Заместитель

31 декабря 2002 года Вчера Конрад срочно отбыл в свой офис в Цюрихе, пообещав, что вернется сегодня вечером. Взять меня с собой он категорически отказался: — Нет, ты на каникулах, а мне придется напряженно работать, чтобы разгрести завалы. Сейчас час ночи первого января. Я совершенно один. На улице только что отгремел салют, а я сижу, уткнувшись в лэптоп. Тоска… Я-то надеялся, что он вернется к полуночи. С Новым Годом, Гунтрам! Наверное, я неблагодарный: до девяти вечера меня развлекал Хайндрик. Но потом он исчез в неизвестном направлении, на прощание велев лечь пораньше и попытаться уснуть, если люди на улице не будут слишком шуметь. Ну да, в Кенсингтоне. Я получил несколько сообщений на мобильник. Первое — от Алексея с традиционным пожеланием «С Новым Годом! Не пей слишком много». Следующее было от Горана: «Хорошего 2003». Похоже, его разговорчивость распространяется и на эсэмэски. Затем позвонили Михаэль с Моникой, и мы немного поболтали ни о чем. Следующим позвонил Фердинанд из Риги, но больше для того, чтобы проверить, не устроил ли я за последние два дня чего-нибудь неподобающего. От Конрада ничего нет, и, возможно, это означает, что он скоро вернется. Он не в Цюрихе, как сказал мне утром Фридрих. А где — неизвестно. Его Светлость свяжется со мной, когда у него будет время. Он очень занят и «ты еще не ходил в Британский Музей? Мраморы Элгина заслуживают того, чтобы их посмотреть». Не будь Фридрих пожилым человеком, я бы взорвался. А так пришлось проглотить свою досаду и слушать, как он расхваливает античное искусство. На часах полвторого. Я иду спать. С новым годом меня. 5 января От него ни слова. Мое терпение вот-вот кончится, и, клянусь, последствия никому не понравятся! Не удивительно, что Линторфф никогда не был женат. Какая женщина будет терпеть этого эгоистичного, высокомерного ублюдка, который считает, что может исчезать на неделю, не предупредив, куда и зачем он едет! Попробуй-ка так вести себя с женой — сразу познакомишься с ее адвокатами! Но я — не женщина, и должен терпеть. Делать вид, что всё это в порядке вещей. Что бесит больше всего, так это неоднократно повторенная фраза: «Герцог поговорит с тобой, когда у него будет возможность. Не волнуйся. Всё под контролем». Настроение прыгает, как на американских горках: от волнения к гневу и обратно. Чтоб его! 7 января Вчера утром Хайндрик сообщил мне, что в два часа дня мы отбываем обычным рейсом в Цюрих. Герцог улетел на Dassault, другой самолет тоже занят. О, это первый намек на его местонахождение, который я получил: он в любой точке мира в радиусе 4500 миль от места вылета. В Цюрих мы вернулись во второй половине дня; было уже темно и очень холодно. Мы с Хайндриком ехали в машине вместе и всю дорогу молчали. Дома нас встретили Фридрих с Мопси. При виде нее настроение у меня немного улучшилось. — Она скучала по тебе, Гунтрам, — сказал он. — Грустила почти все это время. Жан-Жаку было ее жалко, и он даже стал готовить для нее особую еду. — Мне тоже ее не хватало, — я наклонился и почесал ее за ушами так, как она любила. Мопси игриво тявкнула, и я погладил ее по животу. — Я буду в библиотеке. — Герцог приедет в восемь, к ужину, — сообщил мне Фридрих. — Тебе нужно переодеться. Великолепно! И я еще должен надевать ради него галстук. Это уж слишком! Подхватив собаку, я одарил Фридриха недовольным взглядом и пошел наверх. Стоит ли говорить, что Мопси было позволено полежать на кровати, пока я завязывал галстук? В восемь я уже сидел в столовой и ждал Конрада. Как всегда. Фридрих забрал Мопси, сказав, что ей пора есть и спать. Даже у собаки в этом доме строгий распорядок дня. В половине девятого я услышал знакомый шум у главного входа, означавший, что Конрад вернулся. Встречать его я не пошел. Сам придет. Он достаточно взрослый, чтобы найти дорогу в