женский взгляд на отношения. Гарри не это нужно. Он кивает на автомате, вновь бросает короткий взгляд на часы и поджимает губы. — Даже не думай о портале, Гарри. Поттер криво улыбается. Не думать не выходит. Он изо всех сил старается этого не делать, и выходит, что он думает только об этом. Наверняка завтра будет проще. Этот день закончится, Малфой вернется в Штаты, все станет по-прежнему. И сердце будет биться ровно, и мысли перестанут путаться, и он сам не будет творить всякую херню. Облажаться с артефактом... Как он мог? Личная жизнь личной жизнью, а на работе нужно думать о деле, о задании, а не о том, сколько времени осталось до активации портала. В этот момент в палату заходит недовольный Рон. Он подходит к кровати Гарри, ставит на прикроватную тумбочку наполненный водой стакан и опускается в кресло. — Я устал круги нарезать. Идиотом себя чувствую. Гермиона на это лишь демонстративно закатывает глаза. * * * — Скучал? — с довольной улыбкой спрашивает Струпьяр, подмигивая. Он шагает по направлению к Драко, его походка такая же, какой ее запомнил Драко со времен службы, — легкая, развалистая, полупьяная. Малфой игнорирует вопрос Струпьяра, и тот, ничуть не смутившись, продолжает: — Я скучал. Если тебе интересно, что нового случилось в моей жизни... — Не интересно, — отрезает Малфой, скрещивая руки на груди. Струпьяр ухмыляется, подходит к Драко и останавливается напротив него непозволительно близко. Слишком близко. Драко вытягивает руку и отталкивает его. Струпьяр касается того места, до которого только что дотронулся Малфой, и договаривает: — ...то я любезно с тобой поделюсь. Я устраиваю выставку в центральной галерее. Выставка? Персональная выставка егерю? Как это вообще возможно? Струпьяр смотрит на него сверху вниз. Самодовольный, как павлин. Высокий, подтянутый, с длинными темно-русыми волосами, собранными в неаккуратный хвост, красными прядями, серо-голубыми глазами... Он, как и прежде, одет в кожаное пальто, брюки и высокие ботинки на шнурках. — Кого ты убил за выставку? У Драко не укладывается это в голове. Струпьяру дали немного, но в отличие от Драко, он по-настоящему сидел. И ведь совсем недавно вышел. Как, Мордред его побери, он смог организовать себе что-то больше работы уборщиком или охранником в каком-нибудь третьесортном клубе. — Не убил — трахнул. Он отвешивает Драко насмешливый полупоклон и проводит языком между двумя разведенными пальцами, изображая вполне понятное занятие. Струпьяр зависает на пару секунд, только молча стоит и о чем-то думает, затем в два шага оказывается прямо перед ним, его ладонь проезжается по плечу Драко, сжимает, притягивает поближе. Малфой грубо скидывает руку с плеча и брезгливо кривит лицо. Ян вроде бы ничего с ним не делает, только вот его прикосновения рождают в нем тревожные чувства. Малфой ненавидит эти чувства. Как и ненавидит воспоминания о "случайных прикосновениях" Полански. Когда внешне все было прилично: недолгие прикосновения к плечам, предплечьям и иногда ладоням, но внутренне Драко знал, какой подтекст был у данных действий. Он знал, чувствовал, что с Яном все невинное лишь только таким кажется. Он гадал, было ли известно Струпьяру что-то о его ориентации или же он просто позволял себе многое, потому что мог. Драко не был уверен, но он отпихивался, угрожал и посылал. Снова и снова. Струпьяр игнорировал его слова. Игнорировал его угрозы. Воспринимал его отказы как девчоночье "нет", которое на самом деле "да, но побегай за мной" или "да, но я боюсь". Драко всегда отказывал твердо и уверенно, упрямо глядя в глаза. И его злило, что для Струпьяра его "нет" ничего не значило. — Ревнуешь? Нет, и никогда не ревновал. Драко никогда не был из числа его поклонников. Может, именно поэтому у Ступьяра сорвало крышу. Все, что он получил, все, что у них когда-либо было, — поцелуй. Только один поцелуй. Губ Драко не разжимал, но Ян был не из тех, кто мирится с отказом. Он давил языком, дышал Малфою прямо в лицо, прижимался губами, горькими от огневиски... Когда он закончил, Драко посмотрел ему в глаза и сказал, что убьет, если он когда-либо осмелится повторить. Видимо, было в его взгляде тогда что-то, что Струпьяр не мог проигнорировать. — Потасканные мужики меня не заводят, — резюмирует Малфой, а после, не выдержав, спрашивает: — Где остальные? Вновь осматривается. Где, Мордред их подери, остальные? Они вдвоем будут обходить защиту? — Где все, Ян? — уже более настойчиво интересуется Малфой. — Сразу к делу? Мне нравится это в людях. Я никого не позвал... пока. Здесь только я. Драко опускает глаза на асфальт, постукивает ногой. Думает. — Сука, — выдыхает, кривясь. — Сука. Струпьяр смеется и кивает: — Все также ненавидишь меня? — спрашивает и сжимает плечо Драко. Не сказать, чтобы это было приятно, но Драко терпит. Волком смотрит в ответ и скалится. Высвобождается, чувствуя пробуждение чего-то темного и звериного. Звериной ярости. Злости. Драко всегда испытывал эти чувства, общаясь с егерями, в особенности с этим егерем. — Ненавидишь. Вижу, что ненавидишь. Видимо, причина меня позвать весьма и весьма... — Струпьяр кивает в сторону контейнеров. — Что там спрятано? Драко пожимает плечами. Он не хочет говорить об Уайте. — Твоя награда. — Награда? Вот как? Струпьяр заглядывает через его голову. С каждой секундой Драко все сильней хочет его ударить. Не потому что он говорит что-то не то, просто... Хочется. Всегда хотелось. — Я заплачу. — Мне не нужны деньги, — произносит Струпьяр с улыбкой. Вот оно. Не деньги. Драко не хочет спрашивать, что же тогда Струпьяр надеется получить за помощь. Но он должен это сделать. — И что тогда тебе нужно? — Это первый раз за много лет, когда мы с тобой общаемся. Ты пресек все контакты со старыми друзьями. Старые друзья... Надо же. Вот как это теперь называется. Драко запрокидывает голову, смотрит на просветлевшее небо и вздыхает. Он не хочет иметь ничего общего со "старыми друзьями". — Я хочу получить ответы на свои вопросы. Это цена. Драко молча прожигает его взглядом какое-то время, а после — кивает. Со Струпьяром всегда было непросто. Характер у него сложный, положение в обществе гораздо ниже, чем у Драко, но самое главное — его одержимость. Маниакальное навязчивое чувство. Нездоровое. Отравляющее. Душащее. — Скажи мне, сладкий, ты все еще считаешь себя жертвой обстоятельств? — продолжает он и смотрит на него так... так... Когда Струпьяр так смотрит, это как измазаться чем-то жирным. Сально, мерзко, с трудом смывается. Раньше Драко ненавидел этот взгляд — он делал его слабым, беспомощным, грязным. То — раньше. Сейчас этот взгляд просто злит. — Ты мне нравишься таким: в глазах шальной блеск, оскалившиеся зубы сверкают... Дикий зверь, не тронь — сожрет с потрохами. Я всегда видел тебя настоящего. Стояло так, что член... Договорить он не успевает — силы удара Малфоя вполне достаточно, чтобы его колени немного согнулись, и он сделал шаг назад, отступая. Струпьяр одними подушечками пальцев касается челюсти, стирает кровь с губы. Драко трясет рукой и сжимает в кулаке палочку, надвигаясь. — Мальчишка семнадцати лет, какого я помню, ни на что не годился. Только ныл и жалел себя... — Струпьяр сплевывает накопившуюся кровь. Смеется. — Изнеженный мальчик, сладкий, как