Заместитель

21 марта За следующие две недели у меня постепенно установилось что-то вроде расписания. Стало не так плохо и скучно, как до этого. Я привыкал к замку и постепенно начал ощущать себя почти, как дома. По крайней мере, больше не чувствовал себя хрупким предметом интерьера, который не знают, куда поставить. После того ужина Конрад провел со мной целых три дня, прежде чем улететь в Китай. И, разумеется, все это время воздерживался от секса. Я ненавижу ван Хорна! Ничего бы не случилось, если бы мы немножко занялись любовью. Но нет, Конрад — упертый немец, у которого «порядок есть порядок», и с этим придется смириться. Одно утешение: он был не против объятий в постели каждую ночь. Днем мы гуляли в окрестностях замка, обсуждая наши отношения, ходили в музей в Цюрихе или просто бродили по городу в уютном молчании. Ему пришлось один раз оставить меня на несколько часов, чтобы проверить, как идут дела, но меня вполне устраивало сидеть рядом с ним и рисовать. В воскресенье во второй половине дня он уехал, взяв с меня обещание вести себя хорошо (??? А как еще себя можно вести, если у тебя в няньках Фридрих, настоящий дракон, и Алексей, невозможный русский). Так что пришлось быть паинькой: есть все, что дают, рано ложиться спать, принимать лекарства и не жаловаться. В понедельник приехала учительница немецкого. Высокая блондинка с потрясающими голубыми глазами, но не спешите мне завидовать: ей за сорок, у нее двое детей, муж-музыкант и кошка. Все они остались в Аргентине, а она до сентября преподает испанский сотрудникам банка Конрада. Зовут ее Аннелиза, по происхождению немка, но всю жизнь прожила в Буэнос-Айресе. Она оказалась довольно веселой, и мы очень быстро нашли общий язык. Немецкий — сложный язык. Я не представляю, как они ухитряются на нем говорить! Место глагола в предложении для меня необъяснимо. Он либо стоит вторым — и неважно, о чем идет речь, — либо оказывается в самом конце, и нужно дослушать все предложение до конца, чтобы понять, что они хотят сказать. Не говоря уже о склонениях. Возможно, это объясняет, почему они такие, какие они есть. Прежде чем откроешь рот, ты должен точно знать, что собираешься сообщить, и тебе приходится ждать, когда твой собеседник договорит, и только потом отвечать. Структура предложения жесткая. И Конрад хочет, чтобы я учился в немецкоязычном университете?! Я буду счастлив, если смогу сказать что-нибудь кроме «der», «die», «das». Мы занимались с девяти тридцати до половины первого, потом вместе обедали. В половине второго Аннелизу отвозили обратно в Цюрих. Во второй половине дня приходилось делать домашнюю работу на завтра. Алексей иногда брал меня гулять или играть с подросшими щенками ротвейлера, или мне позволяли немного почитать или порисовать. Как-то с инспекцией пришел Михаэль и, видимо, удовлетворился увиденным, так как ничего не сказал. Конрад вернулся поздним вечером четверга. Я, как нетерпеливый ребенок, ждал его в библиотеке и буквально бросился ему в объятья, лишь только его увидел. Как хорошо, что он снова дома! — Скучал по мне, Maus? — спросил он, ласково взяв мое лицо в ладони и целуя. — Очень, — я покраснел, заметив, что у двери стоит Фридрих, и попытался отстраниться от Конрада, но он не позволил. — Что такое?! — рявкнул он на дворецкого. — В каком часу Его Светлость хочет, чтобы подали машину? — В десять будет нормально. Фридрих исчез, оставив поднос с моими таблетками на маленьком столике возле двери. — Ни шанса, что он забудет про лекарства, — проворчал я. — У меня завтра занятия. — Знаю. Хочу завтра поговорить с преподавательницей и узнать, как продвигается твой немецкий. — А, так ты приехал с проверкой. Я тут весь в романтическом предвкушении, а ты всего лишь хочешь