Заместитель

16 февраля, суббота — Ты действительно соня, — весело сказал Конрад, пытаясь меня разбудить. Он вернулся очень поздно, залез под одеяло, прижался ко мне и немедленно заснул. А сейчас он снова бодр — это настоящая загадка для меня. — Сегодня суббота, и еще очень рано. Разве ты не собирался взять выходной? — Восемь часов, — ответил он, притворяясь удивленным. — Это поздно. У меня встреча, и если потороплюсь, то освобожусь к одиннадцати. Тебя пощекотать? — Нет, спасибо, — я бросил на него убийственный взгляд, который вызвал у него лишь улыбку. — Ты испортил мне все удовольствие от сна. Я уже сидел на постели, а он пошел умываться и переодеваться. Мы вместе позавтракали, никто нас не беспокоил, но потом в столовую ворвался Фердинанд, очень сердитый, и заговорил на немецком. Как всегда… — Да, я отпустил людей до завтра. Они заслужили это. Работали без выходных почти месяц. Я зайду за Гунтрамом после двенадцати. — Ты же не серьезно?! Это опасно! — воскликнул фон Кляйст. — Фердинанд, люди выдохлись. Я не могу требовать, чтобы они все время работали. Ты тоже можешь отдохнуть и посмотреть что-нибудь для Гертруды и детей. Ты перестраховываешься: я вполне могу постоять за себя. — Я все равно против. — Пока Гунтрам останется с Алексеем и, возможно, они съездят в его квартиру, посмотреть, не забыл ли он чего-нибудь. — Здорово, у меня свидание с русским громилой, саркастически подумал я. — Потом мы что-нибудь поедим, сходим в город, поужинаем и вернемся в отель. — Я не доверяю здешним людям. — Я тоже, но они потеряют больше, если пойдут против нас. Возвращайся к своим делам. Позже за мной заехал Алексей на огромной машине, которые они так любят, и отвез в бывшую квартиру. У него, конечно же, имелись при себе ключи. Эти ребята из КГБ всегда ко всему готовы. Жорж был в восторге от «большого мальчика»: Алексею около 35 лет, и как у многих русских, у него детское выражение лица — пока водка не меняет их. — Нам нужно возвращаться, — резко прервал нас Алексей, устав от настойчивых заигрываний Жоржа. Он собрал мои вещи и пошел на улицу, к машине. — Жалко, что он такой бука, — вздохнул Жорж. — Скажи спасибо, что все кончилось мирно… Я буду скучать по тебе, может быть, даже по твоей шумной собаке. — До свидания, мой мальчик. Звони, если понадобится совет опытного человека. — Хорошо. Спасибо тебе за всё, — я крепко обнял его. Он был единственный, кто попрощался со мной в Аргентине. В половине двенадцатого Конрад вернулся с последней встречи и сменил деловой костюм на брюки беж, белую рубашку и твидовый пиджак. В этой будничной одежде он выглядел моложе и чертовски привлекательно — я едва не пустил слюни. — Можно спросить у тебя кое-что личное? — игриво сказал я. — Если ты хочешь узнать, где я прячу деньги, то нет. — Ну не настолько личное. Ты никогда не думал попробовать носить джинсы? — Нет. Я не Джон Уэйн. (1) — Иногда кажется, что ты из Средневековья, — хихикнул я. Безнадежный случай! * * * Мы сели в один из автомобилей-монстров; Конрад решил вести сам, оставив шофера в отеле. Объехав город, мы отправились обедать в Пуэрто Мадеро — бывшие портовые доки, после реконструкции превратившиеся в модный район. Он хотел мяса, конечно же, все гринго обожают его, впрочем, и сами аргентинцы (в том числе не совсем настоящие) тоже. Конрад сказал, что его фирма хочет купить один из здешних складов, чтобы открыть постоянный филиал. — Мне показалось, что аргентинцы тебе не понравились, — озадаченно заметил я. — Не понравились, но эта страна обладает определенной инвестиционной привлекательностью. Здесь огромные неэффективно использующиеся природные богатства, и в связи с кризисом цены очень низки. Сельское хозяйство и добыча полезных ископаемых — вот на чем мы сейчас сосредоточимся. Промышленность нас не интересует — производственная база требует модификации, и издержки на оплату труда высоки, поэтому прибыли можно ожидать самое меньшее через семь лет. Кроме того, местные политики постоянно вмешиваются в