Заместитель

15 марта Сегодня к нам приходил Адольф цу Лёвенштайн. Ночью его отцу стало хуже, и врачи дают старику не более нескольких часов, в лучшем случае — день или два. Он отказался от притупляющих боль лекарств и хочет предстать перед Богом в ясном рассудке. Отец Бруно в это время разговаривал с Фридрихом (священник все еще огорчен из-за гражданской свадьбы герцога), и как только узнал о тяжелом состоянии князя, немедленно отправился за утварью для соборования. — Гунтрам, можно тебя на два слова? — спросил Адольф, беря меня за руку. — Да, конечно. Мне жаль, что у вас случилось такое несчастье. Очень тяжело терять родителей. — Отец хочет поговорить с тобой и с Грифоном вместе. — Не уверен, что это хорошая мысль, — сказал я, побледнев. — Прошу тебя! Грифон прервал медовый месяц и будет у нас в четыре. Я только надеюсь, что отец дождется его. — Хорошо. Я поеду с вами, — сказал я очень тихо. На самом деле ехать туда совершенно не хотелось, но иногда приходится себя перебарывать и делать, что дòлжно. * * * Княгиня встретила нас у входа, на нее больно было смотреть. Мне стало ее жаль, но я не смог заставить себя горевать из-за приближающейся смерти человека, который приказал казнить всю мою семью. Понятия не имею, что князю может быть от меня нужно. — У него Отец Бруно, Гунтрам, но он хочет увидеть тебя как можно скорее, — сказала она, пока мы поднимались наверх, к его спальне. Дом был полон людей, некоторые уже надели траур. Мы подождали в коридоре, пока священник не вышел из комнаты князя. Он увел рыдающую княгиню, бормоча ей слова утешения. Я вошёл в спальню. — Вы хотели видеть меня, mein Furst. — Гунтрам, знаешь, в ту минуту, когда я увидел тебя первый раз, я сразу понял, что в тебе больше от Гуттенбергов, чем от де Лилей — как и в твоем отце. Спасибо, что пришел. У меня осталось не так много времени, но я хочу сказать тебе кое-что важное: Конрад не имел отношения к тому, что случилось с твоей семьей. — Он говорил мне это несколько раз, но верится с трудом, ведь он — Грифон. — Да, это так, но тогда он временно выбыл из строя, и принимал решения вместо него я. Видишь ли, он попал в больницу — его пытались убить. Ему удалось спастись, но один из телохранителей был убит. Конраду прострелили плечо; пуленепробиваемый жилет спас ему жизнь. Нам нужно было их остановить, поэтому я решил покончить с изменой раз и навсегда. — Кто напал на герцога? — Несколько ассоциатов. Все они давно мертвы, это те самые люди, которые втянули твоего деда в заговор против Конрада. Совсем скоро я предстану перед Создателем, неужели ты думаешь, что я способен лгать в таких обстоятельствах? Я всегда хорошо к тебе относился. Правда, сначала ты мне не понравился, но потом, когда я увидел тебя и Конрада вместе, я понял, что ты идеально ему подходишь. — Но он мне — нет. — Нет, дитя, он прекрасно тебе подходит, и это смягчает мою вину перед тобой. Я сожалею о том, что случилось с Жеромом. Он был хорошим человеком, но пострадал от амбиций своих родственников, как и его мать. Мог бы ты простить мне его самоубийство? — Если это было самоубийство, то тут нечего прощать. — Да, мой мальчик, но я чувствую, что ты думаешь, будто я направил его руку, угрожая убить тебя. — А разве нет? — Я не собирался ничего делать с семилетним ребенком, к тому же живущим за границей. Наши законы гласят, что тебя нужно было убить, но поскольку самого подлого предателя пощадили, не было смысла преследовать тебя. То, что предложил твой отец, не было необходимо, как и говорил ему Конрад. Жером нас мало интересовал, в отличие от твоего деда и дяди Паскаля — членов Ордена, предавших нас. Прошу тебя, Гунтрам, я хочу умереть, зная, что ты меня простил. Я долго молчал, раздираемый сомнениями. Должен ли я его простить? Ведь он находится на пороге жизни и