посмотреть мою тетрадку с домашней работой. — Ну раз уж ты упомянул об этом… — Нет! Я взрослый, — захныкал я. — Особенно сейчас. Пойдем спать, милый. Ага, спать и больше ничего. Я убью этого врача!!! В пятницу Конрад поговорил с учительницей. Видимо, у нее нет ко мне претензий, во всяком случае, он уехал на работу вполне довольный. Я пошел к ней и начал читать сегодняшнее задание. — Он по уши в тебя влюблен, — заметила Аннелиза. Я покраснел. — Герцог спрашивал, как твои успехи в немецком, но на самом деле его больше интересовало твое настроение на этой неделе. По нему видно, что он готов благословлять землю, по которой ты ходишь. — Вас, замужнюю женщину, это не смущает? Я имею в виду, двое влюбленных мужчин. — Почему меня что-то должно смущать? Да, я замужем, у меня дети, но у вас тоже серьезные отношения. Двое влюбленных — это так мило… А теперь посмотрим брошюру университета, чтобы понять, что они предлагают. В субботу Конрад решил поговорить о выборе моей будущей профессии. Я не знал, что выбрать: менеджмент и финансы или экономику с уклоном в управление и политику. — Менеджмент и финансы не для тебя. В этой сфере многому учишься на работе. Лучше займись экономикой. Насколько мне известно, дочь Фердинанда, Мари Амели, тоже поступает в Университет Цюриха, но на «Банковское дело и финансы». Вы не будете часто пересекаться. — Ладно, тогда решено. Не ожидал, что ты так быстро согласишься. — Почему я должен спорить? Это обоснованный выбор. В правильном окружении ты вполне разумный молодой человек. Вдали от пагубного влияния ты способен мыслить ясно. Был ли это комплимент? Я сомневаюсь. И что это еще за «пагубное влияние»? — Боюсь, что не совсем понимаю. Ты хочешь сказать, что я легко попадаю под чужое влияние и не имею собственного мнения? — Нет. Я всего лишь хочу сказать, что годы вынужденного одиночества сделали тебя уязвимым и открытым. Ты хочешь верить людям, независимо от того, как часто они использовали тебя. Надо вспоминать Венецию? — Нет необходимости. Настроение резко испортилось. Вот какого мнения он обо мне: безмозглый дурачок, который ради ласкового слова сделает что угодно. — Гунтрам, посмотри на меня. Я не думаю о тебе хуже из-за этого. Я только отдаю себе отчет, что ты очень хрупок и, пока не нарастил толстую шкуру, нуждаешься в защите. Ты бескорыстный человек, совсем не думаешь о себе, и это плохо, потому что большинство людей будут по максимуму использовать тебя, не заботясь о том, что ты при этом чувствуешь, — сказал он печально. — Я люблю тебя таким, какой ты есть. — Я тоже люблю тебя, хотя ты любишь покомандовать, — растроганно пробормотал я, спрятавшись в его объятьях и прижавшись щекой к широкой груди. — Я — человек твердых убеждений, — торжественно заявил он, накрывая мою макушку ладонью. То, что он верил в свои слова — еще не самое плохое. Хуже то, что я не могу долго на него сердиться, несмотря на его несговорчивость, ослиное упрямство и замашки феодала. Ему достаточно улыбнуться, и я таю. — Пойдем, погуляем перед чаем. *** В понедельник он снова уезжает — на этот раз «только в Европу», в программе всего лишь Франкфурт, Вена и Милан, «навестить банк кузена Альберта». Домой собирается в четверг, а в пятницу пойти со мной к доктору на осмотр. ( В самом деле, Конрад, я вполне могу сходить один, я не боюсь уколов. Но я не стал спорить: если ему хочется поиграть в рыцаря в сияющих доспехах, защищая меня от шестидесятилетнего доктора, его воля.) Как и обещал, он вернулся в четверг. В тот день я ездил с Фридрихом в Цюрих, чтобы сделать тесты и анализы для ван Хорна. Не понимаю, зачем нужна кардиограмма. Похоже, в Европе врачи тоже любят потрошить кошельки пациентов. Один из слуг сообщил нам, что Конрад ждет меня в