Смутное время

В родовом поместье семейства Ра'Верте на протяжении нескольких дней царило радостное оживление. Рабы сбивались с ног, готовя все необходимое к отъезду молодой хозяйки; ее самые доверенные служанки, денежное содержание которых в несколько раз превышало заработную плату средней свободной женщины, не знали отдыха, днем и ночью занимаясь подбором новых нарядов, украшений и косметики для госпожи. Каждая стремилась выслужиться и зарекомендовать себя настолько ценной и незаменимой, чтобы хозяйка взяла с собой именно ее: никто не хотел упустить шанс остаться при молодой леди Ра'Верте, когда та превратится из старшей дочери одного из самых знатных семейств Дромунд-Кааса в будущую королеву. Юные невольницы грезили о роскошной жизни королевских служанок, пышных приемах, на которых им будет позволено присутствовать (пусть даже в качестве бессловесных теней госпожи), и молодых благородных лордах, которые, несомненно, полюбят их с первого взгляда и выкупят себе в услужение. "Кажется, мои рабыни радуются этой свадьбе даже больше, чем я", – заметила как-то будущая невеста, придирчиво разглядывая свое отражение в зеркале. Могло показаться, что великолепное алое одеяние, богато расшитое золотой нитью и драгоценными камнями, совершенно не впечатлило ее, и она раздумывала, вернуть ли наряд мастеру или оставить в качестве домашнего платья. Разумеется, и то, и другое было притворством: платье (а вернее, собственный вид в нем) женщина находила восхитительным, а свадьбу с наследным принцем – лучшим событием в своей жизни. Само собой, счастлива она была вовсе не потому, что любила принца Адана всем сердцем. С самого детства Илиме Ра'Верте внушали, что она достойна самого лучшего, что только может дать жизнь девушке высокого происхождения, и она охотно в это верила. Илима росла амбициозной и честолюбивой, что на Дромунд-Каасе испокон веков считалось чертами, достойными похвалы, и к четырнадцати годам заслуженно прослыла одной из красивейших и умнейших юных леди. Учитывая то, что род Ра'Верте располагал огромными богатствами и армией, лишь незначительно уступавшей королевским войскам, помолвка Илимы с принцем Аданом была лишь вопросом времени и предсказуемо состоялась, едва будущим жениху и невесте исполнилось пятнадцать. Принц Илиму не впечатлил: хоть и был он красив, будто только что шагнул в реальность из девичьих грез, весьма умен и начитан, девушка прониклась к нему пренебрежением с первого дня знакомства. Бесхарактерный и мягкосердечный, он мог часами рассуждать о том, как несправедливо устроен их мир, доводя нареченную то до смеха, то до ужаса своими абсурдными идеями. Адан удивительным образом сочетал трепетную любовь к истории родного мира с полным неприятием его же порядков. Он мог на память прочесть поэму на древнеситском, восхищаясь доблестью воинов прошлого и могуществом давно канувших в небытие владык, а в следующую минуту начать разглагольствовать об отмене рабства; демонстрировать настоящие чудеса в искусстве фехтования и, закончив тренировку, без стеснения признаться в своей полной неспособности лишить кого-либо жизни. Илима искренне не понимала, как такое недоразумение могло родиться у Табита Рессевена, одного из величайших королей нынешней эпохи, и тем не менее была по-прежнему рада помолвке. В своих мечтах девушка уже видела, как будет править из-за спины своего наивного и недалекого супруга, а ее отец станет надежной опорой и гарантом ее власти. Исчезновение Адана спутало ей все планы. О, как она бесновалась, проклиная последними словами идиота-жениха, отправившегося в самоубийственную космическую экспедицию за пару недель до свадьбы! "Неужели он не мог сперва жениться на мне и зачать наследника?! Потом мог бы хоть в пучину Призрачного моря провалиться!" – кричала в гневе несостоявшаяся королева, в одночасье лишившаяся всех надежд. Прощаясь с королем Табитом и королевой Зарией, так и не ставшими ей свекром и свекровью, Илима скорбела почти искренне. И