наши дела. — Никаких проектов с земельными участками в ближайшее время? — с надеждой спросил я. — Никаких, пока действует наше соглашение, — его серьезный тон снова напугал меня. Он продолжал распространяться о богатстве сельских районов, о том, какой у нас никудышный правящий класс, что они умеют думать вперед не дальше ближайших выборов. Эти люди — как дети: много хотят от других и ничего не дают взамен. Они так и не поняли, чем был аргентинский дефолт в глазах мировой экономической элиты, и удивились, когда их едва не выкинули с Давосского форума в этом году. Конраду захотелось прогуляться по докам и посмотреть центр. Он несколько раз проезжал этот район на машине, но у него не случилось возможности спокойно все посмотреть. Меня рассмешила мысль, что он хочет пройтись обычным туристическим маршрутом. — Обычно сначала смотрят, а потом уж покупают, — пошутил я. — Я так и сделал. Прочитал несколько книг и отчетов, прежде чем приехать сюда. Вся приобретаемая земля была оценена экспертами. Но о коровах я так ничего и не знаю и знать не хочу. Кроме того, это не такие уж большие вложения. Мы только заняли начальные позиции. — Если не секрет, каков размер инвестиций? — поинтересовался я, не особо надеясь на ответ. — Я начал с трехсот из личных средств и, может быть, увеличу до пятисот, если получу доходы. Не хочу рисковать капиталом банка. Ситуация здесь все еще нестабильна. — На такую сумму можно купить половину Патагонии, — оторопело проговорил я, стараясь не удивляться слишком сильно. — Можно. Но я предпочитаю сконцентрироваться на Буэнос-Айресе и прибрежных провинциях, — невозмутимо ответил Конрад. — Ты хорошо знаешь этого человека, Долленберга? — Не очень. Больше его брата, Хуана. Отличный парень, честный; может, и не самый лучший ученик в классе, но зато очень коммуникабельный. Я редко сталкивался с Пабло, потому что он старше; кроме того, ему не нравился Федерико, и он не хотел, чтобы Хуан с ним общался. Поэтому я удивился, когда они пригласили меня к себе на каникулы. Пабло держался со мной вежливо, но сохранял дистанцию — как полагается старшекласснику с «гномами». Он был постоянно занят делами поместья и очень ответственно ко всему подходил. Его дед — настоящий джентльмен и очень умен. Он воевал, а после войны переехал в Аргентину. Я мог разговаривать с ним часами. — Я подумывал о том, чтобы предложить Долленбергу место в аргентинском филиале. Нам нужны эксперты по сельскому хозяйству, и хотя он молод, но мог бы выполнять для нас отдельные поручения. Проблема в том, что он твердо настроен уехать из Аргентины. — Его можно понять. Он едва не потерял ребенка. Мы долго шли молча, пока он не решил вернуться в отель. Устроившись на диване в гостиной, мы включили какой-то фильм. Конрад, как подросток на первом свидании, взял меня за руку. Сердце ухнуло вниз, а в животе затеплилось возбуждение. Я попытался думать о чем-нибудь противном, вроде тех двух скунсов, что видел как-то раз в деревне, но это не сработало. Смущенный, я опустил глаза, пытаясь игнорировать приятное тепло, идущее от его тела. Он взял меня за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза, излучавшие нежность; наклонился и прижался к моим губам. И это окончательно лишило меня выдержки. …Мы вели себя, как животные в случке. От того, как он держал меня, как умело целовал, от моих собственных влажных поцелуев у меня кружилась голова. Сами того не заметив, мы упали на огромную постель, и он накрыл меня своим телом. Я прогнулся, притираясь к нему пахом, чувствуя его возбуждение. Закинул ногу на бедро Конрада, чтобы он никуда не делся, и как обычно, этот мой жест окончательно свел его с ума. Мне отчаянно захотелось заняться с ним любовью и забыть, наконец, ужасные события прошлой ночи. Он прервал поцелуй, я разочарованно заворчал, обвил руками его шею, не желая отпускать, но Конрад был сильнее. — Разреши мне доставить тебе удовольствие, — загадочно сказал он. Интересно, а чем мы занимались до этого? — Позволь раздеть