студии наверху. Признаюсь, сердце забилось быстрее, когда я это услышал. Я почти взлетел вверх по лестнице и в середине был вынужден остановиться из-за сбившегося дыхания. Похоже, мне следует больше двигаться. Дальше я пошел медленней. Конрад сидел за столом и что-то писал. — Почему ты так запыхался? — Бежал по лестнице. Старею, — я засмеялся. — Не делай так больше, — отругал он меня. — К доктору тебе назначено завтра на три. Он разберется с этим. — Я прекрасно себя чувствую. Голова не болит, в глазах не двоится, розовые слоники не глючатся. — Приятно слышать, но тебе не меня надо уговаривать. Пойдем, у меня кое-что есть для тебя, и оно настоятельно просится наружу. — Правда? Могу помочь, — промурлыкал я. Может, сегодня мне наконец повезет. — Да, в библиотеке. — В библиотеке? Но, Конрад, это как-то не особо располагает, — меня удивил его выбор романтической обстановки: книги и гобелены? — Что? — он непонимающе посмотрел на меня, а потом, поняв, что я имел в виду, ухмыльнулся: — О чем ты думаешь?! Я смутился и покраснел. — Ни о чем, — тихо буркнул я, надеясь, что он не станет больше шутить на эту тему. Он расхохотался: — Какие у тебя причудливые мысли, малыш! Я имел в виду подарок, и ему не нравится сидеть в коробке. В библиотеке, на полу, стояла большая коробка, обернутая бумагой. Ее стенки слегка тряслись. Конрад подтолкнул меня к ней. Внутри стояла клетка, в которой сидела палевая, с черной мордочкой, собачка с большими глазами, явно жаждущая выбраться на волю. — Это мопс, ей семь месяцев. Нравится? Я открыл клетку, и она, как мячик, выкатилась мне в руки. Странно, разве собакам не полагается быть немного подозрительней к незнакомым людям? — Какая милая! Это правда мне? — Да, собака — твоя. Тебе нужна компания дома. Мне не хотелось воспитывать щенка, потому что это может стать стрессом для тебя. Не говоря уже о нервах Фридриха, если щенок стал бы портить ковры. А эта приучена ходить в лоток с песком. Она — домашняя собака, ее нельзя долго держать на улице. — Большое спасибо. Даже не знаю, что сказать. Я думал, что ты не любишь собак… — Мне нравятся собаки, но они должны оставаться на улице. Для нее я сделаю исключение, но при соблюдении нескольких условий. Она спит на кухне, и это не обсуждается. Она не должна запрыгивать на кровати. Она не должна есть нашу еду, и это означает, что ты не будешь украдкой кормить ее под столом. И последнее: она не заходит в мой кабинет или в спальню, когда я там. Это ясно? — Да, Конрад. — Надеюсь, я смогу запомнить десять заповедей для воспитанных собак. — Как, говоришь, вы их называете по-немецки? — Мопс. — Значит, самку можно называть Мопси? — Если она будет отзываться, почему нет. Мы сели на диван, я с Мопси на коленях (ей нравится, когда ее гладят), и Конрад стал расспрашивать, что я делал на прошедшей неделе — об уроках, рисовании и медицинских тестах. — Я перенес твой прием у врача на три из-за нескольких встреч. Завтра ты, как обычно, позанимаешься утром и в половине первого поедешь в Цюрих вместе с учительницей, навестишь мой офис, и мы вместе пообедаем. Фердинанд спрашивал о тебе сегодня. Я замер при мысли, что придется явиться на глаза всем его людям, и в то же самое время, мне было любопытно взглянуть на банк Конрада. — Это не так уж страшно, Гунтрам. Ты уже знаешь самых жутких людей из моего офиса: Монику, Фердинанда и Михаэля. Остальные — просто служащие. — Не говоря уже о тебе, — лукаво усмехнулся я. — Обо мне?! Да я самый милый из них всех, — самодовольно ответил он, почесывая голову похрюкивающей от удовольствия Мопси. Хорошо бы вечером он проделал то же самое со мной… * * * На следующее утро у меня был урок немецкого. Потом я убежал переодеваться, чтобы не задерживать Аннелизу — мы с