Заместитель

Еще одной вещи здесь быстро учишься — что все направления относительны. Прямо не всегда прямо, а лево и право могут ввести в заблуждение. Оказывается, совсем непросто ориентироваться в средневековом городе, да еще и с каналами! Пожалуйста, верните мне прямоугольные площади и длинные проспекты, а ренессанс возьмите себе! К счастью, я помнил первое правило туриста: иди туда, куда идут люди. При всей хаотичности их перемещений они всегда знают, где еда и где весело. После нескольких поворотов, почти уже заработав головную боль, я наконец вышел на главную площадь. Всё было на месте: собор, Дворец дожей, Башня и Лев. У меня даже осталось время, чтобы заглянуть во дворец, потому что мы должны были встретиться с Федерико в четыре где-то здесь, на Сан Марко. Когда я вышел из дворца, над площадью сияло солнце. До четырех еще оставалось какое-то время, но сходить в cобор я бы уже не успевал. На скамейке нашлось освещенное солнцем местечко, и после холодных казематов венецианских дожей погреться было очень приятно. Я направился к скамье, обходя продавцов корма, — площадь заполонили сотни голубей. Усевшись, достал недавно купленное дешевое карманное издание “Le Rouge et le Noir”(1). Если вы не сможете выучить французский со Стендалем, вы безнадежны. Я попытался читать, но эти венецианские голуби — настоящие бандиты. Они крупнее обычных, высокого мнения о себе и твердо убеждены, что туристам полагается кормить их до отвала. Если ты этого не делаешь, они зовут еще больше своих друзей и все вместе карабкаются тебе на ботинки. Кричать на них или вставать бесполезно — их это нисколько не впечатляет. Десять раз прочитав одно и то же предложение в приятной компании голубей, я вдруг заметил кое-что странное. Во-первых, голуби куда-то подевались, во-вторых, солнце скрылось. Точнее, солнце от меня было заслонено. Огромным человеком. Высоким, под метр девяносто, коротко стриженным, в темном пальто, явно любителем физических упражнений. — Жюльен(2) уже ушел из отцовского дома? — спросил он по-английски баритоном, от которого у меня по спине поползли мурашки. — Еще нет, — пробормотал я. Он явно собирался сесть рядом, и я скорее подвинулся, иначе бы он раздавил меня. Разве европейцам не полагается быть утонченными и вежливыми? — Стендаль был хорошим дипломатом, но мне больше импонирует точка зрения Лампедузы(3): достичь власти относительно легко — труднее удержать ее, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. Я снова почувствовал себя семилетним мальчишкой, который забыл выучить урок. Сглотнув, я мысленно одернул себя; мне не нужны лекции по литературе или политике! Надо ответить что-нибудь глупое, он поймет намек и отстанет. Разве его в детстве не учили не вступать в разговоры с незнакомцами? Скорее всего, нет — с такими габаритами, как у этого человека, незнакомцев можно не опасаться. — Правда? А я думал, это приключенческий роман. Ну и ладно — у меня еще есть комиксы, — ответил я с самым придурковатым выражением лица. Мне показалось, или в глазах его сверкнул гнев? Кажется, сработало… — Уже деградировал до комиксов? — спросил он вежливым тоном учителя, который сейчас начнет на тебя орать. Похоже, чтобы избавиться от него, этого мало. Я открыл было рот, чтобы ляпнуть следующую нелепость, но он остановил меня пронзительным взглядом. Солнце больше не слепило меня, и я наконец смог как следует рассмотреть его лицо. Хотя он был красив, аура властности и опасности, распространяемая им, заставила меня еще больше занервничать. По первому впечатлению он походил на результат спаривания льва и кобры. Мужественные, аристократичные черты; суровые, как грозовое небо, голубые глаза, русые волосы, около сорока лет (хотя трудно точно сказать) и выражение превосходства на лице. Он восседал на этой несчастной скамейке, как на троне, и я, до этого устроившийся в удобной расслабленной позе, глядя на него, выпрямился. — Конрад фон Линторфф, — представился он, протягивая руку. Я пожал ее, не совсем сознавая, что делаю, и автоматически ответил: — Гунтрам де