тебя. — Делай, как тебе нравится, Конрад, — задыхаясь, проговорил я. Ловко расстегивая мою рубашку, он ласково целовал и лизал постепенно обнажавшуюся кожу. Язык плясал вокруг сосков, извлекая из меня стоны. Не отдавая себе отчета, я запустил пальцы в его волосы. От его тягучих движений мое возбуждение сделалось почти болезненным. Он проложил дорожку осторожных поцелуев вниз по животу к пупку и поиграл с ним языком. Внезапно Конрад снова остановился, я едва не заплакал с досады. Он успокаивающе улыбнулся, взял меня за лодыжку и медленно стянул носок. Круговыми движениями помассировал голень, отчего я странным образом расслабился, пальцы на ногах разжались. — Ты такой отзывчивый, мой милый, — хихикнул Конрад и проделал то же самое с другой ногой. Эй, хватит, пора переходить к следующему этапу, иначе меня разорвет от возбуждения. — Ты так красив, почти как ангел, — шепнул он мне. Конрад, не обязательно становиться таким романтичным — я уже и так в постели, сгораю от желания. Я что-то неразборчиво промычал. Может, до него дойдет, что надо продолжать то, что так хорошо у него получалось до этого. — Разрешишь завязать тебе глаза? Хочу, чтобы ты полностью расслабился. Я буду делать только то, что ты сам захочешь, — спросил он, глядя мне в глаза. Это было неожиданно, и в то же время пугающе. Увидев страх в моих глазах, он ласково попросил: — Пожалуйста, Гунтрам. Это поможет тебе снова начать мне доверять… Клянусь, что остановлюсь, если тебе не понравится. — Только разденься сначала. Не хочу никаких ассоциаций с прошлой ночью. Он удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Поднялся с постели и быстро избавился от одежды, явив мне свое великолепное тело. Жизнь несправедлива. Правда. Я призывно улыбнулся ему, втайне надеясь, что он набросится на меня и забудет свою идею. Но он подошел к гардеробу и достал один из своих галстуков. Я сел на постели. — Это — итальянский шелк, — не очень убедительно запротестовал я. — Тем лучше. Послужит доброму делу, — весело ответил Конрад. Я покраснел, а он завязал галстуком мне глаза. Со страхом ожидая, что будет дальше, мое сердце забилось еще сильнее, но Конрад на некоторое время застыл, не двигаясь. Время остановилось. Но вот я почувствовал, что его губы ласково коснулись моего лица. Настороженность стала рассеиваться, я постепенно расслабился. Конрад мягко толкнул меня на матрас и принялся целовать, отчего моя кровь забурлила в предвкушении продолжения. Его пальцы быстро справились с пуговицами и сдернули с меня брюки. Конрад замер, решая, что будет делать дальше. Я затаил дыхание. Он наклонился надо мной, и в ноздри ударил сильный запах миндаля. — Это просто ароматизированное масло. А сам ты пахнешь яблоками, — тихо сказал он, а у меня от его мягкого голоса мурашки поползли по спине. Больше не тратя время на поцелуи и ласки, он опустил голову, и мой член исчез у него во рту. Он брал так глубоко, словно хотел поглотить меня всего, я стонал, полностью растворившись в восхитительных ощущениях. Его пальцы мягко теребили мошонку, игриво перекатывая яички под кожей, а рот в это время вбирал и отпускал меня снова и снова. Долго я не продержался и кончил ему в рот. Было ужасно стыдно, что веду себя, как не умеющий терпеть подросток. — Ну что ты, Гунтрам, это так чудесно, — шепнул он, успокаивающе поглаживая меня по щеке. — Слишком быстро, — сказал я, чувствуя себя болваном. — Можно, я возьму тебя? Но только если ты на самом деле этого хочешь, не чувствуй себя обязанным. Я так соскучился… Странно, но когда вы слепы, то лучше слышите оттенки интонации… Его голос звучал умоляюще — как у потерянного ребенка. — Да, можно. Люблю тебя, — смущенно выдохнул я. Он подсунул мне под спину подушку так, что теперь я почти сидел. Волна миндального аромата ударила в нос, я почувствовал, как его мокрые пальцы скользят вниз по моей груди, и у меня захватило дух. Когда в меня проникли его пальцы, я вскрикнул от удовольствия. Он принялся осторожно растягивать меня, не