теперь, десять лет спустя, когда никто уже и не надеялся на возвращение Адана, а Илима – все еще молодая, но уже не юная, – почти согласилась на брак с пятидесятилетним, но богатым и могущественным вдовцом, случилось немыслимое чудо. Адан вернулся живым и невредимым, а король при первом же разговоре с лордом Ра'Верте подтвердил возобновление помолвки! Илима, как и вся ее семья, ликовала, хотя совсем недавно лорд Аравел был убежден в скором падении королевской династии и вынашивал (не без подачи любимой дочери) совсем иные планы на будущее Дромунд-Кааса. В день перед отъездом в столицу Илима проявляла не больше эмоций, чем перед ежегодной поездкой на Изумрудное побережье – единственное место на всем Дромунд-Каасе, где климат был достаточно мягким и солнечным для полноценного пляжного отдыха. Сидя перед зеркалом, будущая королева тщательно укладывала свои пышные угольно-черные волосы, предоставив сборы рабыням. В том, что девушки справятся с задачей безукоризненно, она не сомневалась: они слишком хорошо знали строгий нрав хозяйки, чтобы отнестись к ее распоряжениям без должного внимания. Нерасторопные и нерадивые служанки либо брались за ум, пару раз отведав электрического разряда или кнута, либо очень скоро отправлялись на менее приятные и легкие работы. Как бы странно это ни было для молодой леди, готовящейся к собственной свадьбе, предстоящая церемония практически не волновала Илиму. Куда больше ее занимали слухи, ходившие об Адане. Весь высший свет гудел, обсуждая суровый нрав и военный гений принца, за несколько недель выигравшего войну и собственноручно казнившего мятежника Тераса. ГолоСеть полнилась восторженными восхвалениями наследника престола: военные эксперты смаковали его смелые шаги, предпринятые ради победы; светские порталы, рассчитанные на дамскую аудиторию, взахлеб обсуждали его стать и красоту; простолюдины на различных форумах радовались концу гражданской войны и спасению правящей династии. Нередко обсуждали судьбу родных лорда Тераса: одни выражали полное и безоговорочное одобрение, другие же осторожно сочувствовали детям (не забывая, впрочем, добавить, что Терас сам навлек беду на своих близких: пристального внимания королевской секретной службы к своей персоне никто не хотел). Илима читала, слушала, разговаривала с подругами, присутствовавшими на обеих казнях, и не могла поверить: неужели человек, называвший себя принцем Аданом теперь, и тот Адан, которого она знала – одно и то же лицо? Что же могло произойти с этим наивным мальчишкой на других мирах, чтобы он так возмужал? В этой истории было немало странного. Ум Илимы полнился подозрениями, и ей не терпелось отправиться в столицу, чтобы лично пообщаться со своим нареченным. Сила и великие предки ей в свидетели, в такого человека она почти готова была влюбиться. Кем бы он ни оказался. В дверь постучали – вежливо, но в то же время требовательно. – Войдите! – пригласила Илима, чуть повысив голос. Отложив щетку для волос, она встала и тщательно оправила платье. Когда дверь открылась, девушка встретила вошедшего радушной улыбкой и неглубоким "домашним" поклоном. – Доброго вам утра, отец. – Это утро не могло быть лучше, дорогая моя. Лорд Аравел Ра'Верте широко улыбнулся и распростер руки, приглашая Илиму в свои объятия. Девушка с готовностью подошла к нему и позволила прижать себя к груди. На фоне отца, обладавшего исключительно могучим сложением и высоким ростом, Илима казалась миниатюрной и трогательно-хрупкой. Лорд Аравел вообще отличался весьма грозным видом: кровь древнего ситского народа в нем проявилась необычайно ярко для последних поколений, наградив мужчину кожей кирпично-красного цвета, раскосыми желтыми глазами и выраженными костяными наростами на бровях и подбородке. Он считал дочь очень похожей на себя, чем несказанно гордился. Илима не считала нужным его разубеждать, но втайне радовалась, что истины в этом немного: красоту жители Дромунд-Кааса оценивали по человеческим меркам, и тех