Заместитель

12 марта Несколько дней назад Конрад объявил, что его разъезды на некоторое время закончились, и мы можем вернуться к прежнему расписанию — после занятий мне следует приезжать к нему в банк. Я был против, потому что хочу рисовать, и скоро выставка, участие в которой — его идея, а не моя. Сошлись на том, что будем уезжать из банка в шесть, и дома я до полдесятого смогу спокойно рисовать. Каждый вечер Конрад перебирается в комнату, которую я использую как студию — бывшую гостевую, с большими окнами, выходящими во двор, с хорошим естественным освещением, кроватью, ванной и маленьким столом, который Конрад заваливает своими документами. В его оправдание могу сказать, что пока я работаю, он сидит тихо, и мне приятно, что он рядом. Последние месяцы стали для меня чистым мучением, я почти не спал, гадая, где он и что с ним; пустующее место в постели служило постоянным напоминанием о моем одиночестве. Как и в прошлом семестре, приходится много заниматься. К счастью, у меня есть Корина и Петер. Скоро начнется первая волна тестов… 16 апреля Близится день всеобщей мобилизации. Да, это Страстная пятница. Завтра в замок съедутся все динозавры. Как обычно, я могу присутствовать на мессе, но потом должен исчезнуть, на этот раз вместе с Хайндриком. Я клятвенно пообещал оставаться в своей комнате или рисовать наверху и не показываться никому на глаза, но нет — я должен уехать из дома. Они собираются устроить оргию, пока меня нет? Можно подумать, я стал бы подслушивать их разговоры… Так что завтра с полудня я официально бездомный. 20 апреля Сегодня понедельник, я полумертв после выходных. В пятницу была месса, все друзья Конрада прибыли к назначенному времени на своих больших машинах и с охраной. Я встал в семь и к восьми переоделся в строгий темный костюм. Попытался уговорить Конрада позволить мне остаться у себя в комнате — все-таки на улице дождь, — но в ответ услышал: «Скажи Хайндрику, пусть отвезет тебя в ресторан или снимите номер в отеле, если будешь себя плохо чувствовать. Цюрих достаточно большой город, чтобы найти, чем заняться». Когда я спустился вниз, часть гостей уже сидела в гостиной, часть — в библиотеке, кто-то стоял в коридоре, ожидая десяти, когда пора будет идти в церковь. В связи с дождливой холодной погодой официанты разносили горячие напитки. Cбившиеся в стаю, эти люди выглядели пугающе. Я смущенно остановился в дверном проеме, не решаясь войти. К счастью, с моим появлением разговор не прервался. Князь Лёвенштайн сделал мне незаметный знак подойти. Он стоял в компании трех незнакомых мужчин и Альберта фон Линторффа, кузена Конрада. — Доброе утро, мой князь. Альберт, джентльмены, — поприветствовал я их. — Выглядишь гораздо лучше, Гунтрам. Очень надеюсь, что ты поправляешься, — ответил князь, пожимая мне руку и потрепав по щеке. Я заметил, что трое его собеседников насторожились, увидев меня. — Гунтрам всех нас переживет, мой князь. Привет, — Альберт энергично встряхнул мою руку. — Ты знаком с Фортинжере, Клеменсом и Халстрожем? Они ассоциативные члены. Я поприветствовал их и хотел было отойти, чтобы поздороваться с Михаэлем и Фердинандом, когда один из ассоциатов, Фортинжере сказал: — Надеюсь, на этот раз Линторфф объявит о начале полномасштабного ответного удара. Предпринятые им ранее меры мне кажутся недостаточными — русские понимают только язык войны. — У моего кузена есть свои причины поступать так, как он поступает. Я больше чем уверен в его способностях лидера, — холодно ответил Альберт. — Надеюсь, Линторфф не размяк из-за него, — Фортинжере небрежно кивнул в мою сторону. Альберт сухо усмехнулся: — Размяк? Конрад? Тебя с нами не было. Русские заплатили кровью, и это он еще с ними не закончил, — мрачно проговорил Альберт. Услышав это, я ужаснулся. О