ней должны были вместе ехать в Цюрих. Нечего было и мечтать, что Фридрих позволит мне остаться в утреннем безумно-голубом свитере. Пришлось надеть твидовый пиджак, кремовую рубашку с галстуком в тон и светло-коричневые брюки. Клянусь, однажды я рискну и напялю футболку с Нирваной или даже с Мерлином Менсоном. Я попрощался с Мопси (она мирно проспала весь урок, счастливица) и побежал к машине. Банк находился на Бёрзенштрассе, недалеко от Банхоффштрассе, одной из самых дорогих улиц в Цюрихе, и выглядел не так, как я себе представлял. Ведь обычно в банке есть зона общего пользования, где сидят операционисты, стоят банкоматы и все такое. Здесь же все было по-другому. Впечатляющее пятиэтажное здание, построенное в стиле XIX века, с кариатидами, поддерживающими фронтон, огромная металлическая дверь, ведущая в большое фойе с рецепционистами — все, как в дорогом отеле. Аннелиза пробормотала «до свидания» и исчезла. Я собрался с духом и подошел к брюнетке за стойкой. — Доброе утро. Меня зовут Гунтрам де Лиль. — Доброе утро, сэр. Сейчас вас кто-нибудь проводит. В следующую секунду другая женщина (на этот раз блондинка, высокая, элегантная, аристократичная) появилась из боковой двери и попросила меня следовать за ней. Мы миновали коридор и зашли в лифт, который поднял нас на четвертый этаж. Приемная была обшита деревянными панелями и обставлена изящной мебелью из кожи, дуба и красного дерева. Стены украшали две картины импрессионистов. Блондинка коротко постучала в одну из дверей и открыла ее для меня. Мягко улыбнулась и исчезла. Кабинет Моники впечатлял размерами. Она поднялась со стула, чтобы поздороваться со мной, хотя я просил ее не вставать. — Милый, ты так хорошо выглядишь после двух недель отдыха. Герцог на встрече и освободится минут через двадцать, но ты можешь подождать в его кабинете, — она расцеловала меня в обе щеки. — Я тоже рад вас видеть, Моника. Пользуясь случаем, хочу поблагодарить вас за то, что навещали меня в клинике. — О, не стоит… Кстати, у меня есть несколько документов для университета тебе на подпись. Рада, что ты выбрал экономику. Я тоже на ней специализировалась. Ты можешь спрашивать у меня все, что захочешь. Ну и дурак же я был, когда думал, будто она — обыкновенная секретарша с хорошими навыками печатанья. — Спасибо, Моника. Надеюсь, что у меня получится. Мой немецкий все еще так себе. — С учебной программой ты знаком — уже легче. Тебе только надо привыкнуть к языку. Мари Амели тоже собирается в университет, возможно, она поможет тебе с переводом, а ты ей — с математикой. — Одноглазый ведет слепого, — хмыкнул я, пока она перебирала папки в ящике. — Для Мари Амели и малость будет полезна, — пробормотала она. — Вот. Подпиши, пожалуйста, здесь и здесь. — Что это? Я не продам душу дьяволу, не узнав цены. Она мелодично рассмеялась. — Эта пачка бланков для трастового фонда на твое образование. Все будет списываться с этого счета, номер которого передан в университет. Здесь — кредитная карточка, ты можешь оплачивать ею книги и все необходимое для учебы. А это — нормальная кредитка для остального. В этой папке также твои швейцарские водительские права, но предполагается, что ты начнешь ими пользоваться только после разрешения врача. Я взглянул на бланки трастового фонда и оторопел, когда увидел количество нулей после пятерки. Шесть. Должно быть, ошибка. — Моника, вы уверены насчет этой суммы? — Герцог сам проставил ее, но эти деньги могут быть использованы только на обучение. После того, как ты закончишь университет, остаток вернется на его счет. — Мда, либо обучение здесь очень дорогое, либо он ожидает гиперинфляцию в ближайшие пять лет. — Лучше подстраховаться, милый. Кто знает, может, ты окажешься вечным студентом, — пошутила