свою собственную столовую. Он появился на пороге, одетый в обычный деловой костюм; Фридрих следовал за ним по пятам. Не сказав ни слова, Конрад занял свое обычное место во главе стола. Я молча снял салфетку со своей тарелки. — Прошу прощения за опоздание — в Мальпенсе отложили вылет. — Должно быть, это новый мировой рекорд — задержка рейса на целую неделю, — холодно отозвался я. — Где ты был? — То тут, то там, — надменно ответил он, сосредоточившись на супе, только что поданном Фридрихом. — Понятно, — я тоже занялся своим супом. — Тебе понравилось в Лондоне? Что?! Он рассчитывает на светскую беседу?! Я подавил желание вылить содержимое своей тарелки ему на голову. Иногда хорошие манеры это большое неудобство. Обычным людям легче спустить пар… как тем ребятам из «Большого Брата». Мне же остается только ирония. — Очень нравилось — до того, как меня бросили там на целую неделю. Не мог бы ты ответить на вопрос? — Я был с кузеном Альбертом. Мальпенса находится в Милане, — объяснил он невежественному мальчишке. — А я-то не знал, — едко сказал я. — Из какого аэропорта самолеты летают в город То-тут-то-там? — Фридрих, оставь нас, — скомандовал Конрад, и дворецкий тотчас испарился. Я в ярости уставился на Конрада. — Мало того, что ты исчезаешь неизвестно насколько, заставляя меня сходить с ума от беспокойства, так еще и обращаешься со мной, как с идиотом, читая лекции по географии! — взорвался я. — Все это время я работал. Если собираешься закатить сцену ревности, можешь спросить у Горана и Алексея, виноват ли я в чем-нибудь перед тобой. — Только не надо переводить разговор! Я спросил, где ты был и что ты делал! — я повысил тон. — Я не обязан отчитываться тебе о своем местонахождении. Возникли проблемы, и мне нужно было их решить, пока они не приняли катастрофических размеров, — сказал он холодно, но не повышая голоса. — Был настолько занят, что даже не мог позвонить или написать смс? — Извини, если заставил тебя беспокоиться. Мои люди сказали тебе ждать. — Чем ты занимался? — медленно повторил я. — Как я уже сказал, решал проблемы. Не люблю, когда люди вмешиваются в мои дела, и еще меньше — когда меня пытаются одурачить. Мое присутствие требовалось, чтобы раз и навсегда с этим разобраться. Доедай суп, он остывает, — резко ответил Конрад, ставя точку в разговоре. Дальше мы ужинали в полной тишине. Я злился. Он летает по миру на своем самолете, а я должен сидеть, ждать и есть проклятое консоме! У меня нашлось бы немало слов, чтобы выразить свое возмущение, но, к сожалению, я не знал их английского и немецкого эквивалента. Фридрих появился очень вовремя, чтобы спросить, пора ли подавать мясо. Конрад согласился, немного поворчав на неудачный выбор вина к оленине. Надеюсь, завтра у тебя будет болеть голова от алкоголя! Так тебе и надо за Бэмби! Я смотрел на люстру и любовался тем, как огни отражаются в кристаллах, превращаясь в сотни маленьких радуг, и поражался, как двести лет назад мастера смогли выточить из стекла такие элегантные грушевидные подвески. Конрад сделал мне замечание, что «только дураки и дети глазеют на потолок, Гунтрам». Это какой-то тоталитарный режим: ни о чем не беспокойся, ни о чем не спрашивай и будь всем доволен! Только я собрался открыть рот и поделиться с Конрадом своим мнением по этому поводу на английском, испанском и немецком, но взглянул на Фридриха и увидел, что он отрицательно качает головой и беззвучно, одними губами, говорит мне «тихо». Я сдержался. Он забрал у нас пустые тарелки и подал десерт. Конрад вернулся к еде, его мысли были очень далеко отсюда. Он так глубоко задумался, что Фридриху пришлось дважды повторять, что Его Светлости звонят. Услышав это, Конрад поднялся и, не сказав ни слова, ушел в свою студию. — Гунтрам, не сердись на герцога. У него было много забот на этой неделе, — мягко сказал