чем идет речь? Я озадачено взглянул на Альберта, но легкое покашливание Лёвенштайна заставило меня повернуться к нему. — Гунтрам, не мог бы ты принести мне попить чего-нибудь прохладного вроде апельсинового сока? — Разумеется, мой князь. Я отправился за соком на кухню. Вдруг что-то разболелась голова. Конрад говорил, что тот парень, Морозов, жесток, но «заплатили кровью» может означать только одно. Я взял стакан и вернулся в гостиную. Лёвенштайн сидел на диване. Альберта и тех троих нигде не было видно. Я подошел к нему. — Сядь рядом, дитя, — мягко сказал он, ставя стакан с соком на столик. — Мне кажется, ты расстроен. Это так? — Да, сир. Что имел в виду Альберт, когда сказал «заплатили кровью»? — Конрад — наш Гриффон, и тебе уже известно, что нам пришлось отражать атаку Морозова на наши позиции в Центральной Европе. Давние противники Ордена решили, что сейчас самое подходящее время подорвать его влияние на центрально-европейских рынках. Ты вне игры, поэтому тебе не нужно знать, что произошло в России и Грузии. Могу только сказать, что невинная кровь не пролилась. — Но ведь это уже за пределами обычных методов ведения бизнеса! — Они убили нашего человека в Грузии вместе со всей семьей. Такое нельзя оставлять безнаказанным. Знаю, Конрад старается держать тебя подальше от своих дел, но тебе следовало бы уже знать, что дела не всегда решаются за столом переговоров в присутствии юристов. — Альберт фон Линторфф намекнул, что Конрад санкционировал убийство людей! И не надо мне лгать, потому что я уже сам несколько раз убедился, что он может быть жесток, — медленно проговорил я, не повышая голоса. Голубые глаза князя пристально смотрели на меня, но я выдержал взгляд. — Тут есть место, где мы можем поговорить наедине? Пожалуй, мне стоит немного посвятить тебя в наши дела. Мы поднялись в мою студию в башне. Лёвенштайн заинтересовался одним из старых рисунков, висящим в рамке на стене. — Это твой? Не удивительно, что Остерманн был так впечатлен, — сказал он. — Иди сюда, молодой человек, я давно уже не кусаюсь. Садись. Я подчинился. Меня переполнял ужас, в горле застрял удушающий ком. — Что произошло в Грузии? — Эту историю надо рассказывать с самого начала. Ты, должно быть, заметил, что люди, прибывшие сюда сегодня, все чем-то связаны между собой. Это семейные, деловые, дружеские связи, и в большинстве случаев они возникли столетия назад. В XVIII веке Линторффы сделались одним из могущественных родов в Европе, поскольку контролировали большинство итальянских банков и имели сильное положение в Ганзейском союзе. Вместо того чтобы ссужать деньги европейским монархиям на освоение Нового Света или для ведения войн, Линторффы вкладывали средства в зарождавшуюся промышленность, создавали заморские компании и налаживали связи, выходящие за пределы бизнеса. Наш Орден набирал мощь и силу годами, и мы процветали. После окончания Второй мировой войны вся Европа лежала в руинах. Пострадали все — независимо от того, чьим союзником выступала та или иная страна. Германия была полностью разрушена, равно как и Франция с Италией. Американцы утащили все, что смогли, как и русские в Восточной Европе. Дед Конрада столкнулся с неимоверными трудностями, пытаясь восстановить наши дела. У нас остались средства в швейцарских банках, но от промышленных предприятий практически ничего не осталось. Единственным способом вернуть все назад было объединение наших сил, и мы это сделали. Мы снова неофициально объединили наши банки, промышленность, землю и технологии в Ордене, чтобы получить государственные контракты и восстановить свое влияние. Мы действуем, как одна большая семья, во главе которой стоит Грифон, но он всего лишь primus inter pares («первый среди равных»); он обладает властью принимать