Смутное время

3 ДБЯ. Дромунд-Каас – Нет! Умоляю, только не детей! Пощадите хотя бы их! Адан отдал бы все на свете, лишь бы в этот момент его разум снова застило безумие Темной Стороны. Хотел бы испытывать одну только жажду крови и упоение своим могуществом, как тогда, в день суда над лордом Терасом. Однако, наблюдая за тем, как семью мятежника ведут на эшафот, чувствовал он совсем иное: предательскую слабость в ногах, тяжесть в груди и столь сильное желание остановить этот кошмар, что лишь волевым усилием удавалось сдерживать себя от необдуманных поступков. – Не вздумай выкинуть какую-нибудь глупость, – прошептал Табит, не оборачиваясь. – Если желаешь когда-нибудь править этой планетой – не смей. Адан промолчал - только зубы стиснул крепче. Он хотел бы отвести взгляд, но словно какая-то сила приковывала его к развернувшемуся внизу зрелищу. Королевская трибуна не слишком возвышалась над огромной площадью, мощеной темно-серым камнем, и потому принц имел сомнительное удовольствие наблюдать за казнью во всех ее неприглядных подробностях. Гвардейцы, закованные в алые доспехи и вооруженные силовыми пиками, поочередно вталкивали на эшафот пожилую женщину, молодого человека лет тридцати и его еще более юную жену, девушку неполных шестнадцати и двух мальчуганов, старшему из которых едва исполнилось десять. Мать семейства, позабыв о гордости, взывала к милосердию короля и наследного принца, стыдила тех кровным родством и то и дело порывалась метнуться к маленьким внукам. Гвардейцы почти деликатно придерживали пожилую леди за плечи, не обращая внимания ни на ее мольбы, ни на проклятия. Малыши, которым не потрудились даже сковать руки, отчаянно цеплялись за юбку матери и растерянно осматривались по сторонам, то ли не понимая, что происходит, то ли не желая верить в это. Леди Веалина, почтенная супруга лорда Тераса. Радеран, его наследник, вместе с женой Бреаной и двумя малолетними сыновьями. Сесиль, младшая дочь Тераса, совсем еще девчонка. Предатели и мятежники. Страшная угроза правящей династии. Адан стоял позади королевского трона и держал руки сцепленными за спиной, и потому разве что гвардейцы-телохранители могли видеть, как побелели костяшки его пальцев. А желваки, резко обозначившиеся на лице, придавали ему выражение скорее гневное и суровое, чем смятенное. Он видел подобное столько раз, что и не счесть. После каждой карательной операции имперцев повстанцы Рутана выходили на ответную охоту, жертвами которой становились жители чистеньких, аккуратных военных городков. Жены и дети оккупантов, безобидные штабные клерки и офицеры, отложившие форму и табельное оружие до следующего рабочего дня... их забивали, как скот, женщин насиловали на глазах у их мужей и отцов, мужчин живьем резали на трофеи. Сельвин никогда не принимал в этом непосредственного участия – но именно он отдавал приказ об очередном рейде. Нередко наблюдал за расправами с одобрительной улыбкой на губах, видя не зверства опьяневших от крови и безнаказанности бандитов, а праведную месть угнетенного народа. Ему не привыкать к таким зрелищам. Ему не нужно объяснять необходимость жестокой, страшной кары за мятеж. С недрогнувшим сердцем и спокойной совестью он брал на душу и куда более страшные грехи. Несколькими каплями крови на руках больше. Невысокая плата за новую жизнь. Только вниз смотреть все равно тяжело. Табит зачитывал приговор твердым и раскатистым голосом. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда Веалина бессильно припала к плечу сына, а ее невестка не смогла больше сдерживать слезы. Один из малышей судорожно вцепился в руку отца, другой же крепко обнял мать и что-то жарко зашептал ей, скорее всего, умоляя не плакать. Король же держался так, будто приговаривал к смерти матерых преступников, а не членов собственной семьи. В какой-то момент Адан перехватил взгляд Сесиль. Ни злобы, ни отвращения – только отчаянная мольба в глазах, почти непропорционально огромных для ее худенького и нежного, почти детского личика. Он не отвел взгляд, даже когда на шею девушки накинули петлю. Все правильно. Эта девочка не вырастет в озлобленную женщину, лелеющую месть в очерствевшем сердце. Не родит в изгнании мальчишек королевской крови, не воспитает из них будущих мятежников. Ни ее дети, ни эти несчастные малыши, что через минуту закачаются в петле, не придут за детьми Адана и его троном, не поведут за собой на войну других. Жернова кровной мести не закрутятся, если некому будет лить воду на них. На Дромунд-Каасе это правило было столь же непреложным, как и на Рутане. Малышей повесили первыми. Затем – Сесиль и Бреану. После них пришла очередь Веалины, почти