Лиль. Я мысленно отвесил себе оплеуху — не стоило сообщать свое имя первому встречному, тем самым поощряя его и подбрасывая тему для продолжения разговора: «Какое странное у тебя имя». Должно быть, мои родители были навеселе, когда выбирали его. — Тебя назвали так в честь короля(4) или оперы(5)? — Не знаю, — ошарашенно признался я. Отлично, Гунтрам, переходим от литературы к истории. Где тут стена, чтобы побиться головой?.. — Это старинное франкское имя. Но ты говоришь по-английски без французского акцента, — заметил он. Почему все, услышав мое имя, немедленно делают вывод, что я француз? Я не отрицаю своих корней, но мне ближе Аргентина, чем Франция или США. — Я родился в Нью-Йорке, но большую часть жизни провел в Аргентине. Мой отец француз, а мама наполовину немка, кажется. Но я не уверен, — покорно объяснил я под его испытующим взглядом. Или это бабушка?.. — Тыковка, вот ты где!!! — заорал кто-то над ухом, набрасываясь на меня, как гаучо(6) — на мирных переселенцев, но в этот раз (только в этот раз!) я был рад услышать это дурацкое прозвище. — Привет! Рад, что ты все-таки смог разобраться в карте и даже нашел меня, — я обнял Фефо. — Ты такой забавный, тебе надо выступать перед публикой, — с такими словами он похлопал меня по спине, сильнее, чем требовалось. — Я просто пришел сказать, что занят и до завтра мы не увидимся. Ты уже был в этом склепе — нашем хостеле? Жуть. Моя мать нас ненавидит, тыковка! Я точно тормоз: одного раза мне не хватило, чтобы понять, что меня послали лесом. Совсем послали. — Я мог бы пойти с тобой, — сказал я, понимая, как жалко это звучит. Словно младший брат уговаривает старшего взять его с собой. — Лучше не надо — это для взрослых, — шепнул мне Фефо. — Ты мог бы побыть здесь, со своим другом… Мистер? — крикнул он так громко, что, наверное, лишь крылатый лев на верхушке колонны не услышал его. И ты называл меня братом! А теперь, не раздумывая, бросаешь в этом гадюшнике! Клянусь, завтра я тебя убью. Сейчас неудобно — будет много крови и грязи. — Конрад, герцог фон Линторфф, — коротко сказал мой новый знакомый; руки он не подал. — Федерико Мартиарена Альвеар. Как поживаете? Неловкий момент. Этот немец оказался не таким словоохотливым, как мне сперва показалось. И то, что Фефо присвистнул, услышав его титул, не улучшило ситуацию. Он просто коротко кивнул, безразлично глядя на моего друга. — Мне пора бежать. Береги себя и не ввязывайся в неприятности, — с этими словами он быстро ушел, оставив меня на милость голубей-убийц и сурового немца. Занавес. Я повернулся к новому знакомому и поднял голову, поскольку мои великие 5 футов и 4 дюйма(7) позволяли при большой удаче смотреть ему в грудь. Я уже хотел попрощаться, но он вдруг спросил: — Хочешь сходить в музей Коррера? Ага, но только не с тобой. — Я бы не хотел отнимать у вас время. Это должно его пронять. Если верить романам, аристократы очень чувствительны. — Я настаиваю. Увы, не проняло. Тогда попробуем тактику номер два — изобразим имбецила. Я уже собирался ввернуть что-нибудь про Макдональдс, но он успел прежде меня. — Можешь не сомневаться, мне будет приятно провести с тобой время, — с легкой улыбкой сказал он, глаза мягко светились. — Кстати, твой друг только что назначил меня твоим сторожем, — определенно, он был доволен этим назначением. — Надеюсь, ты не кусаешься, — фыркнул он, делая ситуацию донельзя абсурдной. В фойе музея я хотел было пойти к кассе, но Линторфф удержал меня за руку. — Билеты не нужны — я один из попечителей музея. Ого! Он нереально крут. — Пойдем, я покажу тебе комнату с картами и коллекцию монет. Потом можем посмотреть живопись. Увидев музейное помещение с рядами стендов и витрин, под стеклом которых хранились старинные карты и книги, я почувствовал благоговение. Прежде мне не приходилось видеть ничего подобного. Я медленно пошел вдоль витрин, всматриваясь в детали экспозиции. Через некоторое время, вспомнив о своем спутнике, я поднял голову и поймал его внимательный взгляд, устремленный на меня; не знаю, почему я покраснел и поспешил