торопя, не настаивая; он ждал, когда я откроюсь и приму наслаждение, которое он хотел мне доставить. От удовольствия мои кости превратились в желе, и я опустил последние барьеры. Он положил мои ноги себе на плечи. Я задрожал в предвкушении, чувствуя, что ягодицы оказались у него на коленях. Его член на секунду замер, словно спрашивая разрешения, и я сам подался вперед. Конрад входил нерешительно, дюйм за дюймом — словно боялся сделать мне больно. Он двигался медленно, каждым толчком порождая волну удовольствия, а мое тело привыкало к его длине. Постоянно меняя угол проникновения, Конрад заставил меня потерять голову от удовольствия. Я задвигался быстрее, побуждая его ускорить темп, и добился своего — теперь он яростно вбивался, исторгая из меня полузадушенные восторженные вопли. Мощно кончив глубоко во мне, он наполнил меня своим горячим семенем. Мы никак не могли отдышаться; нежась в объятьях, я гладил его голову, лежащую у меня на груди. Через некоторое время он поднялся, чтобы сходить в ванную и принести полотенце, которым обтер нас обоих. Целуя, помог снять с глаз повязку. Мы вместе устроились под одеялом, и я вдруг осознал, что ужасно устал от напряжения последнего месяца. Чувствуя, как он прижимает меня к себе, закрыл глаза и заснул. * * * Было темно, когда я проснулся в объятьях Конрада. Боясь его разбудить, осторожно перевернулся, но он, не просыпаясь, еще крепче прижал меня к себе. Я потянулся к его лицу и дотронулся до щеки. Через мгновение моя рука оказалась в болезненном захвате, он впился ногтями в мое запястье. Я вскрикнул — скорее, от удивления, и явно смущенный Конрад отпустил меня, пробормотав извинения. — Похоже, ты тоже не ранняя пташка, — пошутил я, чтобы поднять ему настроение. — Я бы даже сказал, вечерняя. Хочу мяса. — Ты умрешь от закупорки сосудов, если продолжишь в том же духе, — усмехнулся я. — Это приятная дорога к смерти, — фыркнул он, поднимаясь с постели и утягивая меня за собой. Мы приняли душ и плавно перешли ко второму раунду. Жизнь слишком коротка, чтобы терять время. Это было невероятно, трепетно и нежно. Я был полным дураком, когда не хотел к нему возвращаться. Университет и работу легко найти новые, а такого человека, как Конрад — нет. Да, у него крутой нрав, но я уверен, что он может измениться, и он хочет измениться, раз пытается понять меня и исправить обстоятельства, которые заставили меня сбежать. Да, я благодарен ему, что он не отступился. Я попытался вытереться и причесаться, но он мешал — трогал меня везде и старался урвать поцелуи, ведя себя, как озабоченный подросток. — Пожалуйста, хватит! У тебя рук больше, чем щупалец у осьминога! — я слабо сопротивлялся, покоренный его настойчивостью. Он неохотно отпустил меня, втайне довольный сравнением. Запах его одеколона снова всколыхнул приятные воспоминания. Пахнет, как в детстве, от отца. — Что туда добавлено? В одеколон, я имею в виду. Мой вопрос застал его врасплох, но он быстро оправился от шока и невозмутимо пожал плечами. — Точно не знаю, это надо спрашивать у парфюмера. Мне просто нравится. Хочешь сам попробовать? — Нет, это будет уже чересчур, — я усмехнулся, взял у него флакон и понюхал. — Кажется, там яблоко. Здорово, — сказал я, отставляя бутылочку, и заметил облегчение в глазах Конрада. — Не волнуйся, не буду я отбирать у тебя одеколон, я и так уже потеснил тебя на полшкафа. — Мне было бы приятно, если б ты им душился, — мягко сказал он. Я немного поколебался. Что-то в этом есть жуткое — пользоваться чем-то, чем пользовался покойный отец. Но выражение лица Конрада заставило меня согласиться. — Ладно, но только потом не жалуйся, что флакон быстро опустел. Одевшись, мы пошли к машине. Конрад хотел побывать в Сан-Тельмо, районе с лучшими танцплощадками и клубами танго, вечно забитом туристами, особенно субботними вечерами. Оно и понятно — куда еще вести гринго, которые хотят увидеть симпатичных девушек, танцующих танго? Парковаться пришлось в нескольких кварталах от ресторана, поскольку