лишившейся чувств и, судя по полубезумному шепоту, рассудка. Радеран, как и полагается мужчине, был казнен последним. Он один не выказывал слабости до самого конца. Лишь после того, как испустили последний вздох его дети, он посмотрел Адану в лицо и одними губами шепнул: "Проклинаю". "Все правильно, – мысленно повторил Адан, до боли сжимая кулаки. – Все правильно". Он знал, что взгляды знати сейчас устремлены не на казнь – на него. Этим волкам не было дела до страданий несостоявшейся монаршей семьи: благородные лорды Дромунд-Кааса списали их со счетов, заклеймили бесчестьем и потеряли к ним интерес, едва был побежден Терас. Теперь другое волновало всех, от глав знатнейших домов до младших сыновей провинциальных дворянчиков: не даст ли слабину принц? Не проснется ли в нем прежний Адан, милосердный и совестливый, неспособный добить поверженного врага? Адан прикрыл глаза. Перед его внутренним взором одна за другой вставали картины из жизни Сельвина Вельна. Страшные, кровавые обрывки истории о том, как юный принц, хороший добрый мальчик с каждым боем и каждым новым убийством превращался в того, кто приказывал жечь живьем невинных людей и с гордостью смотрел на то, как родная земля становится алой от крови. "Нет, Адан не проснется, милорды и миледи. Мне не стать тем, кем я не был никогда". Принц Адан открыл глаза. Недолгая слабость миновала, не оставив и следа. Внизу задыхались, умирая долго и мучительно, невинные женщины и дети, но сотни людей смотрели лишь на наследника престола, жадные до чужих ошибок. Такова уж жестокая сущность народа, которым Адану предстояло править. Что ж, пусть смотрят. Пусть видят и знают: рука нового повелителя будет столь же тверда и тяжела, как железная длань старого. * * * Много позже, когда подошла к концу отвратительная церемония, и все желающие – а их оказалось немало, – в очередной засвидетельствовали свое почтение и верность наследному принцу, Адан топил свежие воспоминания в государственных архивах и исторических трудах. Он все еще знал о Дромунд-Каасе слишком мало. Огромные пробелы в знаниях об истории и обычаях новой родины, не менее катастрофическое невежество в современной политике... Адан часами расплетал сложный клубок законов и традиций, связанных между собой так крепко, что одно от другого и не отделить, вникал в хитросплетения генеалогии благородных семейств, после чего брался за досье королевской тайной службы на их ныне живущих представителей, но все это лишь подводило его к неутешительному выводу: он здесь – невежественный чужак, и скрыть это от высшего света будет очень непросто. А теперь еще перед глазами то и дело вставало заплаканное личико Сесиль. Вместо того, чтобы усваивать новую информацию, память подлейшим образом прокручивала картины сегодняшней казни, щедро перемежая их воспоминаниями о Рутане. Что он вообще делает здесь? Почти привык называть себя чужим именем, всеми силами вымарывая из памяти свое настоящее. Угождает чужому отцу и уже одним этим оскорбляет память собственного. Пытается вершить судьбу чужого мира, оставив родину истекать кровью. Он мертвец, укравший жизнь другого мертвеца. Почему-то именно сейчас осознание этого обрушилось на Сельвина – или Адана? – со всей тяжестью. Досье на главу рода Ра'Верте, в которое он вчитывался на протяжении последних минут пятнадцати, пришлось отложить: Адан поймал себя на том, что из тридцати с лишним прочитанных листов в памяти не отложилось ни одного. В дверь деликатно постучали. Адан, на которого вместе с тяжелыми думами всегда накатывала беспричинная злость, едва не велел слуге убираться и лишь в последний момент одернул себя. Никто не стал бы беспокоить наследника престола по ерунде. Получив разрешение войти, за порог шагнул лакей – раб, насколько Адан успел узнать здешние порядки. Свободные люди Дромунд-Кааса считали работу слуги низкой и недостойной: видимо, лелеяли в памяти времена великой Империи ситхов, когда приток рабов и богатств с завоеванных миров позволял полноправным гражданам имперских планет вести весьма фривольную жизнь. Тысячелетия изоляции и бедственного положения некогда процветающей столицы во многое внесли существенные коррективы, но некоторые традиции жители Дромунд-Кааса впитали, похоже, на генетическом уровне. – Говори, – небрежно бросил Адан, не глядя на слугу, согнувшегося в глубоком поклоне. – Ваше высочество, вас желает видеть повелитель. Он ожидает вас в своем кабинете. Адан только кивнул и отпустил раба движением руки, после чего с некоторым облегчением отложил в сторону документы и инфопланшет. Каждый разговор с новоявленным отцом был сродни прогулке по минному полю, но в последнее время