смерти. — Ступайте к Господу нашему со спокойной душой, потому что я не держу на вас зла, mein Furst. Вы всегда были ко мне добры и защищали меня. Мы примирились, сэр, — наконец сказал я, взяв его правую руку в свои ладони. — Спасибо. У тебя доброе сердце, и ты прекрасный Консорт для нашего Грифона. Без тебя он бы давно пошел ко дну. — Прощайте, сэр, — сказал я, едва сдерживая слезы. Он погладил меня по щеке, и я ушел. В коридоре меня ждал Адольф. — Герцог внизу, он прилетел раньше, коммерческим рейсом. Он спрашивает, не мог бы ты его подождать. — Да, конечно. Где это можно сделать? На лестничном пролете я столкнулся с Линторффом, поднимающимся нам навстречу. Он был подавлен, глаза покраснели. Герцогини нигде не было видно. Я прошел в библиотеку и остался там с Моникой и ее двоюродными сестрами из Лёвенштайнов. Мы пили кофе, практически не разговаривая. Позже пришли Фердинанд и Сесилия, затем Юрген, младший сын князя. — Отец хотел бы еще раз увидеть вас с герцогом, — сказал он мне. Меня это удивило, но не хотелось отказывать князю в последней просьбе. Я пошел с Юргеном обратно в спальню князя. Войдя в комнату, я увидел Линторффа, стоящего у кровати старика. — Конрад, никогда не отпускай от себя Консорта. Помни свое обещание защищать и уважать его. Гунтрам не единожды доказал нам свою преданность, — с огромным усилием проговорил Лёвенштайн. Линторфф подошел ко мне очень близко и взял за руку. Я не отдернул ее лишь потому, что не хотел устраивать сцену перед умирающим человеком, но его прикосновение прожигало меня до костей. — Гунтрам — избранный мною Консорт. Что бы ни произошло между нами, я никогда не отниму у него этот титул. И тут ублюдок поцеловал мне руку! Я с трудом удержался от искушения врезать ему по лицу. — Верю, что Гунтрам простит тебя, как простил меня, мой Грифон. — Мы благодарим вас за вашу службу и будем молиться, чтобы Господь проявил к вам милосердие, — сказал Линторфф, подходя к старому князю, опустился на колени и поцеловал его руку. Потом он поднялся и вышел из комнаты, я сделал то же самое. Было больше шести, когда мы уехали. Линторфф переговорил со множеством людей, а я, как обычно, держался рядом с Лёвенштайнами и Сесилией. — Пойдем, Гунтрам, пора ехать домой, — сказал мне Линторфф. Я послушался, не желая спорить в такую минуту. Во дворе возле его машины стоял Горан. Я залез в салон. Линторфф сел рядом. Он молчал, но я чувствовал глубокую печаль, волнами исходившую от него. Лёвенштайн был ему как отец. Мы были на полпути к замку, когда его мобильный пискнул. Линторфф достал телефон и прочитал СМС. — Князь скончался десять минут назад, — проговорил он. — Я сожалею, сэр, — прошептал я и взял его за руку, чтобы успокоить. Внезапно он прижал меня к себе и разрыдался, как ребенок. Никогда не видел до этого, чтобы он так плакал. Он стиснул меня в объятьях, словно чертову плюшевую игрушку, но я не стал ничего ему сейчас говорить. Я замер, а он плакал на моей груди. Это было ужасно: я не знал, что делать, и мы уже подъезжали к замку. Я приобнял его и погладил по голове — как утешаю Карла или Клауса, когда они упадут и разобьют локоть или коленку. Мы сидели так минут десять. Я заметил, что мы едем к замку не так, как обычно. Наверное, Горан догадался, что происходит, и велел шоферу сделать круг. Так же внезапно, как и начал плакать, Линторфф отпустил меня, и я дал ему свой носовой платок, как дал бы в такой ситуации платок ребенку. Он вытер глаза, пытаясь взять себя в руки. — Ты действительно простил его, Гунтрам? — Да. Я не стал бы шутить с такими серьезными вещами. — А меня простишь когда-нибудь? — Не знаю. Ты начал новую жизнь, мне тоже нужен новый старт. Отпусти меня, и можешь считать, что мы примирились. — Я не могу. Ты — моя душа. Ты принадлежишь мне. — Тогда вы знаете ответ, сир.