все леденцы Хогсмида. Сладкий... Зря он это. Иногда отношения с человеком зависят от, казалось бы, незначительных мелочей, и глупое прозвище может расколоть все, как хрупкое стеклышко. Просто глупое прозвище. Драко вытягивает палочку и начинает выписывать в воздухе темномагические руны, используя знания, полученные во время войны от Беллы. Эту магию он поклялся себе никогда не применять. Никогда. Ни к кому. Но, видимо, Струпьяр не входит в круг тех, кого Драко хочет уберечь от самого себя. Совесть в данный момент услужливо молчит. Драко испытывает почти забытое возбуждение, видя, как Струпьяр читает контрзаклятия, но не может его остановить. Куда ему. Он не знает действия данной магии и, следовательно, не в состоянии защитить себя. Драко выполняет последнее движение. Синий луч ударяет в Полански. Он падает, схватившись за живот. Корчится на земле, хватая ртом воздух. Драко злится на себя за несдержанность. Но часть его рада видеть страдания Струпьяра. Тот бил по уязвимым точкам Драко слишком часто. — Кто бы мог подумать, что тот маленький избалованный засранец станет... -Струпьяр замолкает, делает глубокий вдох и поднимается, а после договаривает: — Тобой. Я мог. Ответь мне, Драко, ты все еще считаешь себя жертвой? А? Тогда, на суде, ты сказал, что тебя заставили служить. Но признайся: тебе нравилось... Драко поднимает взгляд — и застывает как громом пораженный. Струпьяр ухмыляется, словно разгадал его, словно мысли прочитал. Выглядит как самодовольный кот, лощеный и фатоватый. Противно смотреть. — Нет, — качает головой Малфой. Ему не могло это нравиться, он не такой человек. — Брось, сладкий, ты наслаждался. Я видел это по твоим глазам. Драко смотрит на часы. Время уходит, а он ни на йоту не продвинулся. Ему нужен Уайт, а не весь этот бред. — Я за твоим судом внимательно следил. Внимательнее, чем за своим. Для меня было весьма неожиданным прочитать в газетах о приговоре. Условный срок и общественные работы... Я часто спрашивал себя, почему Поттер вступился за тебя? Нет нужды заглядывать ему в лицо, чтобы понять: масляный взгляд, каким Струпьяр частенько смотрел на него во время войны, снова здесь, тут как тут, никуда не делся. Малфой дергает плечом. — Он добрый. И сразу почему-то начинает думать о дуэли. Поттер построил для него целый полигон. И в такой короткий срок... Он замирает, вспоминает, как вчера ближе к вечеру, держа в руках бутылку с магловским алкоголем, он завороженно смотрел в его зеленые глаза. Поттер что-то говорил, тянулся к бутылке, и возможно, все дело в удачном свете, но Драко глядел и не мог оторваться... Малфой опускает взгляд на свои ладони. Он вспоминает ощущение мягкой кожи под руками, вкус под языком, желания, вдруг ставшие такими ясными, такими сильными... Сильнее, чем можно выдержать и не поддаться. Поттер был готов ко всему. Он был готов, он хотел. Если бы Драко только пожелал, он мог бы взять Поттера прямо у ворот менора. Если бы он промолчал... Он ведь так долго этого желал. Столько лет. "Не так, — предательски возражает внутренний голос. — Не так". Ему хотелось большего. Секса с "Гарри Поттером" несложно добиться, нужно только раздобыть пару его волосков — и любая шлюха Лютного за несколько галлеонов согласится на все, что ты только захочешь сделать. — Ты с ним спал? Он твой любовник? И вот тут Драко, не выдержав, начинает улыбаться. Его веселит абсурдность предположения. Любовник... Совершенно нелогично и неправильно Малфоя начинает распирать смехом. Он щекочется, лезет наружу, Драко смеется до тошноты, до головокружения. Да уж. Любовник. Сейчас Поттер испытывает к нему