решения, но каждый год за его кандидатуру голосуют заново. Как правило, Грифоном становится старший сын предыдущего Грифона, но если он не устраивает остальных, он уходит, и на голосование выставляется кандидатура следующего в очереди. О Морозове ты уже слышал. Официально он владеет большими сталелитейными, нефтяными и транспортными корпорациями в России. На самом же деле он — глава одного из картелей в Москве, промышляющего торговлей оружием, проституцией и наркоторговлей. Ему понадобилось отмыть свои деньги, и он пожелал использовать наши возможности и связи, но Конрад отказал ему. Боюсь, очень резко отказал. Русский счел себя оскорбленным и атаковал наши позиции в Румынии, из-за чего мы потеряли несколько контрактов в энергетическом секторе, который должен был вскоре попасть под приватизацию. Он доставил нам ощутимые неприятности, запустив преддефолтный сценарий в странах Центральной Европы. В ответ Конрад сделал так, что Морозов не получил контроль над трубопроводом в Грузии. Не говоря уже о том, что наш человек в Грузии был убит вместе со всей своей семьей. Конраду пришлось бороться на двух фронтах сразу. Он должен был стабилизовать ситуацию в Грузии и в то же самое время вернуть то, что мы потеряли в Румынии. Мы не можем позволить себе упустить такую компанию, как Petrom.* Что касается Грузии, Грифон решил передать всю информацию на главарей чеченской мафии российским властям, которые были более чем счастливы заняться ими, поскольку они контролируют черный рынок продуктов и транспорт, которым товары доставляются в Москву. Чеченские бандиты в значительной мере ответственны за рост цен в Москве в последние годы. Новое правительство России, мягко выражаясь, не склонно к прощению; был проведен карательный рейд в Грозном. Многие из бандитов были убиты вместе со своими семьями. А когда российская армия начинает действовать, повлиять на процесс уже невозможно. Русские и чеченцы ненавидят друг друга с тех пор, как Сталин в сороковых годах депортировал чеченское население в Сибирь, предположительно за сотрудничество с нацистами. Те из них, кто сумел вернуться, отчаянно ненавидят русских. Но Морозов все еще силен. Он просто притих на год или два. Конрад это понимает, и мы все ожидаем, что сегодня он посвятит нас в свою стратегию по уничтожению этого человека. Проблема в том, что некоторые наши ассоциаты считают, что Грифон был недостаточно решителен, что был необходим прямой удар, а не месть окольными путями, хотя это означает, что Морозов потеряет важную часть влияния в своей собственной стране. — Он несет ответственность за непреднамеренное убийство невинных людей! — я был в шоке. Как он мог такое сотворить! — Нет. Он просто подсказал российским властям, где надо искать. Они все равно рано или поздно сделали бы это. Конрад всего лишь сэкономил им время и ресурсы. Гунтрам, этот мир суров. Без Конрада мы все до сих пор бы клянчили лицензии и контракты. Я надеюсь, он будет нас возглавлять еще лет двадцать, несмотря на критику отдельных членов, таких как Фортинжере. Конраду приходилось бороться за свою позицию с тех пор, как он занял место отца, и в то время он был чуть старше, чем ты сейчас. — Знаю. Он мне рассказывал, — прошептал я. — При его правлении наши совокупные активы удесятерились. Вот почему он сохраняет свое место. Ради этого он пожертвовал личной жизнью. Некоторые ассоциаты считают, что твое присутствие может сделать его мягкотелым. Я так не думаю. Ты подходишь Конраду, даришь ему стабильность и укрепляешь уверенность в себе. Помнишь, я говорил, что ты нужен ему сейчас больше, чем когда бы то ни было? Пришло время доказать твою ценность для него и для нас. Вижу по твоим глазам, что ты шокирован его поступками. — А как мне не быть шокированным? Он ответственен