Заместитель

Предполагалось, что сегодня утром я повидаюсь с Пабло и Лусианой Долленбергами и с Хуаном, но в десять он позвонил и сообщил, что потребовалось срочное присутствие Лусианы в доме, который она декорирует, а Пабло уехал в офис банка, разбираться с последствиями землетрясения, вызванного неожиданным визитом хорошо мне известного немца. Самому же Хуану нужно забрать кое-какие вещи на строительной площадке, где он работает (тяжела жизнь студента-архитектора), и я буду настоящим другом, если смогу посидеть с малышом Хуаном Игнасио до пяти, потому что его няня уехала на праздники домой, во Францию. Я уже собирался отказаться на том основании, что никогда не имел дела с младенцами, но Хуан успел нажать отбой и уже звонил во входную дверь. В принципе, я умею обращаться с детьми, но только с такими, которые ходят в туалет самостоятельно и умеют говорить. Ненавижу мобильные телефоны! Спустившись в холл, я обнаружил своего школьного приятеля с симпатичным младенцем на руках, запеленатым, как Мишленовский человечек*, с сумкой размером с этого младенца, игрушечным мишкой и жирафом. — Привет, Гути, рад снова тебя видеть. Это Хуан Игнасио. Эй, дружок, поздоровайся с дядей Гунтрамом, — начал он с места в карьер. — ОК, вот подгузник — во всяком случае, так объяснила мне Лусиана утром. Сейчас на нем новый, и пока он не сделает туда что-нибудь больше пи-пи, не трогай его. Когда малыш начнет плакать, сначала попробуй дать ему соску, если он выплюнет, тогда смешай одну меру сухого молока из контейнера со ста пятьюдесятью граммами воды в бутылочке и сунь ему. Это не сложней, чем заправлять бензином бак — парень сам остановится, когда будет достаточно. И он вручил мне племянника. — Я ничего не знаю о младенцах, — заикаясь, сказал я, глядя на хихикающего малыша. — Это не смешно. — Тебе не придется ничего делать. Просто положи его на большой ковер. Подгузники выдерживают до двенадцати часов. Пусть поползает. Если устанет и начнет плакать, тогда уложи его спать на кровать среди подушек, чтобы он не упал. Он умеет сидеть и постоянно ищет неприятности. Следи за ним повнимательней, и проблем не будет. У меня получается, и у тебя получится. — Хуан, это уж слишком… — возразил я, но он не дослушал: — Я вернусь в пять с Лусианой, и она исправит все косяки. Вот мой номер. Веселись! — Теперь ты мне должен много-много своего времени. — Нет проблем. Я схожу с тобой завтра в Галерею Тейт или в Национальную портретную галерею. — Этого недостаточно, Хуан. Ладно, сделаю все, что смогу, — вздохнул я. — Большое спасибо, Гути. Ты — настоящий друг. Теперь я не потеряю работу. Пока. И я остался посередине георгианского холла с одним младенцем, одним медвежонком, одним жирафом и огромной сумкой, полной незнакомых вещей. Я тяжело вздохнул, а вполне довольный Хуан Игнасио крепко вцепился в мой воротник. Хорошо, что на мне нет галстука. Где в этом доме можно устроить ребенка? Пора вызывать кавалерию на подмогу. — Хайндрик! — крикнул я, направляясь на кухню. Дааа, золотые дни Шведской Кавалерии давно миновали. Король Густав Адольф**, должно быть, перевернулся в гробу — при виде младенца Хайндрик спасовал. — Ну уж нет, я настаиваю, чтобы мои подопечные были хотя бы метр ростом, — заявил он и снова уткнулся в газету, полностью меня игнорируя. Эх, кто же будет воспитывать следующее поколение джедаев?.. С ребенком на руках я отправился в гостиную — там много света, и вся комната застелена коврами. Есть несколько больших диванов и пианино. Но надо следить за двумя папоротниками, малыш может захотеть попробовать их на вкус. Картины висят достаточно высоко, и нет фарфора. А в саду слишком холодно для ребенка. Первый вопрос. Если держать Хуана Игнасио на полу, нужно ли снять с него космический комбинезон? Думаю, да. Вроде бы здесь достаточно тепло. Я положил Хуана Игнасио на ковер, и он немедленно пополз от меня с невероятной скоростью. Шустрый малый… Поймав его, я некоторое время возился со множеством пуговиц и молний, а потом отпустил его. Удивительно, как быстро он ползал. Его любопытство не имело границ. В какой-то момент парень захотел, чтобы его взяли на руки. Я поднял его, он прижался ко мне, и мы стали осматривать комнату. Эти малыши много улыбаются и смеются, но довольно ощутимо дергают за