вблизи не было доступных мест, но, что странно, высадившись, мы не увидели ни туристов, ни местных. Похоже, кризис гораздо серьезнее, чем я себе представлял. Днем это приятное место, но вечером нужно быть осторожней, потому что большинство здешних зданий, построенных в начале XIX века, — когда в южном районе жили богатые люди, пока Желтый Джек (2) не выкосил половину населения, и состоятельные люди перебрались на север, — превратились в трущобы. Многие дома были незаконно захвачены и поделены на мелкие квартирки. Туристам же этот район нравился из-за антикварных магазинчиков, уличных артистов и типичного колониального стиля построек. Мы заказали ужин — мясо, если у вас еще остались сомнения — и в тишине поели. — Ты помнишь своего отца? — я чуть не подавился от неожиданности. Ради всего святого, что это за вопрос?! Не хочу об этом говорить. — Не очень хорошо. Его почти все время не было. Приезжал раз в месяц или реже на несколько дней. Заваливал подарками и возился со мной целыми днями, — я улыбнулся, вспомнив, как мы играли в лошадки. — Что он был за человек? — Внешне похож на меня, думаю. У меня есть семейные фотографии, если хочешь посмотреть. Он много возился со мной, когда был рядом, и, думаю, сильно избаловал. Кажется, он работал в банке в Париже, но я не уверен. Я так и не понял, почему он это сделал… Не помню, чтобы он был чем-то озабочен или подавлен, но, конечно, с маленькими детьми не делятся неприятностями. Он сказал мне однажды, что очень любил мою мать и что мне от нее достался мирный характер. По натуре он был энергичен и решителен — не то, что я. Мне нужно много времени, чтобы определиться. — Зато когда ты примешь решение, то становишься упрямей осла. Я изобразил обиженный взгляд. — Ты сказал, он работал в банке? В каком? — Если честно, не знаю. Когда мне исполнилось восемнадцать, юрист, ведший мои дела, передал мне контейнер. Там не было ничего, кроме фотографий, писем отца с матерью и бабушкиного пианино. Кстати, если карга, которая продала тебе квартиру, сказала, что оно — её, не верь. В общем, ничего, проливающего свет на место его работы, я среди вещей не нашел. Юрист сказал, что видел отца только однажды — когда папа оформлял для меня трастовый фонд. Перед самой смертью он продал квартиру и перевел деньги на мое имя. — Я скажу Монике, чтобы позаботилась о пианино. — Меня больше беспокоят мои двенадцатидюймовые фигурки персонажей «Звездных войн». Они сделаны в семидесятых годах. — Пора немного тебя подразнить и посмотреть, что будет, потому что ты уже отложил вилку с ножом и выглядишь слегка встревоженным. — Они будут прекрасно смотреться в витрине в твоей голубой гостиной. А эти золотые и белые фарфоровые горшки можно куда-нибудь убрать, — с абсолютно серьезным видом сказал я. — Эти, как ты их назвал, горшки, сделал сам Бёттгер (3). Они подарены королем Августом моей бабушке с материнской стороны, — в голосе Конрада прорывалось негодование. Расшевелю-ка я его еще немного. — Если это фамильная реликвия, так и быть, оставим их на месте. Но, честно говоря, они выглядят ужасно. Китайцы гораздо лучше расписывают фарфор, — весело сказал я. — Учитывая, что у Бёттгера изобретение фарфора заняло всего двадцать лет, а у китайцев — несколько веков, ему простительно. В то время любили такие мотивы в росписи, а в Мейсене еще не было хороших художников, — тяжело вздохнув, объяснил он. — Если эти горшки тебе нравятся, ладно, но статуэтки — сцены из охоты, животные и особенно портной верхом на козле — настоящая жуть! (4) Считаю, что мой Дарт Вейдер прекрасно разбавит дух барокко. — Это подлинный Кендлер (5), статуэтки датируются 1735-1760 годами. Моя прапрабабушка получила их в дар за службу при дворе короля Польши, — едва сдерживая гнев, пояснил он с видом единственного наследника Великой Римской Империи. — Понятно. Она взяла их на поле битвы, — быстро ответил я, в первый раз заставив его покраснеть, и рассмеялся. — Я не собираюсь разбивать на мелкие кусочки мейсенский