Адан привык к сварливому и непредсказуемому нраву старика и даже стал испытывать к нему не только уважение, но и симпатию. Да и беседа с ним наверняка поможет отвлечься от накатившей хандры. Королевские покои занимали большую часть западного крыла дворца, и чтобы добраться до них из своего восточного, Адану требовалось пересечь немало длинных коридоров и проходных залов. Минуя древние статуи и каменные барельефы, растрескавшиеся от времени, он не мог отделаться от мысли, что нечто недоброе и бдительное провожает его внимательным взглядом. На грани слышимости угадывался невнятный шепот на странном языке, изобилующем шипящими и рычащими звуками. Адан слышал его слишком часто, чтобы списать на ветер или игру воображения, но, будучи человеком хладнокровным и несуеверным, решил игнорировать это явно потустороннее явление до тех пор, пока оно не пытается его прикончить. То же самое касалось и жуткого вида теней с горящими глазами, что изредка встречались в библиотеке и личном музее короля. "Если почувствуешь, будто что-то древнее и сварливое тебе не радо, то, скорее всего, так оно и есть, – как-то наставлял его король. – Не обращай внимания: прежние хозяева недолюбливают живых, поселившихся в их доме, но на моей памяти активно никому не вредили. Впрочем, пару-тройку рабов в год мы стабильно теряем: кто-то тронулся умом, у кого-то разрыв сердца случился... но я думаю, что виной всему – надсмотрщики, перестаравшиеся с наказанием. Советую так считать и тебе, если не хочешь лишиться спокойного сна". Дромунд-Каас. Этим словом Адан объяснял любую странность, какой бы пугающей или удивительной она ни была. Гвардейцы, дежурившие у дверей в покои короля, при виде наследника преклонили колени. Адан едва успел одернуть себя, чтобы не поприветствовать их: это для Сельвина Вельна, командира повстанцев, опытный боец стоял лишь на ступень ниже его самого. Принца Адана Рессевена и рядовых гвардейцев разделяла столь же широкая пропасть, как свободного человека и раба. Табит ждал его, сидя в глубоком кресле у окна. За стеклом в очередной раз бушевала гроза, и ветвистые молнии отбрасывали голубоватые отблески на каменные стены, массивную мебель и древние барельефы с таинственными изображениями и письменами на мертвом языке. Архитекторы Империи ситхов во времена ее расцвета отдавали предпочтение сложным стальным сплавам, транспаристилу и различным композитным материалам, из-за чего большая часть строений на Дромунд-Каасе выглядела совсем иначе, чем древний королевский дворец. Табит как-то обмолвился, что его резиденция – одно из старейших зданий, уцелевших на Дромунд-Каасе после войны, и была построена еще до реколонизации этого мира при императоре Вишейте. – А, сын... ну, проходи, полно изображать предмет интерьера, – проскрипел Табит, указывая на соседнее кресло. Отношение старика к неукоснительному соблюдению этикета менялось совершенно непредсказуемым образом: Табит то поощрял Адана вести себя раскованнее, если они беседовали наедине, то строго выговаривал за недостаточно глубокий поклон. Адан предпочитал следовать протоколу с точностью до мелочей, справедливо полагая, что лучше стерпеть пару насмешек, чем разгневать короля неуважением. – Ты не устаешь приятно удивлять меня, мальчик, – сказал он, едва Адан опустился в предложенное кресло. – Обычно люди твоего склада питают болезненную слабость к женщинам и детям, но ты держался очень достойно. Тебя начинают бояться, и бояться всерьез. Из секретной службы мне передали, что твое имя уже произносят шепотом, оглядываясь через плечо. Некоторые, – Табит усмехнулся, хитро прищурив черные глаза, – даже поговаривают, что ты... мертвец, мальчик мой! Древний ситх, вселившийся в тело моего сына. Прекрасная репутация, лучшего я и пожелать не мог. Старик откровенно веселился, Адану же было тошно. Он предпочел бы забыть о сегодняшней казни как можно скорее, но, видимо, окружающие нескоро позволят ему это. Какое-то время Табит наблюдал за ним поверх сложенных домиком рук, после чего вызвал дроида-слугу через маленький переносной пуль управления. Вскоре за дверью послышался шорох шарниров и дребезг железа, и в комнату просеменил начищенный до блеска протокольный дроид непривычной конструкции: с плоской трапециевидной головой, огромными красными "глазами" навыкате и довольно массивным корпусом. В руках он держал поднос с двумя бокалами и высокой бутылью, наполненной светло-голубой жидкостью. Кажется, напиток назывался "риам", и производили его из сока уникальных светящихся цветов, практически исчезнувших после того, как на Дромунд-Каас вернулись солнечные дни. – Выпей, Адан. Риам хорошо снимает