волосы… Около часа дня он громко заплакал. Не паникуй, Гунтрам, все под контролем. Пустышка не помогла — он только еще больше разозлился. Тогда молоко. Боже, а у него хорошие легкие… К моему огромному облегчению, молоко Хуану Игнасио понравилось. Он сосал так, словно его неделю не кормили, и где-то в середине мне пришлось силой вытащить соску у него изо рта, чтобы он мог срыгнуть. После этого малыш снова принялся с жадностью пить и, не закончив бутылочку, заснул у меня на руках. Проблема номер два. Его подгузник потяжелел. Должен ли я его сменить? Есть в этом доме женщины? Увы, горничных отпустили на целый день. Я положил малыша на диван, подгреб подушки (если он упадет, его мать меня убьет) и проверил сумку. Там нашелся матрасик и несколько подгузников. Я собрался с духом. Может, получится, пока он спит и не дергается… Я положил матрас и салфетки на прекрасный дубовый стол, который каждый день полируют. Ну и ладно — Конрада нет, и он не увидит этого святотатства. Ладно. Пора! Устроив крепко спящего Хуана Игнасио на матрасике, я стал слой за слоем снимать с него одежду, пытаясь запомнить порядок. Так, подгузник сняли, под ним протерли (ну горазд он спать!), новый приладили. Я относительно быстро надел все обратно и отнес его на диван спать дальше. Проблема номер три. Что делать с использованным подгузником? Хорошо, пора поиграть в юного лорда, потому что оставлять ребенка одного нельзя, да и есть уже хочется. Я позвонил дворецкому, и он немедленно явился. — Заберите это, пожалуйста. Можно сделать мне сэндвич? Не хочу оставлять ребенка одного. — Сию минуту, сэр. Если ему и было противно, дворецкий никак этого не показал. Через несколько минут он вернулся вместе с Хайндриком. Дворецкий оставил мне поднос с теплым обедом: бульон и цыпленок с зеленью плюс что-то вроде пудинга на десерт. Опять больничная еда. — Ты принял таблетки? — Я смотрю, Алексей тебя хорошо проинструктировал, — сухо сказал я. — Не разбуди ребенка. — Так да или нет? — Нет, я забыл. Сейчас приму, — расстроенно ответил я и пошел в свою комнату за лекарствами. Когда я вернулся, Хайндрик был еще в гостиной. — Не забывай о них. Я не хочу потом везти тебя в больницу. У меня нет такой квалификации, как у Алексея. — Не беспокойся, в твою смену я не умру. — Это хорошо. Смотри, не переутомляйся с ребенком. — Ты все время собираешься изображать наседку? Мне казалось, до этого ты не получил это место из-за того, что слишком молод. — Между прочим, я на десять лет старше тебя. Алексей Григорьевич приглядывал за тобой только потому, что герцог хотел кого-то с навыками оказания медицинской помощи, а ты был очень болен. Я вполне способен выполнять обязанности по твоей охране. А сейчас доедай и отдохни немного. — Хорошо, Хайндрик. От сверхопекающего русского к такому же шведу. Жизнь несправедлива. В четыре малыш решил, что с него довольно спать, и с гуканьем проснулся. Кажется, он постоянно находится в хорошем настроении. Я стал играть с ним на полу. — Гунтрам, ты ничего не хочешь мне рассказать? — неожиданно услышал я глубокий голос Конрада. Он стоял в дверях, показывая на Хуана Игнасио. Я засмеялся и, взяв ребенка на руки, поднялся с ковра. — Хуан Игнасио, разреши представить тебе Конрада фон Линторффа, — торжественно сказал я, а малыш что-то пролопотал. — Он очень забавный, — сказал Конрад, погладив его по голове. — Где ты его взял? — Это еще один Долленберг. Хуану пришлось выйти на работу, матери тоже, отец под твоей железной пятой, а няня уехала во Францию. Его оставили со мной до пяти, потом за ним придут его мать и Хуан. — Он выглядит вполне счастливым в твоей компании, — серьезно заметил Конрад. — Не ревнуй. Ты всегда будешь для меня самым важным, — улыбнулся я. — Я не об этом. Ты нравишься детям. Раз они скоро придут, пойду, переоденусь во что-нибудь менее формальное. Скажи Хансону, что к чаю будут четверо, и, если мать захочет переодеть ребенка, ей надо предоставить одну из гостевых комнат наверху. И он ушел, снова оставив меня одного с беспокойным малышом, жаждущим, чтобы его развлекли. С Хуаном Игнасио на руках я отправился на кухню передать Хансону (я предположил, что это дворецкий) распоряжение Конрада. Хуан и его невестка, Лусиана, к счастью, пришли, как обещали. Слава Богу! Я отдал малыша