немногих, кто сохранил черты чистокровных ситхов, считали в лучшем случае экзотическими, а в худшем – уродливыми. Илиме посчастливилось удержаться в рамках "экзотичности": красноватая кожа и раскосые глаза цвета расплавленного золота скорее добавляли ей шарма, чем портили. – До сих пор не могу поверить, что ты все-таки станешь королевой, – лорд Аравел стиснул дочь в объятиях так крепко, что у нее перехватило дыхание и заболели ребра, и не отпускал до тех пор, пока она не попыталась отстраниться сама. – Подумать только: Адан вернулся после стольких лет! Да еще таким... прежде я опасался, что ты, Илима, будешь единственным мужчиной в семье. Но, видимо, годы странствий хорошо прочистили нашему принцу мозги. Глядя на него, я вижу Табита в его лучшие годы. При таком властителе, как он, и такой королеве, как ты, Дромунд-Каас еще долго проживет без новых войн. Илима вежливо улыбнулась, умело скрыв удивление. Похоже, Адан и впрямь очень изменился, если отец так тепло отзывается о нем. Прежде он иначе как "позором династии" и "погибелью Дромунд-Кааса" будущего зятя не называл... шепотом и наедине с семьей, само собой: за подобные речи его величество не постеснялся бы вырвать язык даже столь могущественному человеку, как лорд Аравел. – Отец, скажите мне: Адан и впрямь таков, как о нем говорят? Не создалось ли у вас впечатление... постановки? Умелой игры, затеянной повелителем? Аравел нахмурился: – Я не стану уточнять, что ты имела в виду, дочь, но советую тебе не распускать язык в столице. Я видел принца лично, и могу с уверенностью сказать, что он действительно тот, за кого себя выдает. Не думаешь же ты, что кто-то мог обмануть повелителя, назвавшись его сыном! – Разумеется, нет, – Илима покаянно склонила голову. "Зато я предполагаю, что повелитель мог обмануть нас всех. У него это всегда получалось недурно. И, судя по твоей реакции, отец, ты тоже этого не исключаешь". – Неужели вы считаете меня столь недалекой, раз допускаете, что я могла бы усомниться в принце или повелителе во всеуслышание? Лицо Аравела смягчилось. На него вновь вернулось то благодушное выражение, которое лорд приберегал лишь для супруги и старшей дочери: даже сыновья как правило видели его строгим, а зачастую и суровым. – И это спрашивает девушка, которая уговорила меня не ввязываться в мятеж Тераса? Милая моя девочка, как я могу считать недалекой ту, что уберегла меня от худшей ошибки в жизни? "А также помогла разработать план пришествия к власти после того, как Табит испустит дух, а Терас поистратит силы и деньги. Впрочем, это уже не актуально". – Отец, вы льстите мне. Тогда я всего-навсего поделилась своими опасениями, и лишь ваша мудрость уберегла нашу семью от краха. – Ну полно, полно, Илима... я уже начинаю подозревать, что тебе что-то от меня нужно. – Разве мне было бы недостаточно просто попросить? – девушка обезоруживающе улыбнулась и взмахнула длинными ресницами. Аравел рассмеялся и, забывшись, по-мужски крепко хлопнул дочь по плечу. – Твоя правда, дорогая. Чувствую, Адану придется с тобой нелегко: возмужал он или нет, я не могу представить мужчину, способного хоть в чем-то отказать тебе. Илима скривила губы в саркастической усмешке. Да, мужчин за свои тридцать три года она успела узнать немало... и все еще надеялась однажды встретить того, кто сумеет сказать "нет" ей в лицо, не страшась гнева могущественной леди и не дрогнув перед чарами одной из красивейших женщин высшего света. Если Адан стал хоть вполовину так хорош, как о нем говорят, с ним хотя бы будет интересно. * * * В имении Треанов, что не могло похвастаться ни пышностью убранства, ни обилием слуг, уже несколько дней царило уныние. Не далее как вчера закончилось томительное ожидание приговора: отец семейства вернулся из столицы с радостной новостью, горчащей на губах. Повелитель помилует Треанов... и примет дар, столь смиренно преподнесенный лордом Адреасом. Отныне и до тех пор, пока правитель Дромунд-Кааса не решит иначе, Алиссия Треан