напряжение, – посоветовал Табит неожиданно мягко, когда дроид поставил поднос на стол и расторопно удалился. – Я знаю, что тебе пришлось нелегко. Думаешь, я – настолько бесчувственное чудовище, что меня не мучают голоса этих бедных детей? Хотелось бы, но нет. Я до сих пор слышу их вот здесь, – он постучал костлявым пальцем по виску. – Но это не последнее тяжелое решение, которое тебе предстоит принять, и я надеюсь, что впредь ты будешь проявлять такую же твердость. Иначе не продержишься на престоле и нескольких лет. – Я понимаю. Не беспокойтесь, отец: я слишком хорошо знаю, что бывает, если оставить за спиной недобитого врага. И таких ошибок допускать не намерен. – Вот и славно. Ты пей, Адан. Прекрасный напиток, тебе вряд ли доводилось пробовать такой прежде. Подавая пример, Табит отпил из своего бокала, и Адан осторожно сделал то же самое. Вкус у риама оказался непривычный, но приятный: чуть горьковатый и освежающий напиток оставлял на языке чувство прохлады и насыщенное послевкусие. Судя по всему, он обладал еще и легким седативным эффектом: с первых же глотков Адан ощутил, как его охватывает спокойствие и слабая сонливость. – Я хотел обсудить с тобой еще один вопрос, касающийся семьи Тераса, – вновь заговорил Табит, когда их бокалы опустели почти наполовину. – У его жены, Веалины, осталась близкая родня. Род древний и даже в далеком прошлом славный, но небогатый и не слишком влиятельный. Сейчас его возглавляет брат Веалины. В войне он до последнего сохранял нейтралитет, что немногим лучше открытого предательства, – Табит зло скривил губы, его черные глаза полыхнули огнем. – Но сейчас этот червь приполз ко мне на коленях. Умоляет простить его и его семейство... в обмен на свободу старшей дочери. Что скажешь на это, Адан? – Прошу прощения, но я не совсем понимаю... свободу старшей дочери? Что именно вы имеете в виду? Табит недобро усмехнулся. Адан, чьи чувства и ум чуть притупились риамом, от этой ухмылки встряхнулся и почти мгновенно протрезвел. – А ты не слишком усердствовал в изучении наших традиций? Зря, сын, очень зря... Объясняю: лорд Адреас желает загладить свою вину согласно одному древнему обычаю, корнями уходящему еще во времена чистокровных ситхов Коррибана. В знак своей безграничной верности правящей династии он добровольно отдает в рабство дочь, преподнося ее в качестве заложницы и подарка. Я видел эту девочку несколько раз и могу сказать, что подарок весьма недурен. На твоем месте я не стал бы и раздумывать, но окончательное решение за тобой: ты можешь либо обзавестись хорошенькой наложницей и заодно показать, что способен на милосердие, либо понаблюдать за еще одной казнью. И тот, и другой вариант меня вполне устроят. Пару минут Адан не находился с ответом. Каждый раз, когда он начинал думать, что Дромунд-Каас перестал удивлять его, этот сумасшедший мир выкидывал что-то новенькое, и не важно, был то голокрон, призрак в библиотеке или очередной варварский закон. С существованием рабства принц уже успел смириться, но в такой его форме... чтобы благородный лорд добровольно отдал в рабство дочь? Да еще в качестве игрушки для плотских утех? На Рутане любой дворянин скорее выстрелил бы себе в висок, чем позволил так обесчестить свое имя и род! Он не знал, что сказать: слишком многое крутилось на языке, да и неразумно было бы употреблять в присутствии Табита слова "варварство" и "дикость". С другой стороны, какой у него был выбор? Обречь еще одну семью на позорную смерть? Нет, хватит с него. На ближайшие несколько лет хватит. – Я приму ее, отец, а ее семье позволю и дальше жить в мире и достатке. Хитрая улыбка Табита стала еще шире. – Я даже не сомневался, Адан, и решение твое одобряю. Алиссия Треан станет прекрасным подарком к твоей свадьбе. Каждый раз, когда Адан начинал думать, что Табит больше не сможет его ничем удивить, этот старик разбивал его уверенность в пух и прах. – Свадьбе? – переспросил принц ошарашено и больше не смог выдавить ни слова. Оно и к лучшему: возможно, хаттезом король Дромунд-Кааса и не владел, но смысл бы уловил наверняка. – А я разве не сказал тебе? Принц Адан помолвлен с пятнадцати лет. Твоя невеста заждалась тебя, дорогой мой наследник. Очень скоро ее семья прибудет во дворец, чтобы засвидетельствовать нам свое почтение и начать приготовления к свадьбе. Ты рад? Адан, еще не отошедший от предыдущего потрясения, не смог найтись с достойным ответом. Признаться, он вообще не знал как относиться к этой новости. До сих пор он не представлял рядом с собой никакой женщины, кроме Исанн, а сейчас ему навязали сразу двух. Причем ни одну из них Адан прежде не видел. – У меня есть выбор? – Разумеется, нет.