Фридрих, защищая Конрада. — Ему совсем не нужны дополнительные сложности в отношениях с тобой. Его Светлости сейчас требуется ясная голова, и если ему придется воевать еще и с тобой, то это будет для него слишком тяжело. — Вы понимаете, что вы — первый человек за всю эту неделю, который сказал мне, что у него проблемы? Я же не ребенок, — тихо сказал я, уязвленный тем, что даже после года совместной жизни Конрад держит меня в стороне от важных вопросов. — Пожалуйста, не ругайся с ним больше. Дай ему время самому рассказать. Он обязательно это сделает. Я знаю его с детства — он никогда не предаст твоего доверия. Я поднялся из-за стола и пошел наверх. Дверь в студию Конрада была закрыта. Вот и весь разговор, подумал я, до сих пор злясь на него за то, как он со мной обращается. В нашей спальне я переоделся в пижаму, залез под одеяло и открыл одну из тех книг по искусству, которые купил в Париже. Конрад появился часом позже и проделал тот же ритуал, что и я, не выказывая никакого желания разговаривать. Он погрузился в чтение документов, а я долго вертелся и наконец решил провести контратаку, в этот раз немного по-другому. — Неужели ты настолько не доверяешь мне, что даже не можешь ответить на простой вопрос о том, где был? — расстроенно сказал я. Он вздохнул. — Гунтрам, ты знаешь, что я тебя люблю. Именно поэтому я хочу, чтобы ты держался подальше от моих дел. Я много раз говорил тебе, что ты неприспособлен к этому миру. — Я волновался. — Не стоило. Я более чем способен позаботиться о себе. Пойми, мне еще не раз придется уезжать на несколько недель, и я не смогу брать тебя с собой, потому что не хочу тобой рисковать. Иди ко мне, Гунтрам. — Рисковать мной? На встречах банкиров? — озадаченно переспросил я. — Некоторые из встреч проходят в таких местах, где безопасность организована не на должном уровне. Например, в африканских странах. Тебе бы очень не понравилось целую неделю сидеть взаперти в номере отеля в каком-нибудь Хараре. Холгерсен рассказывал мне, как ты из-за этого бесился в Париже. — Что ты делал в Хараре? — Я никогда там не был! Это просто пример! — раздраженно воскликнул он. — Я ездил по Европе и России, если тебе это так важно знать. Дальше можешь не спрашивать: конфиденциальность — это часть моего бизнеса. — Не очень-то убедительно, — кисло протянул я. — Это ты мне не доверяешь, раз задаешь непрекращающиеся вопросы! — заорал он, заставив меня вздрогнуть. — Думаешь, я был на увеселительной прогулке? Приятно проводил время с бутылкой и шлюхами? Нет. Ты представления не имеешь, как трудно продираться сквозь паутину лжи и обмана. Даже Михаэль оказался в тупике. Я был очень разочарован и взбешен. И я боялся при разговоре сорваться на тебе. Ты — единственное светлое пятно в моей жизни, и я не хочу все испортить, вымещая на тебе свое раздражение. Мне прекрасно известно, что у меня взрывной характер. — Ты мог хотя бы послать сообщение. Написать эсэмэс занимает всего две минуты, — мягко возразил я. — Иди ко мне, Maus. Я засомневался, но он ласково притянул меня к себе и заключил в кольцо рук. Мягко укачивая, он целовал меня в лоб. Я зарылся лицом ему в грудь, в его объятьях моя злость как-то вдруг испарилась. — Ты обещаешь больше так не делать? — спросил я. Голос прозвучал слабо и глухо. — Время от времени мне придется уезжать. С этим ничего не поделаешь. Я постараюсь, чтобы ты знал, где я нахожусь, — пообещал он, уткнувшись носом в мою макушку. Вздохнув, я отстранился, повернулся к нему спиной и собрался спать. Конрад собрал все документы в папку и выключил свет. Он прижался ко мне сзади, но я был не в настроении обниматься. Я не двигался и затаил дыхание, пока он нежно гладил меня по голове. — Не будь таким упрямым, котенок. Ты же знаешь, что мне приходится много работать. Мне жаль, что наши каникулы прошли не так, как мы