отвести глаза. Средних лет мужчина в синем костюме подошел к герцогу и что-то тихо сказал ему на ухо. — Пришлите сюда куратора, — коротко распорядился Линторфф, поджав губы. Никогда раньше не видел, чтобы музейный служащий так шустро бегал от одного только недовольного взгляда; бедняга — я даже посочувствовал ему. Похоже, герцог любит, чтобы ему подчинялись, и его лучше не злить. — Боюсь, что должен переговорить с директором. — О, большое спасибо за экскурсию. Для меня было честью познакомиться с вами, герцог. Все-таки уроки этикета не были напрасной тратой времени… — Пожалуйста, называй меня Конрадом. Кто-нибудь пока составит тебе компанию, а я потом присоединюсь к вам в зале живописи. — Не хотелось бы никому причинять беспокойство, сэр. Кто знает, может, сейчас мне удастся сбежать?.. — Не «сэр», а «Конрад». Ты оскорбишь венецианцев, если не дашь им продемонстрировать их славное прошлое, — ответил он твердо, исключая всякую возможность дальнейших дискуссий. Возможно, европейские аристократы не такие уж деликатные, как это принято считать. По сравнению с герцогом наш школьный директор — трепетная лань. В сопровождающие мне досталась очень милая пожилая дама. Сначала я опасался, что ляпну что-нибудь глупое или неуместное, но она была настолько любезна, что не замечала моих оплошностей — если они были. Она водила меня по музейным комнатам целых два часа. Хотя точно я не могу сказать — время пролетело очень быстро. Потом мы с четверть часа ждали у входа в залы, посвященные изобразительному искусству, но наш немец так и не появился. Она предложила мне пойти смотреть картины с ней, но я чувствовал, что она нервничает из-за того, что нарушает распоряжение герцога. …Я завороженно смотрел на изображение, символизирующее, как я предполагал, Древо познания. Понятия не имею, что это было такое, но это было прекрасно — яркие цвета и энергетика. — Тебе нравится, Гунтрам? — прошептали мне в правое ухо, заставив вздрогнуть от неожиданности. — Да, конечно. Я огляделся и обнаружил, что моя спутница растворилась в воздухе. — А чем нравится? — спросил Линторфф. — Я не слишком хорошо разбираюсь в искусстве. Картина привлекает своей загадочностью. — Но должна быть какая-то причина, почему она тебе нравится, — настаивал он. Похоже, промолчать не удастся. На этот раз мне почему-то не хотелось выглядеть в его глазах невежественным деревенским мальчишкой. — Фигуры словно живые, — выпалил я, ожидая услышать его смех. — Верно. В этом суть искусства, — сказал он мягко, одобрительно глядя на меня. — Я сознаю свое невежество. — Это — хорошее начало. Тишина окружила нас. Чтобы разорвать повисшую в воздухе неловкость, я прошел к следующей картине, но никак не мог избавиться от ощущения, что Линторфф смотрит мне в спину. Его взгляд нервировал меня. Мы в музее, неужели ему нечем больше заняться? Я взглянул в окно, и неожиданно вид голубей, вихрями кружащих вокруг колонны, подарил мне чувство умиротворения. Реки исступленных туристов на площади уже обмелели, все вокруг постепенно успокаивалось, кроме разве что официантов из кафе «Флориан», которые, в противоположность медленной величавости венецианского заката, как сумасшедшие носились взад-вперед, рассчитываясь с последними дневными клиентами и затаскивая столы с улицы в помещение, чтобы начать готовить зал к ужину. — Думаю, на сегодня искусства достаточно. Пора что-нибудь съесть, — сказал Линторфф, возвращая меня к действительности. Он взял меня за руку, бережно, но крепко, и потянул за собой, словно тряпичную куклу. Пора брать дело в свои руки. Вежливо, конечно. — Извините, не хочу дальше злоупотреблять вашим временем, — сказал я, делая ударение на «не хочу»; возможно, сейчас до него наконец дойдет намек. — Ерунда, — вот и весь ответ, что я получил… Он потащил меня к лестнице, затем к выходу, и через минуту мы уже оказались на улице. Цивилизованный подход не сработал — навязчивый немец определенно не желал понимать намеков. — К сожалению, мой дом еще не привели в порядок, а приглашать тебя, такого юного, в отель совершенно