матери, симпатичной блондинке лет двадцати пяти, и проводил ее в гостевую комнату. — Гунтрам, как ты думаешь, можно мне осмотреть дом? — спросила она, переодевая ребенка гораздо ловчее, чем я. Хуан Игнасио довольно улыбался своей мамочке. — Я спрошу Конрада, когда он выйдет. Думаю, проблемы не будет. Тебе здесь нравится? — Этот дом был в моем учебнике по истории. Прекрасный образчик раннего георгианского периода. За такой холл можно умереть, а в комнате я заметила восхитительный столик, — торопливо объяснила она. — Мой русский клиент сначала нацелился на этот дом, но люди из Сотбис*** получили от ворот поворот, когда попытались договориться о его покупке, хотя предлагались очень хорошие деньги. Много выше рыночной цены. В итоге русский поселился в огромном доме в Кенсингтоне. — Дело в том, что деньги для герцога не имеют решающего значения, главное — власть. Быть «выкинутым из собственного дома» неприемлемо. У твоего русского не было никаких шансов. Это он — тот самый знаменитый клиент, который покупает мои работы? — Да. — Как вообще он их увидел? Я так и не понял. — Я стажировалась в новом филиале Кристис в Буэнос-Айресе. Риэлторское подразделение располагалось по соседству, у нас был общий офис. Русский приехал в середине двухтысячного года, чтобы присмотреть большой загородный дом в Патагонии, рядом с Эль-Калафате. Его фамилия Обломов. Он увидел один из твоих рисунков у меня в офисе и влюбился в него. Хотел купить его прямо там, но я не могла продать — он принадлежит Пабло. Поскольку муж собирался продавать Ла Канделарию, мы договорились, что Обломов приедет к нам туда. Дом ему понравился, и он был готов его купить, но Пабло не продал, так как русский не собирался оставлять персонал. Он очень настаивал, и после долгих обсуждений мы договорились уступить ему несколько твоих неоконченных набросков и старых рисунков. В течение всего 2001 года я пыталась с тобой связаться, но безрезультатно. Потом русский купил лондонский дом, поселился там и захотел его декорировать в «пампа-стиле», как в Буэнос-Айресе. Он несколько раз предлагал мне этим заняться, и после рождения ребенка я согласилась. И теперь мне очень нужны твои работы — чем больше, тем лучше. Ему нравится почти все, что выходит из-под твоей руки. — Я польщен. Надеюсь, он потом не пожалеет, — улыбнулся я. — Те шесть, которые ты мне прислал в середине ноября, были проданы за 28 000 фунтов (после вычета налогов и расходов). У меня для тебя чек на 16 800 фунтов. — Сколько же ты содрала с бедняги? — Рыночную цену. Жаль, что ты еще нигде не выставлялся. Тогда бы стоимость была существенно выше, — деловито сказала Лусиана, легко подхватила ребенка и сумку и вышла из комнаты. Конрад с Хуаном уже разговаривали, когда мы пришли в гостиную. Конрад и Лусиана быстро нашли общий язык, и он принялся нахваливать малыша. Она налила нам чай, а дворецкий принес что-то вроде фруктового пюре для ребенка. — Надеюсь, это ему понравится. Должно быть, ужасно сидеть с нами за столом с одной бутылочкой, — мягко сказал Конрад Лусиане. — Большое спасибо, герцог. Он ест почти все и всегда, — хихикнув, она усадила на колени Хуана Игнасио, надела на него слюнявчик и решительно принялась за кормление. Малыш быстро расправился с пюре и стал ползать вокруг матери, но вскоре утомился, сел и устало зевнул. Лусиана подняла его, положила на диван и накрыла одеяльцем. Он быстро и крепко заснул. — Эх, если б можно было то же самое делать на деловых встречах, — вздохнул Конрад, заставив нас рассмеяться. — Как я уже сказала Гунтраму, герцог, у меня есть для него чек за проданные рисунки, но он не знает, что с ним делать. — Зовите меня Конрадом. Поверьте мне, я знаю, что делают с чеками, — сказал он с удовлетворенной улыбкой, беря у нее чашку с чаем. — А меня — Лусианой. Мой покупатель хотел бы лично встретиться с Гунтрамом. Его дом здесь поблизости, и я могу организовать встречу, так как он сейчас в Лондоне. — Боюсь, мне придется отказать, дорогая Лусиана. Гунтрам все еще не до конца оправился от одного неприятного эпизода, и ему противопоказаны стрессы. Его вежливый тон контрастировал с суровым выражением лица. Эй, я все еще здесь, и это меня пригласили! — Это займет всего несколько минут, Конрад. Он очень занятый человек, но он без ума