она. — Герцог прикончит меня, если я не уложусь в пять лет, — пробормотал я, подписывая бумаги. Она открепила кредитки от писем и вручила мне. — Теперь все. Думаю, первые учебники на этот семестр прибудут на следующей неделе. Вы с Аннелизой можете их поизучать. — Хорошо, так и сделаю. Спасибо. Она отвела меня в офис Конрада. Впечатляюще — не то слово. Огромные окна с бархатными шторами, деревянные полы и панели. У окна массивный письменный стол, и несколько стульев вокруг. Имелась и небольшая зона отдыха с темно-коричневыми диванчиками, личная ванная со всем необходимым, столовая и даже маленькая спальня. — Раньше герцог часто оставался в банке и ночевал здесь, — сообщила Моника, закончив экскурсионный тур у окна и усадив меня на банкетку. Чтобы не скучать, можно было смотреть в окно. Через некоторое время в кабинет, переговариваясь на немецком, вошли Конрад и Фердинанд (я понял целых три слова!). Я встал при их появлении. Конрад взглянул на меня и сказал, что ему надо еще пять минут что-то прочитать, а воспитанный Фердинанд направился ко мне, чтобы пожать руку. — Определенно, ты выглядишь гораздо лучше. Две спокойные недели явно пошли тебе на пользу. — Спасибо. Я больше не вижу розовых слонов и не кусаю людей. Моника упомянула, что ваша дочь тоже поступает в университет. — Да, мы думали, отправить ли ее учиться или отослать обратно к бабушке в Гюстров. Но поскольку ты тоже поступаешь в университет, возможно, тебе удастся на нее повлиять. Я уж собирался спросить, что он имеет в виду, но Конрад яростно захлопнул папку и поднялся из-за стола. — Они на разных факультетах и вряд ли будут много встречаться. Пора обедать. Уже 13:45. Фердинанд, я не вернусь после клиники. Скажи Монике, чтобы отправила эти документы домой во второй половине дня. Он быстро вышел из комнаты. Я торопливо попрощался с Фердинандом и побежал за Конрадом, еле догнав его у лифта. — Ты чем-то расстроен? — Ты тут не при чем. Слишком много работы и непродуктивные встречи. Сейчас мы пойдем есть, а потом — в клинику. Как только мы вышли из лифта, он коротко переговорил с женщиной в холле. — Надеюсь, ты не против прогуляться. Кёнигсхалле совсем рядом, мы перейдем мост, и ты заодно посмотришь на Цюрихзее*. Через час нас заберет машина. Ресторан был старинным и аристократическим. Теперь я знаю, что Конрад не обедает в Пицца-Хат. Официант проводил нас через теплый и уютный зал в отгороженное помещение. На стене висела копия Шагала (во всяком случае, я думаю, что копия). Как только мы сели, Конрад, не глядя в меню, сделал заказ. Хотя я привык по пятницам есть рыбу, я ничего не сказал — он же не обязан делать то же самое. Мы спокойно ели, когда к столу подошел мужчина средних лет и формально поприветствовал Конрада. Я собирался встать, но острый взгляд, брошенный мне Конрадом и то, что сам он остался сидеть, заставили меня замереть на месте. — Моего друга зовут Гунтрам де Лиль, — резко ответил он, когда незнакомец спросил обо мне. — Он останется здесь. Мужчина побледнел, что-то пробормотал по-немецки и быстро ретировался. — Прости, что поставил тебя в неловкое положение, Конрад. Не надо было приводить меня в такое место, — мягко сказал я. Последнее, что мне нужно, это неприятности с его банковскими знакомыми. — Это замкнутый мирок, и все знают вкусы друг друга. Он ушел, потому что ему не следовало беспокоить меня во время личного разговора. Если он хочет обсудить со мной деловые вопросы, то пусть запишется у Моники на прием. Эти люди из Голдман Сакс** думают, что вправе свободно нарушать чужую приватность. И, кстати, тебе не нужно при них вставать. Они нам не ровня. Мы вернулись к еде. Под самый конец обеда к нам подошел очень старый человек (думаю, около восьмидесяти