неприемлемо, — как нечто само собой разумеющееся заявил он, пока уверенно вел меня сквозь лабиринт улиц, ни разу не свернув по ошибке в тупик. Простите? В каком веке он живет? Неужели ему никто не сказал, что в наше время совершенно нормально прийти вдвоем в ресторан отеля, и нет ничего смущающего в том, чтобы сидеть в партере театра? Я попытался притормозить, упираясь ногами, но выразительный взгляд заставил меня передумать. Хорошо, ты победил, но только потому, что я голодный; шансы, что я смогу разыскать Фефо и мы пойдем ужинать в нашу любимую сеть быстрого питания, были ничтожно малы, и, честно говоря, фастфуд мне уже порядком надоел. Мы остановились возле здания с неприметной дверью и двумя маленькими неосвещенными окнами. Может, это опиумный притон? Нет, не с моим счастьем. Почему со мной никогда не случается ничего интересного? Войдя внутрь, мы оказались в теплом, заставленном мебелью помещении. Я глазел на обеденную залу и даже не заметил, как Линторфф снял с меня куртку. Девушка в темной униформе взяла нашу одежду. Линторфф был одет в серый однобортный костюм, галстук в тон и черные туфли ручной работы. Все выглядело дорого и эксклюзивно. Я поневоле почувствовал смущение из-за своих обычных голубых джинсов и коричневого свитера. Официант провел нас вглубь зала к столу. Линторфф уселся у стены, так что все помещение оказалось в его поле зрения. Мне дали в руки меню, я открыл его и обнаружил, что все названия написаны по-немецки. Приехав в Италию, я попал в «маленькую Германию»? — Как обычно, — быстро сказал Линторфф, и у меня отобрали меню. — Что ты будешь пить? — спросил он у меня. — Не знаю. Мне в октябре исполняется двадцать, — ответил я, надеясь, что смогу попробовать немного вина. Возможно, что-нибудь вроде настоящего кьянти, о котором я так много читал. — Минеральной воды, Карло. Без всяких предисловий Линторфф принялся излагать мне историю Венеции. Странно, но его мягкий тон, его немецкий акцент и отточенность его формулировок оказали на меня гипнотическое воздействие. Я расслабился в тепле и стал осторожно осматриваться, обнаружив, что за соседним столом сидят двое верзил в темных костюмах. Странно, что, придя в ресторан, они не ели, а только пили кофе и воду. К тому же они выглядели знакомо, но я не мог вспомнить откуда. — Моя охрана. Ты видел их в музее. Тот, что слева, — Хайндрик, а справа — Фердинанд. Я сглотнул, вытаращив глаза. Не могу даже сказать, поразило ли меня то, что Линторффу с его габаритами и крутым нравом требуется защита — можно только пожалеть того беднягу, который осмелится на него напасть, — или то, что он признавал необходимость охраны. — Я владею несколькими банками и компаниями, — пояснил он. — Понятно, — глубокомысленно ответил я. Похоже, открывается новый сезон игры «Двадцать вопросов» и я стану главным участником. — Ты живешь с родителями в Буэнос-Айресе? — Они умерли, когда я был ребенком, — медленно сказал я, внезапно заинтересовавшись изящным фарфоровым блюдом. Совершенно очевидно, он собирался продолжать в таком же духе. Но эта тема была слишком болезненна для меня, я просто не хотел обсуждать ее вообще и меньше всего с малознакомым человеком. — Как они умерли? Деликатность европейцев явно переоценивают. Неужели никто не научил его, что с незнакомыми людьми следует разговаривать о погоде, не больше? — Я бы предпочел сменить тему, если не возражаете. Не люблю говорить об этом. — Ты потерял их недавно? Не надейся, Гунтрам. Этот идиот не понимает намеков. — Если вам так важно это знать, то нет. Моя мать умерла родами, поэтому я ее не помню, а отец решил выпрыгнуть из окна своей парижской квартиры, когда мне было семь. С того времени и до восемнадцати лет я жил в закрытой частной школе в Буэнос-Айресе. Теперь довольны? — сказал я сквозь зубы, бросив на Линторффа убийственный взгляд; сама Медуза Горгона в тот момент позавидовала бы мне. — Почему он это сделал? — давил Линторфф, пронзительно глядя мне в глаза. Ты совсем не умеешь вовремя остановиться? Что ты от меня хочешь услышать? Может, я должен