от рисунков Гунтрама, — упрашивала Лусиана, хлопая ресницами. Я бы без проблем с ним встретился, но, похоже, это не мне решать. — Обломов не из нашего круга, и я не хочу, чтобы Гунтрам общался с такими людьми. Мне совершенно не нравятся эти богатые новые русские. Если он хочет посмотреть на Гунтрама, пусть приходит на ежегодную благотворительную выставку учеников Остермана в Цюрихе. Я скажу секретарю, чтобы она прислала информацию о ней вашему мужу. Женские уловки на Конрада не действовали. Я почувствовал необходимость высказаться. — Лусиана, я же не такой хороший продавец, как ты. Вдруг я разину рот от удивления и скажу что-нибудь вроде «Сколько-сколько вы заплатили? Да она вас ограбила!» — Поняла твою мысль, Гунтрам. Если ты так упорно намерен пустить все мои усилия за последний год коту под хвост, я могу держать тебя подальше от клиентов и сконцентрируюсь на других лицах, которые захотят приобрести что-нибудь твое. Еще я продала по более низкой цене все, от чего он отказался. — Ты прекрасный коммерсант, но, пожалуйста, Лусиана, не переусердствуй. — Ерунда, Гунтрам. У тебя неверное представление о ценах. Сумка от хорошего дизайнера сейчас стоит дороже, чем твои рисунки. Но разница между ними в том, что стоимость сумки падает вдвое, как только она покидает пределы магазина, а твои работы не дешевеют, а если ты становишься известным, то дорожают. Если я скажу: «рисунок стоит 100 фунтов», это будет нелепо. Давай так: ты рисуешь, я — продаю. — Я рад, что кто-то еще объяснил тебе, как на самом деле обстоят дела, — торжествующе прокомментировал Конрад. «Да хоть лопни от самодовольства! Не собираюсь тебе потакать», — подумал я, сосредоточившись на своем сэндвиче с огурцом; сейчас я убедился, что эти самые сэндвичи действительно имеют сакральное значение, как в пьесах Оскара Уальда, которыми нас мучили в школе. — Ты собираешься выставляться? — спросил Хуан, к счастью меняя тему разговора. — Первый раз об этом слышу, — хмыкнул я. — Это не совсем выставка. Последние десять лет мой фонд организует художественный показ для учеников Остермана, и их работы продаются на аукционе беднягам вроде меня, которым приходится на нем присутствовать. Я предпочитаю называть это генеральной уборкой Остерманна. Дело в том, что в основном его ученики — это жены высокопоставленных людей, и он решил, что продавать их работы на благотворительном аукционе — отличная идея. Таким образом он освобождает свою студию, дамы получают возможность увидеть свои творенья в красиво оформленном каталоге, а их мужья платят. Организует все это моя кузина Гертруда, поскольку Остерманн — основной консультант-искусствовед банка, — объяснял нам Конрад. — Он сказал мне, что хотел бы включить в экспозицию несколько работ Гунтрама, чтобы посмотреть, не удастся ли получить больше денег от аукциона. В прошлом году был полный провал — в среднем мы получили примерно по 9 000 швейцарских франков за каждую картину. Остерманн надеется, что если работы Гунтрама купят за хорошие деньги, то мужья заплатят за работы своих жен больше — для равновесия. — Это не чересчур? — спросил я Конрада. — Все-таки они — жены твоих друзей. — И твои соученицы, — заявил он. — Стать известным в высших кругах — очень хороший старт для тебя. Я начинаю думать, что продешевила. — Лусиана, даже 9 000 швейцарских франков — это огромные деньги! Отец Патрисио может целый месяц кормить на эти деньги три сотни людей, — ошарашенно возразил я. — Так что, Гунтрам, попытайся заработать в этом году тридцать тысяч франков для благотворительности. Подумай, этого хватит обеспечить питание людям на три месяца. А твои друзья по студии будут более чем счастливы, если их работы оценят дороже дамских сумок. Спроси Гертруду, что она собирается делать с деньгами. Если это успокоит твою совесть, ты не увидишь ни цента из заработанного. Да, он прав. Но всё-таки было бы неплохо предупреждать меня о таких вещах заранее. --------------------------------- Примечания переводчика * Мишленовский человечек — эмблема французской компании Мишлен, производящей шины. ** Густав II Адольф — король Швеции (XVII век), принимал участие в Тридцатилетней войне. *** Международная корпорация Сотбис занимается в том числе и риэлторской деятельностью в сегменте элитной недвижимости.