лет), опиравшийся на трость. Конрад немедленно вскочил и почтительно поздоровался со стариком, сделав знак официанту принести стул. — Мой князь, могу ли я представить вам Гунтрама де Лиля? — очень мягко спросил он. Я уже тоже встал и протянул руку. — Гунтрам, это Густав цу Лёвенштайн, один из лучших друзей и советников моего отца. — Счастлив познакомиться с вами, мой князь, — сказал я, наклоняя голову, в то время как старик усаживался напротив меня. Он бросил на меня долгий оценивающий взгляд, который я молча выдержал. Старик улыбнулся. — Он очень молод, Конрад. Сколько ему лет? — Девятнадцать, мой князь, — смиренно ответил Конрад. — Да он мне во внуки годится! Это совращение малолетних, мой дорогой! — Он вполне зрел для своего возраста. — Да, может быть и так… У него в глазах древняя душа. Надеюсь, ты оправдаешь его ожидания, Конрад. Не думаю, что ты когда-нибудь сможешь найти такого, как он. — Истинная правда, мой князь, — тихо сказал Конрад. — Я рад, что вы решили остаться с Конрадом, молодой человек. Он может быть упрям, как осел, но это фамильная черта. Все Линторффы известны этим. Я не ожидал, что он ласково погладит мою руку, почти как дедушка. — Он — человек твердых убеждений, — с улыбкой сказал я. — Надеюсь, что не разочарую его. — Уверен, что нет. Вы учитесь? — С ближайшего семестра я начну слушать экономику в университете Цюриха. — Я желаю вам удачи, молодой человек. Это жестокий и неумолимый мир; и у Конрада много врагов, которые ни перед чем не остановятся. Они попытаются воздействовать на него через вас. — Густав, прошу вас, не надо запугивать мальчика страшными историями, — вмешался Конрад. — Он только что вернулся из клиники после нападения в Буэнос-Айресе. — Я знаю. В следующий раз тебе надо лучше делать свою работу, Конрад. Благодари Бога, что они действовали так неуклюже и по-любительски, — строго отчитал князь Конрада, в смущении опустившего голову. В первый раз я видел, чтобы Конрад так себя вел. — Ты — лучший грифон, который у нас был за десятилетия, и ты должен предвидеть опасность. Эти люди вышли на тропу войны, они готовы на все. — Я понял и благодарю вас за совет, мой князь. Пойдем, Гунтрам, тебе нужно показаться врачу, — сказал Конрад, поднимаясь со стула и склоняя голову в почтительном поклоне. Я попрощался и снова пожал руку старому джентльмену. Он улыбнулся и велел мне беречь Конрада, потому что тому нужен кто-нибудь, кто будет его любить без оглядки, когда наступят тяжелые времена. Как только мы сели в машину, я спросил Конрада, о чем это шла речь. Конрад ответил, что князь очень дряхл и немного не в себе, но поскольку он много лет был советником в их семье и, можно сказать, наставником для Конрада, он всегда внимательно выслушивает старика. — Сколько у тебя врагов, и почему он использовал слово «война»? — Работа на международном финансовом рынке — это постоянное сражение. Вот и всё. Не надо воспринимать слова буквально. Как там Мопси? Еще не погрызла мои носки? — Нет. Она спала все утро, пока я занимался немецким, и даже храпела, — хихикнул я. Мы приехали в клинику и прошли в смотровую. Я нервно стоял перед врачом, пока он досконально меня проверял. Потом он велел мне одеваться и идти в кабинет. Когда я туда пришел, Конрад и врач уже говорили по-немецки. Я сел рядом с Конрадом. — Тебе уже гораздо лучше, но ты все еще нуждаешься в двух неделях абсолютного отдыха. Кардиопоказатели улучшились, но надо избегать стрессов. — Боюсь, здесь какая-то ошибка. У меня было сотрясение мозга. В голове, — сказал я. — Да, с точки зрения неврологии у тебя все хорошо, последствий нет. Однако во время операции произошла остановка сердца. Поэтому тебе противопоказано волноваться и перенапрягаться. Молодое сердце обычно