фарфор, не расстраивайся. Иногда у тебя такой серьезный вид, что трудно удержаться и не пошутить. Он тоже засмеялся. — Могло быть и хуже, Конрад — ей могли подарить фигурки из обезьяньего оркестра. (6) — А ей и подарили. Весь набор. Они находятся в парижском доме. Ты все это время знал о них, — подначил он меня. — Мне надо было сразу нацелиться на них, а не на столовое серебро, — хихикнул я, чувствуя огромное облегчение от того, что он реагирует на шутки, как нормальный человек. — Наша последняя учительница по ИЗО считала нас безнадежными в плане творчества, поэтому решила научить нас приобретать предметы искусства на аукционе Кристи. Она много лет проработала в их лондонском офисе и после ухода на пенсию по привычке вербовала новых покупателей. — По пути в Цюрих с твоими фигурками еще может что-нибудь случиться, — угрожающе проговорил он. — О, меня это совершенно не беспокоит. Они из настоящего американского пластика, можно сказать, классика. К одиннадцати мы подустали и решили, что пора возвращаться в отель. Я был не совсем адекватен после стакана вина, который Конрад мне разрешил выпить. Мы пошли вниз по Дефенса к Хумберто Примо, где оставили машину. Поскольку улица была пустой, я разрешил Конраду на немножко взять меня за руку. Всё-таки мы не в Европе… Четверо мужчин лет тридцати, в спортивной одежде заступили нам путь, и я подумал «Ну вот, нас грабят», пытаясь не нервничать. Похоже, это обычные ребята из бедных районов, отбирающие у прохожих бумажники, чтобы купить себе следующую дозу. Не потребовав ни денег, ни часов, двое сразу набросились на меня, и один из них ударил меня по лицу цепью. Я рухнул на землю, и он добавил еще — уже по туловищу. Тело взорвалось жгучей болью. — Pegale fuerte al putito para que el gringo de mierda se vaya (вмажьте посильнее педику, чтобы сраный гринго свалил), — крикнул один из тех двух, что схватили Конрада за руки. Грабитель с силой наступил на мою левую руку, вызвав жуткую боль. Воспользовавшись тем, что бандиты отвлеклись на меня, Конрад вырвался и двумя молниеносными движениями отбросил грабителей от себя. Когда Конрад отшвырнул одного из парней к стене, и его кулак встретился с лицом противника, я услышал тошнотворный звук ломающихся костей. Не могу сказать, что в точности произошло потом, потому что Конрад действовал очень быстро, но вскоре трое из них уже валялись на земле, вопя от боли. Тот, который бил меня, дернул меня за волосы вверх и приставил нож к горлу. Конрад на секунду заколебался, но когда парень начал надавливать лезвием на кожу, Конрад выхватил полуавтоматический пистолет и выстрелил, попав ему в плечо. Мы оба упали, и Конрад подскочил к нему с очевидным намереньем прикончить, но в этот момент трое других попытались сбежать. Конрад повернулся к ним и снова выстрелил, в этот раз ранив другого грабителя в ногу. Я был в ужасе и решил, что он собирается убить остальных. — Стой, Конрад! — взмолился я. Кажется, мой голос вывел его из боевого транса. Он помог мне подняться и потащил прочь от стонущих подстреленных бандитов. Он почти что донес меня до машины, положил на заднее сидение, прыгнул за руль и погнал к отелю. Я мучился от боли и несколько раз просил его позвонить в полицию, но он не обращал на мои слова внимания. На глазах у шокированного швейцара он потащил меня к лифту, а потом в номер. — Горан, срочно зайди ко мне! — рявкнул он в мобильник и двинулся в мою сторону. Я невольно съежился на диване, куда он меня положил. Он глухо прорычал: — Гунтрам, не будь ребенком — дай осмотреть свои раны. — Ты стрелял в двоих, — нервно сказал я, до жути напуганный. — Хотя бы позвони в полицию! — Надо было уложить всех четверых — они били тебя, — ответил Конрад. Я прикрыл рот ладонью, чтобы меня не вырвало ужином на гостиничный ковер. По мере того, как он сокращал дистанцию между нами, я дышал все чаще, начиная задыхаться. — Стой. Не подходи ко мне. Голова адски болела, и с каждым вдохом взрывалась вспышкой острой боли. — Гунтрам, ты сегодня