за гибель людей. — Мы не выбираем своих врагов — только способы борьбы с ними. — А если остальные решат, что крови было мало? Он подчинится? — Они не могут давать рекомендации Грифону. Для этого есть советники: Делер, Кляйст, Альберт, я сам и еще несколько других. Я едва сдерживал слезы. Вот почему он держит меня в стороне — чтобы свободно делать все, что он хочет. Меня затошнило, захотелось что-нибудь выпить. — Мой князь, я не уверен, что смогу продолжать отношения с человеком, который причиняет боль невинным людям только для того, чтобы его банковские счета не истощались. — Дитя, ты правда думаешь, что можешь просто так уйти от нас? Даже если Конрад отпустит тебя — а я не думаю, что это когда-нибудь случится — тебя будут преследовать другие члены ордена и наши враги, потому что все они считают, что тебе многое известно. Конрад ничем не отличается от всех тех, кого ты видел сегодня. Человек человеку волк. — Простите, мой князь, мне нужно присутствовать на мессе, — пробормотал я, испытывая острое желание сбежать. — Оставь отговорки! Я хочу знать твою позицию! — Мою позицию? У меня нет позиции, и нечего сказать! Вы только что сообщили мне, что если я не буду делать то, что хочет Конрад, я покойник! — крикнул я, вскакивая со стула. — Нет, нет, милый. Ничего подобного. Конрад никогда не обидит тебя. Даже если вы поссоритесь, он будет делать все возможное, чтобы защитить тебя. Но ему нужно, чтобы ты был на его стороне. — Как я могу его любить после того, как узнал, какими методами он действует?! Уверен, что он обманул моего друга из Аргентины, чтобы получить деньги. — Вовсе нет. Твой друг сам нашел неприятности. Конрад лишь использовал его деньги, чтобы держать подонка подальше от тебя. Мне известно, что Конрад хочет завести детей, но для этого ему нужен ты. Я знаю его с малолетства. Он никогда бы не сделал ничего плохого, если бы его не спровоцировали. Этот русский заставил нас бороться с ним его собственными методами. Отец Конрада любил говорить: «никогда не начинай войну, но если начал — доведи дело до конца». — Зачем вы мне все это говорите? — Потому что если я буду сегодня бороться за Конрада, то хочу быть в тебе уверен. Кое-кто желает его ухода. Они думают, что если Альберт займет его место, то им будет легче свалить Линторффов и получить власть. Я могу повлиять на мнение тех, кто еще не определился, в пользу Конрада, но я не хочу потом обнаружить, что ты надавил на него и все испортил. Скажи мне, ты на моей стороне или нет? — Я никогда ничего не сделаю ему во вред. Просто не смогу. Но также я не смогу жить с человеком, который творит такое. — Если ты его бросишь, этим ты его убьешь, — с абсолютной уверенностью сказал Лёвенштайн. Знаю, Конраду нужна моя поддержка. Иногда мне кажется, что он меня любит так, что в некотором смысле делает себе больно. — Скажи мне, неужели моральные принципы помешают тебе его любить? Твоя любовь так слаба? Истинная любовь способна выдержать испытания. — Я почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Князь взял меня за руку. — Он так захвачен мыслью о детях, и я думаю, что и для тебя это будет хорошо, — задумчиво добавил он. Да, по правде говоря, мне тоже хотелось иметь детей. Когда я согласился жить с Конрадом, мне пришлось распрощаться с мечтой о семье. И если у нас появятся дети, я буду счастлив — и неважно, что биологически их отцом будет Конрад, а не я. — Мне будет тяжело забыть то, что вы сейчас рассказали, — медленно проговорил я. — И не надо. Подумай, ты сыграешь огромную роль в воспитании следующего Грифона. Возможно, ты даже сможешь что-то в нас изменить, или, по крайней мере, ты сможешь помочь тем, кто в этом нуждается. — Мой князь, вы поддержите Конрада? — Только если ты сделаешь то же самое, — твердо ответил