восстанавливается очень быстро, и у тебя не должно быть проблем — если будешь принимать лекарства и дашь ему время. Это означает умеренные прогулки, много свежего воздуха, здоровое питание и временное воздержание от секса и вождения автомобиля. — Почему мне никто не сказал? — Гунтрам, — подал голос Конрад, осторожно беря меня за руку. — Я подумал, что лучше не волновать тебя. Это было мое решение, и я надеюсь, ты не рассердишься на меня за это. Сейчас, когда у тебя стали хорошие показатели, доктор и я решили рассказать тебе. — Мы чуть не потеряли тебя дважды за неделю, — мягко сказал врач. — Не волнуйся, пожалуйста. Критическая стадия миновала, и тебе больше не надо об этом беспокоиться. Пожалуйста, принимай лекарства, следуй моим советам, и скоро все будет в порядке. Я механически встал, совершенно ошеломленный тем, что сейчас узнал. Конрад попросил меня подождать его в машине, и я, не задумываясь, послушался. Шепотом пробормотал спасибо доктору и вышел из комнаты, не чувствуя твердой поверхности под ногами. Рядом с машиной нас ждал Горан. (Не спрашивайте меня, откуда он взялся. Я не знаю. Он всегда появляется, как из-под земли, и так же быстро исчезает). — Как ты, Гунтрам? Осмотр прошел нормально? Все хорошо? — взволнованно спросил он меня. — Ты знал, что у меня был сердечный приступ? — Да, но ты, кажется, благополучно выкарабкался. Мы чуть не потеряли тебя. — Почему мне никто ничего не сказал? Это моя жизнь, между прочим! — Потому что ты был в коме, и герцог не хотел тебя еще тревожить. Он даже велел найти тебе собаку, для снятия стресса. Животные очень хорошо умеют это. Я ничего ему не ответил. Горан открыл для меня дверцу, и я забрался в черный бронированный Мерседес-лимузин. Конрад — поклонник Mercedes Guard и обычно пользуется машинами из этой коллекции. Подозреваю, что таким образом он хочет поддержать промышленность своей страны, не говоря уж о Порше и БМВ, на которых ездят его люди. Знаю, я заболтался, но это помогает успокоиться. Через несколько минут появился Конрад и сел рядом со мной. Горан закрыл дверцу и сел рядом с водителем, а Конрад поднял стекло между нами и передними сидениями. — Ты сердишься из-за того, что я тебе не сказал? — Я до сих пор слишком ошеломлен, чтобы сердиться. Он взял мою ладонь и поцеловал пальцы. Я отстранился. — Я не мог тебя снова потерять. Боялся, что, узнав о сердечном приступе, ты будешь медленней выздоравливать. Прости, если обидел тебя умолчанием. Я действовал из добрых побуждений. — Ты даже нашел мне собаку. А если бы сейчас было лето, ты бы запустил дельфина в бассейн? — безучастно спросил я. — Бессмыслица какая-то… Ты хорошо себя чувствуешь, котенок? — Я в абсолютном порядке — доктор только что подтвердил. — Не надо сарказма. Он тебе не подходит. — С тех пор, как я тебя встретил, я был втянут в расследование, связанное с наркотиками, несколько раз избит и даже изнасилован тобой, пережил один или два сердечных приступа. Думаю, что это ты мне «не подходишь». Моя предыдущая жизнь была скучной и бедной, но зато безопасной, — спокойно сказал я, не заботясь о том, взорвется сейчас Конрад или нет. Я устал от его вспышек, и у меня снова начала болеть голова. Он ничего не ответил, и я был благодарен ему за молчание. Мы приехали домой, и я не стал ждать, пока шофер откроет мне дверь. Просто вылез из машины, пошел прямиком на кухню, взял Мопси и отправился гулять. В результате я оказался на скамье под деревьями с собакой на коленях. Внезапно Мопси выпрыгнула у меня из рук и побежала к Конраду, который шел к нам. Великолепно! Даже собака на его стороне. — Гунтрам, пойдем домой. Для тебя сейчас слишком холодно. Если хочешь покричать на меня, можешь сделать это внутри. — Я не собираюсь на тебя кричать. Это