рассказать, что мой отец винил меня в смерти матери? Что я ненавижу его за то, что у него не хватило смелости остаться со мной? Что я втайне завидовал отцу, потому что он смог это сделать, а я до сих пор жив? — Если честно, я не знаю. Я был в школе, когда отец ушел из жизни, не оставив никаких объяснений. Он привел в порядок дела перед смертью; даже назначил моим опекуном юриста и учредил трастовый фонд, чтобы оплатить мое обучение, — проговорил я, чувствуя, как сдавливает горло. — Соболезную твоей утрате, — сказал Линторфф, бережно взяв мою ладонь и успокаивающе гладя пальцы. Я все еще смотрел себе в тарелку, хотя пища в ней потеряла всякую привлекательность. Несколько глотков воды помогли мне немного успокоиться. — Чем ты зарабатываешь на жизнь? Уже лучше. Более безопасная тема. — Днем работаю официантом, а по вечерам посещаю публичный университет. Закончил вводный курс экономики и социального обеспечения. К счастью, в Аргентине не надо платить за патент, и на мою зарплату я могу позволить себе маленькую квартиру неподалеку. — Нечасто встретишь такого самостоятельного юношу, который способен сам себя содержать и оптимистически смотрит на жизнь. Хмм, кажется, я сейчас покраснею — хватит меня хвалить. Хотя нет, продолжайте — не так уж часто меня хвалят. Я возобновил свою атаку на еду. Что бы это ни было, вкус фантастический. — Почему ты изучаешь социальное обеспечение? Не слишком распространенный выбор. — Когда мне было четырнадцать, школьный священник брал наш класс в трущобы, чтобы помогать живущим там людям. Он говорил, что мы не должны терять связи с реальной жизнью и забывать о человечности. Эти люди произвели на меня сильное впечатление, и я продолжал ходить туда по выходным, помогал на кухне, учил детей читать. Не хочется думать, что с ними стало во время политических потрясений… Видишь? Не так уж трудно со мной общаться. Он ничего не ответил. В тот момент он выглядел глубоко погруженным в свои мысли, и я смог безбоязненно рассмотреть его лицо. Высокие скулы, полные губы, голубые глаза, которые сейчас казались темнее, тонкие морщины вокруг них. Из-за длинных ресниц глаза выглядели больше, чем на самом деле. Он был красив мужественной красотой, наверняка женщины сходят по нему с ума. Стоп, а это откуда взялось? Я не интересуюсь мужчинами! Я натурал, и парни не должны казаться мне красивыми! Я покраснел второй раз, и он это заметил. — Какие у тебя отношения с тем мальчишкой, — в голосе совершенно явственно прозвучало отвращение, — с площади? — Федерико? Он — мой лучший, особенный друг и приехал со мной в Европу на каникулы. Мы с ним вместе забавляемся с тех пор, как мне исполнилось тринадцать, — объяснил я. Один из охранников едва не разбил кофейную чашку о блюдце, в шоке уставившись на меня. Почему Конрад выглядел так, словно готов взорваться? Гнев в его глазах сменился холодной яростью. Осторожней, парень, это настоящий фарфор, и твой босс будет недоволен, если ты его разобьешь и ему придется платить. Хотя ваши трудовые отношения меня не касаются. — Нас поселили в одной спальне, и хотя это заняло некоторое время, в конце концов мы стали лучшими приятелями, и Фефо всегда был не прочь позабавиться. Конечно, со стороны это выглядело странно, но там такое — обычное дело. Признаюсь, он иногда ставил меня в неудобное положение, но постепенно я привык. Учителя наказывали нас, но чем еще заняться в закрытой школе? — Я не удивлен. То, что он делал с тобой, — преступление, учитывая, что тебе было тринадцать, а он выглядит гораздо старше тебя, — сказал Линторфф, поджав губы, его голос стал ниже, а немецкий акцент — заметнее, чем прежде. Я оглянулся и увидел, что его охранники тоже шокированы. Не моя вина, что у немцев совсем нет чувства юмора! — Ничего постыдного мы не делали. А вот когда он назвал меня в присутствии своей матери голубком, тогда действительно было неудобно. Но мы привыкли прикалываться друг над другом. Я знаю, пора стать взрослее, но мне же пока всего девятнадцать. Знаете, в школе Фефо вел себя, как полный отморозок. Однажды