планировали, — прошептал он. — Я ненавижу оставлять тебя одного, но с другой стороны, отправлять тебя домой было бы несправедливо. Холгерсен сказал мне, что ты все-таки побывал в Британском музее, в галереях и в театре. Он жаловался, что окультурился на год вперед! — Конрад мягко рассмеялся. — И все же ты мог бы и позвонить, — возразил я, чувствуя, что уже не так сердит, как до этого. — У меня было очень насыщенное расписание в эти дни. Я освобождался слишком поздно, чтобы тебе звонить. В следующий раз, если хочешь, буду писать и-мейлы. — Но ты нашел время позвонить Хайндрику, — сказал я обиженно и немного ревниво. — Нет, я ему не звонил. Он отчитывается о тебе Горану, а тот кратко сообщает мне, чем ты занят. — Ты заставляешь его писать обо мне?! — воскликнул я, поворачиваясь к нему лицом. Это безумие! Хайндрик обязан сообщать ему, обращаю ли я внимание на девушек или парней? Подозрительный псих! — Это часть его работы. Он информирует меня только о твоем местонахождении и людях, с которыми ты видишься. Приходится быть осторожнее, потому что даже самые близкие друзья в некоторых случаях могут представлять угрозу. — Конрад! Я безработный студент! Кому я нужен?! Ты шпионишь за мной, чтобы знать, не прячу ли я любовника в шкафу! — взорвался я, снова разозлившись. — Ты живешь со мной и ты — мой самый близкий человек. Поэтому более чем логично, что Горан беспокоится о твоем окружении. Я вовсе не подозреваю тебя в измене. Нечестно обвинять меня в этом! У меня много врагов, которые не погнушаются напасть на тебя, чтобы тем самым уязвить меня, — надменно сказал Конрад. — Поэтому ты не позволил мне с Лусианой встретиться с тем русским у него дома? Настоящий параноик! — Среди богатых русских нет человека с фамилией Обломов. Значит, он — не тот, за кого себя выдает. Хотя это более-менее нормально использовать псевдоним для конфиденциальности, когда заключаешь сделки с посторонними людьми, мне не нравится идея твоего визита в его дом, на его территорию. Если он респектабельный бизнесмен из России, ему следовало бы представиться своим настоящим именем. Так что, когда его Горан досконально проверит и если я сочту это приемлемым, ты сможешь с ним пообщаться. — Ты собираешься проверять каждого, кто ко мне приблизится? А как же университет? Я должен посылать факс Горану каждый раз, когда захочу с кем-то вместе позаниматься? — С университетом проблем нет. В такое место тяжело внедрить «крота». А вот если ты захочешь уйти с кем-то с территории кампуса, это другое дело. — Конрад, ты сам себя слышишь?! Ты правда собираешься проверять всех студентов? И людей, которые всего лишь покупают у меня рисунки и всегда без возражений платят? Между прочим, Лусиана уже полгода работает в доме этого русского! — раздраженно сказал я. — Что Долленберг позволяет своей жене — не моя забота. Если русский хочет встретиться, пусть напишет тебе письмо, и тогда посмотрим. Боже! Он что, сейчас цитирует придворный протокол Габсбургов?! — Никто уже давно так не делает! — в отчаянии крикнул я. — Будь доволен, что он попросил о встрече, а не мой номер ICQ, чтобы поболтать! — В моем окружении вещи делаются именно так. — Как он может знать, кто ты, если он даже не знает, сколько мне лет? — Ты хочешь сказать, что эта женщина еще не посвятила его в твою историю? — он презрительно рассмеялся. — Насколько я могу судить, все это может оказаться весьма хитроумной ловушкой. — Мои работы приглянулись ему в середине двухтысячного года, тогда тебя в моей жизни еще не было! Ты, случайно, не ревнуешь? Или это означает, что ты на самом деле не веришь, что мои рисунки могут кому-то нравиться? — Гунтрам, ты прекрасно знаешь, что я восхищаюсь твоими работами, поэтому некрасиво с твоей стороны так говорить. Я всего лишь осторожен — как всегда. Ты слишком наивен, чтобы о себе позаботиться, — твердо