примерно то что сам он чувствует по отношению к Струпьяру. — Он не мой любовник, — говорит самому себе. В груди тесно от обиды, слова кажутся неправильными и ядовитыми. Малфой давится ядом, сглатывает его, жгучий и густой. — Не мой. И никогда им не был. Струпьяр закатывает глаза и издевательски ухмыляется. Малфой снова хочет двинуть ему в челюсть. Или в глаз. Его смазливой внешности не повредит немного брутальности. — Почему ты уехал? — Это твой последний вопрос, Ян. Струпьяр, досадливо присвистнув, сплевывает на землю скопившуюся во рту кровь. Смотрит на его руку, взглядом ласкает метку. Малфой раздраженно дергает рукав, пряча предплечье. — Я решу, какой будет последний, — движением подбородка он показывает на контейнеры. Драко стискивает зубы. Он действительно не в праве диктовать свои условия. Но и правду он не обязан открывать. — Я не знаю почему. — Не трахай мне мозг, Драко, — Струпьяр взмахивает руками и впервые выглядит раздраженным. Драко удивленно его оглядывает. Он и забыл, насколько тот переменчив. И эмоционален. Да и вообще... Насколько нужно зациклиться на человеке, чтобы желать узнать о нем... И тут Драко вспоминает себя сидящим в баре и гадающим, где Поттер, с кем Поттер, чем занят Поттер... Струпьяр меняется в лице. Снова улыбается. — Кажется, понял. Правда глаза колет? Малфой замирает. — Не хватает характера признать очевидное? Драко понимает, что он делает. Это очевидная провокация. И она работает. Он реагирует на его слова. Не хочет реагировать, но все же... Черт. — Хотел притвориться другим человеком? Хорошим парнем, да? Малфой замирает, нелепо открыв рот. Стоит напротив Ступьяра, слышит свое дыхание, дыхание Полански и молчит. Не знает, что сказать. Не нужно ему чувствовать себя хорошим. Хороший, плохой... Условное деление. Отец говорил, что его вообще не существует, только на страницах книг. В реальности жизнь серее, грязнее и проще. И твое понимание себя как хороший, плохой, злой, эгоистичный, твое положение определяются количеством прожитых лет, опытом, который за эти годы накопился, твоим окружением. Удачей, везением. Отец говорил: "Тебе может повезти, и ты не окажешься в ситуации сложного выбора, в положении загнанного в угол человека... Всю жизнь можешь прожить и так не выявишь у себя качеств, которые повергнут тебя в шок. Не потому что их нет, а потому что не случилось о них узнать. Не было возможности. Но если все же жизнь поимеет тебя, глаза откроются и ты узнаешь о себе много нового, не смей отворачиваться от правды и делать вид, что все по-прежнему". Драко медленно качает головой. Это и сложнее всего — не отворачиваться. — Я не плохой парень, — говорит, отводя глаза в сторону. А теперь Драко вспоминает день смерти Дамблдора. Он как сейчас помнит этот момент — он не выполнил приказ Темного Лорда и ожидал только одного — казни. Мама тогда сказала: "Перед смертью у человека два выхода, Драко: смириться с судьбой или попытаться дать отпор". Он дал отпор, научился выживать, сделал все, чтобы уйти от того, что казалось неизбежным. На ладонь капает капля, и он понимает, что вскоре они со Струпьяром будут перекрикивать шум дождя. — Конечно, сладкий, но на моих глазах ты зарезал моего пса. И Кевина. Пса мне действительно было жаль. Ян принимает позу, которая, по его мнению, делает его привлекательней: он немного опускает левое плечо, левую ногу выставляет вперед, переносит вес на правую, руки убирает в карманы. Пытается смотреть свысока; это сложно, учитывая, что их рост примерно одинаковый, — поэтому он чуть приподнимает голову, выпячивая подбородок. Драко вспоминает, как тот ходил по его