первый раз видел, как в кого-то стреляют. Я понимаю, что ты нервничаешь, но, пожалуйста, успокойся, закрой глаза, подумай о чем-нибудь другом и позволь мне себя осмотреть, чтобы мы знали, что делать, — спокойно сказал Конрад. — Ты мог их убить! Они всего лишь нищие бедолаги, пытающиеся стрясти немного денег с туристов! Ты мог бы просто отдать им бумажник, и они бы отстали! — истерично заорал я в ответ. — Я должен был дать им денег до того, как они начали пинать тебя ногами, или после? — холодно спросил он, явно раздраженный моей вспышкой. — Так, веди себя разумно и дай мне посмотреть. У тебя кровит щека, и шестисантиметровый порез на шее. Дезориентированный, я взглянул на него и коснулся рукой лица, обнаружив, что пальцы испачкались кровью. Я вскрикнул от ужаса. Конрад воспользовался тем, что я отвлекся, уселся рядом и взял за руку, задев вывихнутое запястье. Я взвизгнул от боли. — Все хорошо, мы это быстро поправим, тише, ребенок. Он прижал меня к груди, чтобы успокоить. Я плакал, а он меня обнимал. Вошел Горан, без пиджака и галстука, и резко остановился, изумленно глядя на нас. — На нас напало четверо мужчин. Я хочу, чтобы ты их разыскал. Используй местных, пусть помогут. Остальных пока не подключай. Найди врача для Гунтрама, они били его. Это явно было сообщение, и я намерен отплатить тем же. — Что ты такое говоришь?! Они всего лишь наркоманы, которым приглянулся твой ролекс, — воскликнул я. Боже, как можно быть таким параноиком! — Успокойся. Они совершенно точно знали нас и сконцентрировались на тебе, хотя логичней было бы нейтрализовать меня. Это только выглядело, как ограбление, — рявкнул Конрад, заставив меня вздрогнуть от его резких слов. — Что они говорили друг другу? — Ничего. — Гунтрам, я начинаю терять терпение! — Возможно, ты скажешь это мне, если герцог выйдет? — предложил Горан. Я кивнул в знак согласия, и страшно недовольный Конрад удалился. Сообщив сербу, что именно кричали грабители, я взмолился: — Пожалуйста, Горан, ты должен все это остановить! Ты его не видел! Он убьет их всех! — Все хорошо, Гунтрам. Я пришлю врача, а ты побудь пока с герцогом. Тебе надо отдохнуть, а ему — убедиться, что ты в порядке, — мягко сказал он, немного умерив мой страх. — Обещай, что поговоришь с ним. — Разумеется, я с ним поговорю — он должен описать мне нападавших, — сказал он, и я еще больше испугался. Горан и Конрад отсутствовали почти полчаса. Потом вернулся Конрад, привел врача. Он осмотрел меня, промыл и перевязал раны, зафиксировал вывихнутое запястье и сказал, что в Швейцарии обязательно надо еще раз обратиться к врачу. Я не должен спать следующие пять часов, чтобы исключить сотрясение мозга, и если меня будет тошнить или вырвет, то следует немедленно ехать в больницу. Он дал мне обезболивающее и ушел вместе с Конрадом. В следующий раз Конрад пришел уже поздно ночью. Он буквально запихнул меня в пижаму и уложил в постель. — Побудь со мной, пожалуйста. — Я вернусь через полчаса, котенок. А ты отдыхай. — Что ты собираешься делать? Я знаю, ты готовишь что-то плохое для тех парней. Оставь полиции разбираться с ними. — Котенок, не вмешивайся в мои дела. Я делаю так, как считаю нужным. _________ Примечания переводчика (1) Джон Уэйн — американский актёр, которого называли «королём вестерна». (2) желтая лихорадка (3) Первая в Европе фарфоровая мануфактура Мейсен (от названия города в Саксонии) была основана в 1710 году, вскоре после открытия секрета изготовления твердого фарфора алхимиком Иоганном Фридрихом Бёттгером (1682—1719) в содружестве с ученым Эренфридом Вальтер фон Чирнхаузом (1651—1708). (4) — видимо, имеется в виду вот этот козёл http://www.christies.com/lotfinder/lot/a-large-meissen-porcelain-model-of-count-5375324-details.aspx (5) Иоганн Иоахим Кендлер — немецкий скульптор-миниатюрист, наиболее известный своими работами в области мейсенской фарфоровой скульптуры. (6) http://www.christies.com/lotfinder/lot/six-meissen-porcelain-monkey-band-figures-late-5485653-details.aspx