является рабыней. Собственностью наследного принца Адана, которой тот волен распоряжаться по своему усмотрению. Алиссия приняла весть с присущей ей кротостью. Она знала, что лишь так ее отец сможет загладить вину перед жестоким повелителем, и ни слова не сказала в упрек. Она даже не заплакала, когда мать, позабыв о приличиях, на глазах у членов семьи и рабов заключила ее в объятия и крепко прижала к себе, словно пытаясь защитить дочь от страшной судьбы, что была ей уготована. "Улыбайся, даже если тебе больно, – всегда наставляла мать Алиссию. – Слезами никого не разжалобишь – лишь покажешь слабость. Ты – леди, Алиссия. Ты должна быть сильной, даже если в душе дрожишь от страха". Леди Треан не сумела последовать собственному совету, но Алиссия усвоила его очень хорошо. И она улыбалась. Улыбалась отцу, говоря, что не винит его ни в чем. Улыбалась матери, говоря, что не боится. Улыбалась младшему брату и сестричке, говоря, что очень рада стать наложницей самого принца, ведь такая честь дана не каждой девушке. Лишь оставшись наедине с собой, Алиссия давала волю слезам. По-детски свернувшись калачиком на постели, она тихо рыдала в подушку, оплакивая свою счастливую и беззаботную жизнь. Уже завтра ее повезут в столицу, ко двору, где родной отец наденет на нее рабский ошейник и на глазах у всех преподнесет в подарок принцу, будто дорогую вещь. Алиссия и станет вещью – бесправной и бессловесной. Никто не вступится за нее, если хозяин будет к ней жесток. Отец и мать уедут сразу после свадьбы принца Адана и леди Ра'Верте, и Алиссия останется совсем одна, брошенная на милость монаршей семьи. Даже общение с родными будет отныне под запретом: Алиссия сможет видеться с ними лишь с позволения господина. Подруги, сумевшие связаться с Алиссией несмотря на отключенный комлинк, всеми силами старались утешить ее. Некоторые даже искренне говорили, что завидуют ей, ведь наложница наследника престола – это вам не бесправная кухонная рабыня: у нее будут прекрасные наряды, украшения и собственные слуги, и никто, даже самый важный вельможа, не посмеет грубо обходиться с ней. Кроме самого принца, разумеется. Но подруги наперебой убеждали Алиссию, что он непременно будет к ней добр. А может быть, даже полюбит ее: всем известно, что Илима Ра'Верте – сущее наказание для любого мужчины, а кроткая и милая Алиссия станет для принца единственным лучиком света в его ужасном браке. "Посмотри на себя: ну кем надо быть, чтобы обходиться с тобой жестоко? – увещевала ее одна из подруг. – Ты красивая, как куколка. К тебе даже прикоснуться страшно, такая ты хрупкая и нежная – вдруг сломаешься? А глаза? Голубые, как цветок амрены! И волосам твоим я всегда завидовала: золотые и гладкие, как шелк! Ты же мечта любого мужчины, кто такую обидит? Так что утри слезы и не бойся. Вот увидишь: жить будешь счастливее, чем сейчас". Алиссия соглашалась. Улыбалась, как учила мать, благодаря подруг за поддержку и уверяя, что почти счастлива, только самую малость волнуется. А потом отключала связь, и слезы лились из ее глаз пуще прежнего. Конечно, у нее будут чудесные наряды. Будут собственные покои, и наверное, куда более роскошные, чем ее комнаты в фамильном особняке. Будет мужчина, удостоиться внимания которого была бы счастлива любая девушка... вернее, это она будет у него. И он сможет делать с ней все, что пожелает. Может ласкать и осыпать подарками, а может бить и жестоко насиловать каждую ночь. Может быть с ней добр и галантен, а может обращаться как с грязью и унижать, как заблагорассудится. Чего можно ожидать от человека, который спокойно наблюдал за тем, как казнят маленьких детей? Ее племянников, между прочим! Пусть Алиссия никогда не знала их, но что это меняло? Может, принц и слыл когда-то добрым человеком, но теперь в его доброту верилось слабо. – Улыбайся, Алиссия, – прошептала она, комкая в руках одеяло. – Улыбайся и молчи. Отныне она – вещь. А у вещи никто не спрашивает, хочет ли та принадлежать своему хозяину.