бесполезно. Ты всегда найдешь, как извратить мои слова, и я буду выглядеть плохим парнем, который заставляет тебя страдать. Разница только в том, что сегодня не будет секса, потому что у меня может случиться сердечный приступ, а умереть во время траха — это «неподходящий» вариант. — Тогда я буду молчать, пока ты не почувствуешь себя лучше и мы сможем поговорить. — Мне бессмысленно разговаривать с тобой. Ты всегда оказываешься хозяином положения. Ты умнее и изворотливее, чем я когда-либо буду. Я только могу смиренно ждать, когда ты устанешь и отпустишь меня. Хуже всего, что я не представляю, как жить без твоей любви. Да, несмотря на то, что ты — бессердечный эгоистичный ублюдок, я люблю тебя и не в силах уйти, хотя это самое разумное, что я могу сделать. Любовь бывает более разрушительной, чем ненависть. — Я пытаюсь измениться. Я не лгал тебе. Просто придерживал факты до того, как тебе станет лучше, — обиженно защищался он. — Конрад, мы оба знаем, что ты не изменишься. Ты слишком привык вести себя так. — Я действительно хочу, чтобы ты был счастлив, даже если ты не веришь мне. Пойдем со мной домой. Тебе нельзя переохлаждаться. У меня много обязательств, и я каждый день принимаю жизненно важные решения. Я научился жить с этой властью в руках, и лучшее, что я могу сделать — это тщательно и с добрыми намерениями взвешивать свои решения. Когда я смотрю на тебя, когда ты улыбаешься мне по утрам, я знаю, что все было не зря. Неужели ты осудишь и накажешь меня за то, что я пытаюсь сберечь то, что люблю больше всего на свете? — Конрад, ты должен перестать обращаться со мной, как с ребенком, — взмолился я, держа его руки, но он высвободился и поймал мои, чтобы поцеловать их. Я грубо вырвал их и спрятал в карманы. — Нет, хватит. Мне не хочется испортить воспоминание о привычном чувстве защищенности в твоих объятьях, — сказал я сухо. Он выглядел растерянным. Минуту или две. И вот уже я увидел по его лицу, что он готов к контратаке. — Хорошо, Гунтрам. Делай, как знаешь. Собаку я заберу. Сейчас слишком холодно для такого нежного животного, — очень серьезно сказал он, подхватывая Мопси на руки. — Возвращайся домой, когда захочешь. И ушел. Я сидел на скамейке очень долго, пока не стемнело и еще больше похолодало. Конрад — испорченный щенок, эгоистичный ребенок, который по какой-то прихоти судьбы привязался ко мне, скорее всего, потому что я похож на его бывшего любовника, единственного человека, который поставил Конрада на место. Я сомневался, был ли он таким скверным, как мне описали — ведь Конрад далеко не ангел. Так или иначе, это не моя проблема, потому что его здесь нет, чтобы занять мое место, и даже если бы он был, я знаю, что не отдал бы ему Конрада. Даже если бы Конрад согласился отпустить меня, я не смог бы жить без него. Я явственно понял это сейчас. Когда он уезжал, я считал минуты, когда он позвонит, и втайне надеялся услышать его шаги в коридоре. Раньше я пытался убедить себя, что это только временный эффект от того, что с ним я открыл для себя секс, но последние две недели воздержания убедили меня, что причина — не в сексе, а в объятьях после него, ласковых поцелуях, разговорах и обожании в его глазах, к которому я пристрастился, как к наркотику. Почему я просиживал над этими идиотскими и скучными упражнениями по немецкому — потому что думал, что ему будет приятно, и жаждал услышать от него похвалу. «Меня приручили», — сказал Лис Маленькому принцу, плача, потому что его оставили ради розы. Я без него долго не протяну, потому что он заставляет меня чувствовать себя живым и свободным. Стало еще холоднее. Пора идти домой. -------------------------------- Примечания переводчика: * Цюрихское озеро ** Крупнейший инвестиционный банк США.