сказал он. — Приношу извинения за то, что сказал. Я не хотел тебя оскорбить, — успокаивающе ответил я. Мы только что закончили один спор, и сейчас снова начнем ругаться? Лучше я ему немного уступлю. В таком его состоянии мы можем закончить очень плохо, сильно пожалев потом о том, что сказали или сделали. Кажется, мои извинения его немного успокоили. — Котенок, ты тоже прости за то, что я накричал на тебя, но, пойми, все, что я делаю, это ради твоего блага. Ты слишком доверяешь людям. — Тяжело понять твои мотивы — ты никогда ничего не говоришь, — пробормотал я, поудобнее устраиваясь в его руках. Он крепче обнял меня. — Тебе не стоит волноваться о том, не почувствует ли этот человек себя оскорбленным из-за твоего отказа встретиться. Когда ты станешь известен, у тебя будет множество покупателей. Остерманн один из лучших и уважаемых критиков, и ему нравятся твои работы. Твое участие в этой выставке — его способ поддержать тебя. Никто не ожидает, что ты примешь в ней участие, даже после года обучения под его патронажем, но он считает, что ты можешь выставить три своих произведения. Если жена Долленберга хочет зарабатывать на продаже твоих работ, она должна уяснить, что ты — не бедный художник, который готов на все, чтобы заработать. — Ладно, я скажу ей, чтобы она передала этому русскому приглашение на выставку. Почему мы вечно ругаемся? — Мы не ругаемся. Просто не сошлись во мнениях. Но лучше перейдем к завершающей части — я люблю ее больше всего, — шепнул он мне, опрокидывая меня спиной на матрас и медленно забираясь сверху. Наклонив голову, он осторожно коснулся моих губ, проверяя, как я к этому отнесусь. Я засмеялся и ответил на поцелуй, осторожно обведя языком его нижнюю губу. Он довольно зарычал и впился в меня, орудуя языком во рту, отчего я лишь мог глухо мычать от удовольствия. — Ты сегодня очень нетерпелив, моя любовь. — Кто бы говорил! Заткнись и делай свое дело, — приказал я, имитируя его властный тон; обвил его шею руками, прижал к себе, одновременно притираясь пахом к паху. Нога сама по себе устроилась на его бедре, и я повернул подбородок, чтобы Конраду было удобней меня целовать. Он сразу же оставил в покое мой рот и занялся шеей: нежно и благоговейно целовал и трогал ее языком, посылая волны удовольствия по всему телу. Затем его язык переместился к моему уху, и он потерся там носом, а потом прикусил мочку, не причиняя боли, но заставив меня сходить с ума от желания. Конрад отстранился, чтобы снять пижамную куртку и штаны. Я заинтересованно следил за этим зрелищем, сидя на кровати и расстегивая свою одежду дрожащими пальцами. Взгляд прикипел к его мощной фигуре, во рту внезапно пересохло. Я облизал сухие губы, всем существом чувствуя напряжение, повисшее между нами. Он прыгнул на кровать, сорвал с меня штаны и стал жадно покрывать тело поцелуями. Извиваясь под ним, я пробормотал: — Полегче, Конрад. Мне всё же хотелось бы дожить до двадцати двух… Он на секунду замер и снова принялся меня целовать, но уже не в таком бешеном темпе. Стиснув ладонью его член, я начал медленно, но уверенно двигать рукой. Он не остался в долгу, отчего мое сердце бешено забилось, а мозги окутало плотной пеленой желания. Я взглянул на него, безмолвно умоляя взять меня. Он позаботился о том, чтобы растянуть меня, а потом одним решительным движением вошел внутрь. Его толчки были часты и напористы, но вместе с тем не грубы. Он пронзал меня, доводя до безумия. Движения пальцев на моем члене вторили толчкам его члена, и вскоре мы одновременно кончили. Мы в обнимку перекатились по постели, Конрад затащил на себя, не переставая покрывать мое лицо поцелуями. Я удовлетворенно вздохнул, поудобнее устраиваясь на его груди. — Ты и святого сведешь с ума, котенок, — пробормотал Конрад. — Хорошо, что ты не святой, — хихикнул я, засыпая на нем.