он притащил свинью в библиотеку, — оправдывался я, сбитый с толку тем, что все трое смотрят на меня с осуждением. — Неужели вы сами никогда не валяли дурака в школе? Не забавлялись? Двое охранников все-таки оказались живыми людьми — они хохотали до слез. Действительно, жирная свинья в библиотеке была невероятной шуткой. К сожалению, из-за нее нам запретили в течение двух месяцев выходить в город, и пришлось целую неделю чистить картошку. — Ты имеешь в виду шутили? — спросил Линторфф, бросив убийственный взгляд на своих людей; через секунду они уже были абсолютно серьезны. — Да. Вас, наверное, удивило, как он меня называет? У него привычка придумывать мне прозвища. — Похоже, английский тебе не родной язык. — В общем, да. Я привык думать на испанском. — Забавляться(8) с кем-то означает заниматься случайным сексом. Например, с проститутками, — терпеливо объяснял мне Линторфф, словно маленькому ребенку. Больше всего на свете мне сейчас хотелось провалиться сквозь землю. Я жестоко покраснел и буквально умирал со стыда. Почему преподаватели учат нас понимать язык Шекспира, но оставляют без внимания действительно важные выражения? — Закажу-ка я лучше десерт, прежде чем ты окончательно переселишься под стол, — сказал Линторфф, позабавленный моей реакцией. Он что, читает мои мысли? Все-таки нет. Наверняка я выгляжу убито. Очень некстати в голову пришла картинка, как весь мой класс «забавляется» друг с другом, и это было действительно смешно. Немцы наверняка решили, что у нас в школе была очень веселая жизнь. Фу-у-у, я и Фефо! — Возможно, тебе стоит приобрести экземпляр «Американского психопата»(9), чтобы расширить свою английскую лексику, — весело предложил Линторфф. — В школе мы для этого читали «Над пропастью во ржи»(10). Видимо, мне стоит обновить словарный запас, — пробормотал я, пытаясь прийти в себя после одного из самых неловких моментов моей жизни. Меня спасла армия официантов, уносящих посуду. Затем появилась очень привлекательная тележка с десертом, и на ней среди прочего прятался поделенный на порции яблочный пирог с миндалем — в точности такой, как я люблю. Давно я не ел его — с тех пор, как мне исполнилось семь. Забавно, какие незначительные вещи нам запоминаются. Я попросил кусочек, и пока мне его сервировали, я взглянул на Линторффа и поймал его внимательный взгляд. Откусив от пирога, я немного расстроился из-за того, что они забыли положить корицу. Знаю, что в такие десерты ее не принято класть, но привычка есть все яблочное с корицей досталась мне от отца. — Что-то не так? — О нет, ерунда. Я подумал, может, у них найдется корица, но, наверное, шеф-повар убьет меня за профанацию своего творения. — Мы можем спросить. Его взгляд на секунду затуманился, он посмотрел так, словно хотел поглотить меня целиком. Я опустил глаза и пробормотал: — О нет, в этом нет необходимости. Просто пришло в голову — этот пирог очень похож на тот, что мы с отцом любили. Он всегда как следует посыпал его корицей, и я перенял у него эту привычку. Остаток ужина прошел относительно спокойно. Похоже, он потерял интерес к разговору, и я могу его понять. Кто захочет тратить время на девятнадцатилетнего мальчишку? Когда подали кофе, он уже настолько глубоко погрузился в свои мысли, что я начал ёрзать на стуле. Он заметил это и сказал: — Думаю, что тебе давно пора спать. Я отведу тебя в отель. — О, не стоит. Объясните мне, пожалуйста, как пройти к Риальто, а оттуда я уже найду, как вернуться домой. — Боюсь, ты свалишься в канал. В твоем возрасте опасно блуждать по улицам одному. А я не прочь пройтись. Я уже говорил, что у него был собственный способ дать понять, что он не принимает слова «нет» в ответ? Должно быть, не любит отказы. Так или иначе, но мы отправились в мой «роскошный» отель с двумя громилами на буксире. Ночь была по-настоящему холодной, и я сунул руки в карманы. — Не делай так. Это неприлично. Он нахмурился, от его сурового тона у меня по спине побежали мурашки. Я быстро выдернул руки из карманов. — Мне холодно, — сказал я, оправдываясь, словно