поместью. Струпьяр всегда хотел казаться опасным и романтичным. — Хороший кобель был. — Я защищался. И защищал свою маму. Струпьяр присвистывает. Обходит его по кругу, неотрывно глядя на него, улыбаясь. — Да брось, не было никакой угрозы, — задумчиво произносит и останавливается прямо за спиной. — Была неудачная шутка, и только. Драко хочет обернуться. Очень. Но заставляет себя все так же неподвижно стоять и смотреть вдаль улицы. На телефонную будку с облупившейся краской, на брошенную кем-то скомканную газету. Он буквально чувствует дыхание Полански. Кожа покрывается мурашками, он сжимает палочку и хмурится. — Шутка? — Драко не спеша поворачивается, оказываясь стоящим вполоборота к Струпьяру. — Да весь тот сраный год был шуткой, как, впрочем, и твои сраные наезды! — Я проявлял внимание, а ты дергался как конченный параноик. Внимание? Серьезно? Теперь психологическое насилие называют так? Букетно-конфетный период двадцать первого века, несущий яркие и незабываемые впечатления. — Не смей преподносить все так, словно я какой-то гребаный идиот. Не думай даже об этом. Я был в состоянии распознать угрозу. Струпьяр смеется. Вот же ж... сука! — Драко, ты видел угрозу даже в стенах. Повсюду. Там, где ее не было. Не спорю, было несладко, но... — Струпьяр поднимает голову и внимательно рассматривает Малфоя. С какой-то нелепой нежностью. Нежность не то чувство, которое он должен испытывать. Драко в этом уверен. И то, как он смотрит, сейчас вызывает злость. Драко не может принять ту мнимую нежность, которой его пытаются подкупить. — Когда ты злишься... Струпьяр порывается прикоснуться, но одного взгляда Малфоя достаточно, чтобы он убрал руку. Вместо этого он указывает на свою переносицу. — Эмоции на твоем лице почти незаметны. Лишь эхо. Слабый отблеск того, что внутри. Все в твоих глазах, в голосе, в мимолетных движениях лицевых мышц... Мне так и не удалось написать твой портрет. Я пытался, наверное, тысячу раз. Еще тогда, во время войны. Я пытался снова и снова, но... Он засовывает руки в карманы и смотрит на небо — серое, тяжелое, нависающее, готовое в каждую секунду разразиться страшным ливнем. Драко забывает на пару секунд о ролике, о Соммерсе, требующем его место, о Уайте и Поттере. Он вспоминает, что обязан Струпьяру своей жизнью. Даже не жизнью — своей природой. Тем, что он все еще человек, а не изгой-оборотень, в которого мог превратиться. Малфой до сих пор помнит, как билось его сердце, когда он резал ладонь. Знал, что с ним может случиться, и все равно резал. Не мог иначе. По рукам текла кровь, он сжимал палочку, смотрел, как Сивый остановился, переключился с Панси на него. А с ним и его дружки из стаи. А потом Струпьяр пришел на помощь. Был с ним. Дрался с ним. Ради него. — Та выставка, Драко. Там везде ты. Малфой ошарашенно смотрит на него, чуть приоткрыв рот. Он хочет спросить о том, что значит "везде ты", но так и не озвучивает свой вопрос. Видимо, Струпьяр замечает его замешательство — он чуть опускает голову и с улыбкой объясняет: — Там нет портретов, нет твоего лица, но там ты. На каждой картине. На всех картинах. И вот сейчас в него словно молния ударила. Он никогда не думал, что тот станет... что тот захочет... Целая экспозиция. Это сколько картин? Десять? Пятнадцать. И он на каждой? Черт. Это вызывает некоторый дискомфорт — мысль о том, что кто-то вкладывает в свое отношение к нему столько чувств. Чувств, природу которых Малфой понять не может. И сейчас он не знает, чем является эта выставка. Ходом против него? Против семьи? Если и да, то каким? Как можно по нему ударить? У него самые лучшие в стране