Лёвенштайн. — Сделаю, и помогай мне Бог. — Значит, мы договорились, молодой человек. Я избавлю его от этих голодных гиен, а ты займешься следующим поколением Линторффов, — торжественно сказал он и протянул мне руку, словно желая скрепить наше соглашение. Я пожал ее. Мы вместе отправились в церковь и застали середину службы. Тихо сели на заднем ряду. Как обычно, Конрад сидел впереди, с Фердинандом, Альбертом и двумя стариками. Лёвенштайн настоял, чтобы я причастился. Возвращаясь из алтарной части, я взглянул на Конрада и обнаружил, что он настороженно смотрит на меня. Я коротко улыбнулся ему, и его поза стала менее напряженной. В половине двенадцатого я стал разыскивать Хайндрика. Нам пора было уходить. Но Михаэль поймал меня и велел зайти к Конраду в студию. Я поднимался по лестнице с тяжелым сердцем. Конрад был уже там. — О чем вы говорили с Лёвенштайном? Альберт сказал, что Фортинжере был с тобой груб, — спросил он, заметно нервничая. — Князь всего лишь объяснил мне, что происходило в последнее время. Не волнуйся. Все хорошо. Не трать на меня время сейчас. Тебе еще надо загнать зверей обратно в клетку, — мягко сказал я, видя на его лице облегчение. — Я люблю тебя. — Я тоже, но не дай понять это Фортинжере, он и так уже думает, что я делаю тебя мягкотелым, — шепнул я, целуя его в щеку. — Мягкотелым? Как плохо они меня знают, — усмехнулся Конрад. — Поезжай с Хайндриком в город. Увидимся вечером. — Да, каким-то вечером. Хорошо бы это случилось до воскресенья, — я пожал плечами, а он поцеловал меня в лоб и ушел. Через несколько минут послышался стук в дверь. Хайндрик. — Минуточку. Я переоденусь и выйду. Да уж, в прошлом году в Макдональдсе мы с Алексеем в своих темных костюмах выглядели так, словно люди-в-черном захватили город. — Нет необходимости. Этот костюм вполне подходит для «Рая». Сегодня ты обедаешь с Софи Мари Ольштын, старой знакомой герцога. Возьми свою папку с рисунками и акварелями. Она сейчас в городе и хочет посмотреть твои работы. Хайндрику почти удалось сделать то, что не удалось ни Лёвенштайну с его откровениями, ни Конраду с его перепадами настроения — меня едва не хватил удар от его манеры вождения. Обычно швед водит очень аккуратно, но сегодня мы опаздывали, и он решил, что машина — это ракета. — Напомни мне больше никогда с тобой не ездить, — сказал я, когда он высадил меня у отеля. Хайндрик выпрыгнул из машины и бросил ключи побледневшему парковщику. — Зато ты не опоздал. Так что не жалуйся, — он пожал плечами. — Я отведу тебя в ресторан, и когда закончишь, позвони, я тебя заберу. Из отеля — ни ногой! Ясно? — Предельно ясно. Хайндрик, если станет слишком скучно, спасешь меня? — Прости, но это не входит в мои должностные обязанности, — хмыкнул он и отдал мне папку. Метрдотель проводил меня к ее столу. За столом сидела еще одна элегантная пожилая дама. — Мадам Ольштын. Благодарю вас за приглашение, — сказал я, поклонившись, и поцеловал протянутую руку. — Гунтрам, мой дорогой, пожалуйста, не заставляй меня чувствовать себя старше, чем я есть. Зови меня Титой. Все так делают. Это моя подруга, Элизабетта фон Линторфф, мать Альберта. — Как поживаете, мадам? — сказал я, смущенный встречей с матриархом семьи Линторффов. По словам Конрада, Элизабетта что-то вроде пчелиной королевы, которая не стесняется пускать в ход жало, если вы ей пришлись не по нраву. — Здравствуй, дорогой. Ты в точности такой, как мне описывал Альберт. Очень жаль, что состояние твоего здоровья не позволяло нам познакомиться раньше. — Садись сюда, дорогой, — оживленно прощебетала Тита. Мы поговорили о погоде, моей учебе и приближающейся выставке. Они рассказали об оперном сезоне и велели мне убедить своего бойфренда-неандертальца (о как!) почаще бывать в театре и на приемах, потому