На узких перекрёстках мирозданья...

      Тем временем Паннавати, негромко напевая гимн Шиве, снимала украшения и тяжёлое шёлковое сари*, в котором танцевала, затем расплела сложную причёску и уложила волосы в скромный узел. Надев простое хлопковое сари, зелёное с красной каймой, девушка взяла кувшин и отправилась к колодцу. Несмотря на кажущуюся беззаботность и будто бы не нарушенный привычный уклад жизни - пробуждение ещё затемно, омовение, утренняя пуджа и танец-поклонение, - девушке казалось, что вот-вот случится необычное... Да, конечно... В тот момент она не почувствовала, а сейчас вспомнила: во время танца что-то было не так... Чьё-то незримое присутствие не то, чтобы мешало... Но ощущалось, как некая тень...       Девушка склонилась над колодцем и в этот миг поняла, что её так тревожило: пока она танцевала, ей казалось, будто кто-то следит за ней взглядом. Паннавати уронила кувшин, тот раскололся на множество глиняных черепков, и девушка едва отскочила, чтобы не поранить ноги. - Панну! Эй, Панну! - раздался голос матери из внутреннего дворика. - Неси скорее воду, пора тесто месить. - Сейчас, аммаи**... Я только возьму другой кувшин, - девушка вбежала во двор храма. - Не знаю, что случилось - я уронила его... - она потупила глаза и опустила голову. - Бывает, дочка, - бывшая храмовая танцовщица Лилавати встала со ступеньки и обняла девушку. Она могла гордиться дочерью - невысокая, с тонкой талией и округлыми, как у статуй небесных танцовщиц, бёдрами, гибкими руками и стройными ногами, Паннавати отвечала всем канонам красоты. Кожа смуглая, но гораздо светлее, чем у многих местных жительниц. Глаза девушки, большие и такие тёмные, что казались чёрными, поражали глубиной взгляда. Волосы были густы и длинны, как и ресницы, нос тонкий, губы нежные и чуть пухловатые. Паннавати было всего 15 лет, в этом возрасте многие её ровесницы были уже замужем и имели детей. Но не она, - ей уготован путь служения Богу, служения полного и всеобъемлющего.       Девушка продолжала заниматься привычными делами, забыв на какое-то время о будто следящем за ней взгляде. Замесила тесто, накатала и нажарила тонких хрустящих лепёшек-лучи, сварила рис и овощи и позвала к трапезе мать и двоих почтенных брахманов - пуджари*** храма Муттусвами Айенгара и её учителя танцев Гуру**** Пиллаи. День покатился заведённым порядком. Однако, во время урока танца она умудрилась дважды ошибиться в простых ритмах. Последний раз такое с ней случалось лет в пять, потому что мимо пробежала ящерица, которых девочка очень боялась. В этот раз Гуру Пиллаи посмотрел на Паннавати не столько с неодобрением, сколько с удивлением. - Девочка, ты не заболела? - Нет, Гуру-джи. Просто я... сама не понимаю, почему. Я исправлюсь.       До конца урока Паннавати довела исполнение безупречно, и ей показалось, что волноваться больше не о чем. Всё же она живой человек, а не статуя...       Дидье де Корнель пытался разобраться в хитросплетениях учения о Карме. Его знаний санскрита было ещё недостаточно для прочтения древних священных книг, и он обратился к Рамчарану с просьбой разъяснить их суть. Рамчаран не стал отказываться, добавив только, что единого толкования понятия Кармы нет, каждый воспринимает его по-своему. Для католического священника, привыкшего к тому, что всё, не укладывающееся в Священные писания, является ересью, подобное было непривычно. Тем не менее, интерес к новому и неизведанному в какой-то момент оказался сильнее следования привычным догматам. Вкратце же понятие Кармы сводилось к следующему: все действия живого существа в этой и следующих жизнях и их последствия определяют будущее этого существа. Посеянное добро обернётся добром, а зло - злом. Последователи некоторых учений считали, что Карму определяет Вселенная и Параматма - Верховный Абсолют, другие же утверждали, что Карма не зависит от воли Бога и определяется лишь естественными и присущими живому существу процессами и поступками. - Значит, прошлые рождения? - задумчиво потирая лоб, пробормотал священник. - Нет, невозможно, я не верю в это! - он, немного резче, чем нужно, осенил себя крестным знамением. - Дада-сахиб, - негромко сказал Рамчаран, - Если не верите Вы, это не значит, что этого не существует. Только Вы ведь... - он пристально взглянул на Дидье, - мне кажется, неспроста Вы вдруг стали интересоваться. - Видишь ли, Рамчаран... - Дидье снова потёр лоб. - Мне уже много лет снится один и тот же сон, - медленно, тихим и чуть глуховатым голосом он стал рассказывать, завершив так: - И вот утром в храме на меня словно снова смотрели глаза той девушки - Эсмеральды. Но я не помню... Ничего не помню, кроме того, что случилось в последние мгновения моей жиз... - и тут он замер, поражённый: - Моей... То есть, этот сон может быть воспоминанием или отражением прошлой жизни?! - Кто знает, дада-сахиб? Но вполне вероятно. Тех, кто способен помнить свои прошлые рождения, называют мудрецами-гьяни. А кто помнит свои и чужие, а также предвидит будущее - они Муни или Риши, их почитают наравне с Богами. - А у нас их называют колдунами и ведьмами и предают жестоким казням... - Дидье ещё мгновение помолчал и добавил: - Но раньше, там, дома, мне только снился сон. А теперь, на этой земле... Я порой слышу звуки и вижу какие-то образы из прошлого... Вспоминается, как танцевала та девушка...