пятилетний ребенок. Да что там, как трехлетний! Он медленно приблизился ко мне, словно огромный хищник. Волк. Молча взял мои ладони в свои и поднес к губам. Не целуй их, ты что!!! Я был совершенно ошарашен его странным, неуместным поведением, но в то же время почему-то не чувствовал себя оскорбленным и не испытывал желания протестовать. Сердце бухало, как отбойный молоток, но я вспомнил, что папа делал так же, когда меня знобило, а Линторфф был примерно такого же возраста, как отец тогда. Повторяя про себя мантру «Это как с папой», я аккуратно высвободил свои пальцы. Он очень пристально глядел мне в глаза. Я нервно сглотнул, а он тем временем молча снял свои перчатки и, ловко поймав мою ладонь, стал натягивать на нее одну из своих перчаток, медленно лаская мои пальцы. Я обнаружил, что его действия кажутся мне чрезвычайно возбуждающими, и заволновался, попытавшись освободиться из его хватки. — Ехать зимой в Европу без перчаток — не самая хорошая идея, — он отпустил меня. А где же его охранники? Мне кажется, или они исчезли? Эй, ребята, ваш босс вот-вот ввяжется в неприятности, а вас нет. Ох, это точно не отцовское поведение… Так, мне срочно нужно в отель или куда-нибудь еще — только подальше отсюда! — Нет, нет, я не могу их взять. Вы сами замерзнете, — слабо проблеял я. Он пожал плечами, словно ничего особенного не случилось, и пошел дальше. Может, я что-то недопонял? Наверное, у этих европейских аристократов более свободные нравы, чем у нас, крестьян из пампасов. Должен признать, что я немного озабочен вопросами секса. Когда у тебя мало опыта в этих делах (фактически никакого), то видишь намеки там, где их нет. По мнению Фефо, это основной симптом сексуальной депривации. Задумавшись, я чуть не налетел на Линторффа, когда он остановился у моего «палаццо». — Э-э-э-э… до свидания. Спасибо вам за ужин, — пробормотал я. — Ты уже побывал в Сан-Марко? Что, простите? Нет, я там не был, но если это еще один трюк, чтобы навязать мне свое общество, то у него ничего не выйдет. — Собираюсь туда завтра или послезавтра с друзьями. Увы, Фефо, пора приобщить тебя к мировой культуре. Я был чрезвычайно доволен собой — и не то чтобы соврал, и в то же время отшил немца. — Очень хорошо. Тогда завтра я возьму тебя на Торчелло смотреть церковные мозаики. Они фантастические, гораздо более впечатляющие, чем мозаики Сан-Марко. Базилика на Торчелло вне основных туристических маршрутов и не так хорошо известна. И как же меня угораздило? Убейте меня, если я знаю. Снова попался прямо в расставленную ловушку. Надо срочно придумать, как вежливо отказаться: он уже перегибает палку с покровительственным поведением и неуместными прикосновениями. Может, у них в Европе так принято, но меня это не волнует. Я набрал воздух в легкие и приготовился ответить. — Встречаемся завтра в десять. Там, где мы познакомились. Спокойной ночи. Быстрое мужское рукопожатие — и он развернулся и зашагал прочь, даже не дождавшись ответа! Проклятье! Ты можешь завтра караулить меня сколько хочешь, знаешь, я тоже могу быть грубым. Разозленный, я отправился в свой номер. Конечно же, Фефо там не было. Его рюкзак удобно расположился на моем. Великолепно! Теперь все мои футболки помялись! ------------------------ Примечания переводчика (1)«Красное и черное» — роман Стендаля. (2)Жюльен Сорель, главный герой романа «Красное и черное». (3)Джузеппе ди Лампедуза, итальянский писатель, 1896—1957. (4)Святой Гунтрам (532—592), король Бургундии. (5)«Гунтрам» — опера Рихарда Штрауса о средневековом немецком менестреле. (6)Гаучо (Gaucho) — обитатели южно-американских пампасов на территории Аргентины, Уругвая, Парагвая и других стран, скотоводы испано-индейского происхождения, аналог североамериканских ковбоев. (7)Примерно 162,5 см. (8)В оригинале Гунтрам использует выражение «to fool around» — «дурачиться» \ «заниматься петтингом», «развлекаться [с девочками]» (9)Роман американского писателя Брета Истона Эллиса, опубликован в 1991 году. (10)Повесть американского писателя Джерома Сэлинджера, впервые издана в 1951 году.