адвокаты, которые в случае чего сдерут со Струпьяра кожу. Может что-то не так с картинами? — Задницу мою рисовал? Или?.. Струпьяр улыбается. — Нет, эти картины я оставил только для себя, своей руки и огневиски. Струпьяр поигрывает бровями, и почему-то Драко не может злиться на него. Он вспоминает его пошлые картинки, написанные на обрывках пергамента, местами грязные, с пятнами крови. Эти картинки вызывали гнев, ярость, ненависть... И эти чувства пересиливали и страх, и апатию, и депрессию. Помогали дать той дерьмовой жизни, в которой он застрял, отпор. Послать всех нахер. Может, это был и не лучший способ заставить его жить, но он был действенный — вызывать в нем звериную злобу, жестокость, заставлять отбиваться. Не сдаваться. Никогда не сдаваться. "...сладкий, как все леденцы Хогсмида..." "Кто бы мог подумать, что тот маленький избалованный засранец станет... тобой. Я мог". Только сейчас Драко понимает, что Струпьяр для него сделал. Намеренно или случайно. Иногда помощь — это не протянутая рука и не доброе слово. Иногда это пощечина, и в редких случаях даже не одна. Малфой чешет голову и говорит: — Ты спросил, почему я уехал. Вот ответ. Я уехал, потому что столкнулся с неприятной правдой о себе и не знал, как жить дальше. Струпьяр чуть приподнимает левую бровь, побуждая продолжить. Продолжить сложно. Когда он сказал Поттеру "виновен", он не добавил: "виновен, как черт, виновен по всем пунктам: озвученным в суде и оставшимся в головах судей, виновен перед маглами, магами, перед собой, тобой и Чарли, я виновен...". Произнести вслух сложно. Произнести — значит признать. — Я коня своего убил. И людей я… в общем. И пытал их до состояния, что уже и сам начинал блевать. Участвовал в охоте, которую организовывали Пожиратели. Сражался со сторонниками Поттера. И уехал я, потому что... Драко проводит ладонью по лицу и качает головой. В этот момент на щеку падает крупная капля, потом еще одна — на нос, и еще одна... Дождь. — Я уже не тот, кем был до войны, и не тот, кем был во время войны. Я кто-то новый, кто-то незнакомый. Я пытался найти способ жить счастливо. Вспомнить хоть что-то, что я любил когда-то. Почувствовать... Не знаю даже что. Я хотел напомнить себе, каким я был. Именно я, не наследник Малфой и не Пожиратель Малфой, а я — Драко. И в своих поисках себя я, кажется, зашел слишком далеко. Он вновь смотрит на контейнеры, вытягивает руку, указывая на них. — Там где-то находится человек, который может сильно облегчить мне жизнь. Он не в ладах с законом и прячется. Я не смогу один пройти его защиту, и мне нужна твоя помощь. — Ты просишь, сладкий? Драко игнорирует возникшее после обращение Струпьяра недовольство. Он кивает и произносит то, что тот хочет услышать. — Да. Помоги мне. Пожалуйста. Струпьяр моментально меняется в лице. Становится серьезным. Он поворачивает голову и изучает место, на которое указал Драко. Вытягивает палочку и произносит на пробу несколько заклинаний, но не получив желаемого отклика, уже значительно более заинтересованно смотрит на ворота перед складами. Прищурившись, он вновь произносит заклинание. И снова — неудача. И потом, и потом... На десятой попытке он кивает, отступает и достает небольшой блокнот. Драко помнит этот блокнот. Струпьяр использовал такой же во время рейдов для связи с егерями из своей команды. Он пишет что-то в блокноте, захлопывает его и подходит к Малфою. Выглядит возбужденным. Он кивает, а после выдает: — Мы возьмем эту крепость за час. Как думаешь, сладкий? Драко ухмыляется, проводит пальцами правой руки по губам и качает головой. — Сорок минут, если ты не станешь халявить.