что за последние десять лет он превратился в настоящего отшельника. Я удивился тому, что в течение обеда никто не упомянул о рисунках, которые были официальным предлогом нашей встречи; да мне и не хотелось этого, а моя папка с рисунками вместе с пальто осталась в гардеробе. Когда обед закончился, я подумал, что теперь пора уходить, но они настояли, чтобы мы пошли в номер Элизабетты смотреть мои работы. — Племянник предупредил меня, что ты попытаешься сбежать, когда об этом зайдет речь, но от нас с Титой ты никуда не денешься. Из большого, я бы даже сказал, огромного номера открывался фантастический вид на цюрихское озеро. Жаль, что сейчас идет дождь, но летом он, должно быть, невероятный. Элизабетта и Тита, забрав у меня портфолио, уселись на большом диване и принялись просматривать рисунки. Большинство из них были выполнены карандашом, какие-то — углем и несколько — акварелью. Ничего по-настоящему хорошего. Долгое время тишину нарушал лишь шелест бумаги. Иногда они клали лист на кофейный столик и разглядывали его издали, обмениваясь многозначительными взглядами. — Ты что-нибудь уже продавал, дорогой? — спросила Тита. — В общем-то нет, только несколько рисунков одному русскому, живущему в Лондоне, которому нравятся мои работы. Продажу организовала невестка моего друга, — объяснил я, чувствуя неловкость. Им не понравилось, и теперь они хотят узнать, кто тот идиот, что купил у меня работы, — чтобы было, что рассказывать знакомым. — Кто-то нас опередил, Элизабетта. Эти акварели изумительны! Теперь понятно, почему Остерманну нравятся рисунки Гунтрама. Уверенная техника, зрелые работы, вполне классические по концепции, но, в то же время, свежие и современные. Очень необычные и… завораживающие — вот подходящее слово. — Спасибо. Вы слишком добры. Ничего особенного, на самом деле, — от их похвал я растерялся. Обе мелодично рассмеялись. — Как настоящий художник, в вопросах рекламы своих работ ты безнадежен, — сказала Элизабетта. — Сколько картин ты собираешься выставить в мае? — Только три. — Жаль. На аукционе будет побоище. Я уже влюблена в эту серию с птицами! — воскликнула Элизабетта. — Ты использовал карандаши или?.. — Акварельные карандаши. Влажной кистью вы размываете цвет и, когда подсохнет, добавляете детали. Если они вам нравятся, они — ваши. Мне будет приятно. — Гунтрам, я не могу принять такой щедрый подарок. Прибереги их для продажи или следующей выставки. Твоему менеджеру нужно начать искать галерею, чтобы выставляться. — Я занимаюсь с мастером Остерманном всего полгода. Мне нужно больше времени и практики, прежде чем начинать думать о продаже работ, и по правде говоря, такой стиль сейчас не в моде. Возможно, мне стоило родиться двести лет назад. — Да, техника — классическая, но результат вполне свеж и неакадемичен. Объекты на картине прочно завладевают твоим вниманием. Глядя на них, задаешься вопросом, что имелось в виду и что за этим стоит, — сказала Тита. — Это всего лишь птицы, подбирающие крошки, оставшиеся от завтрака. Тут нет никакого скрытого смысла. Я рисую то, что мне нравится и то, что показалось интересным. Они ничего мне не ответили и вернулись к рисункам. За окном стало смеркаться, и я подумал, что пора возвращаться домой. Я встал, чтобы попрощаться, но они потребовали, чтобы я остался на чай. — Побудь с нами еще немного. Альберт планирует сегодня остаться в замке — в этом году встреча затянется надолго. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться. За чаем мы говорили обо всем на свете, и в итоге обе дамы согласились принять в подарок рисунки. Честно говоря, через некоторое время эти рисунки вполне могли оказаться в мусорной корзине — я не могу хранить все! Осторожный стук в дверь, и на пороге появился Хайндрик. Должно быть, он умер со скуки, бедный парень. — Пора? — спросил я его. — Я лишь хотел оставить вам ключи, сэр. Встреча затянется, поэтому мы вернемся в замок завтра утром, сэр. Я ошарашено уставился на Хайндрика. — Ты можешь позвать нас на ужин, дорогой. Давно нас не приглашали в ресторан молодые люди, — вмешалась Тита, очень довольная тем, что я останусь с ними. А я занервничал. — Все хорошо, Холгерсен? — Да, сэр. Просто задержка. Спокойной ночи. Пасхальное воскресенье Сейчас очень поздно, и я валюсь с ног от усталости. Похоже, я всё ещё не готов к таким волнениям. Вряд ли я бы выдержал ночь в клубе. А ведь тут были только дети с шариками, шоколадными яйцами и кроликами, да еще сто пятьдесят человек за обеденным столом. В субботу Хайндрик в одиннадцать утра забрал меня домой. Он выглядел уже не таким напряженным, и мне стало интересно, в чем причина изменений. Но спрашивать я не стал. Он молча вез меня в замок. В машине играл последний диск Мадонны, “American Life.” Где Хайндрик его взял?! Официально он выходит только в следующий понедельник. — Мне больше нравился ее прежний сексуальный стиль. В поп-музыке не должно быть зауми. — В следующий раз купи Бритни, — хихикнул я. — Так и сделаю. Люблю глуповатых блондинок. В замке царила суматоха, устроенная слугами, убирающими дом. Похоже, у них тут была неслабая вечеринка. В гостиной я нашел Фридриха, сокрушенно взиравшего на то, как трое мужчин скатывают большой голландский ковер, посередине которого темнело огромное красно-бурое пятно. — Что я могу сказать? Я тут ни при чем. Доброе утро, Фридрих, — сказал я, отходя в сторону, чтобы дать вынести ковер из комнаты. — Это ужасно. Такое пятно уже не выведешь. Вечером должны привезти другой, персидский, но это будет уже не то. Надо было сразу опустить его в холодную воду, но им было не до этого. Хорошо хоть, что древесина под ним не пострадала, — вздохнул он. — Где герцог? Еще спит? — Нет, завтракает с Линторффом, Кляйстом и Делером. В малой столовой. Можешь к ним зайти, — сказал он мрачно. Пора делать ноги, иначе придется присутствовать на торжественных похоронах ковра. Настроение, царящее в столовой, было не лучше. Его можно описать одним словом: «похмелье». Присутствующие выглядели расстроенными и усталыми. Поразительно, полдень, а они только завтракают. — Доброе утро, — поздоровался я и собирался уйти, но Конрад велел мне сесть и попить чаю. Остальные трое ответили лишь приветственным кряхтеньем. Я сел рядом с Михаэлем. — Хорошо провел время с девочками? — фыркнул он, заработав убийственный взгляд Конрада. Да уж, любимый, похмелье тебе не идет. — Вполне. Очень милые леди. А вы? Похоже, вы уже плохо переносите алкоголь, — пошутил я. — Я способен продержаться целый вечер на Октоберфесте, мальчик! — рявкнул он. Похоже, твое знаменитое баварское чувство юмора этим утром отказало. — Гунтрам, я тебя убью! — завопил с порога Альберт, заставив остальных подскочить. На их лицах явственно отразилось острое желание его придушить. — Мать позвонила мне сегодня в СЕМЬ утра, чтобы воспеть тебе хвалы. И до ВОСЬМИ она не прекращала болтать! Зачем ты ей отдал этих проклятых птиц?! Она без ума от них. В результате мой драгоценный утренний сон был нарушен, и посмотри, как я выгляжу! — Тебе и сотня лет сна не помогла бы, — фыркнул Конрад и был награжден сердитым взглядом Альберта. Слуга поставил перед ним что-то вроде яичницы-болтуньи. — Что с покойником? — спросил Альберт своего кузена. Я дернулся. — Черный кофе, пожалуйста. — Скручен и вынесен. Преемник прибудет сегодня к вечеру, — ответил Конрад. Ааа, это они про ковёр. — Фридрих очень расстроен из-за него, — невинно сказал я. — Вино? — Потеря небольшая. Переживет, — проворчал Конрад. — В одиннадцать мне звонила Тита, чтобы поведать, как она признательна тебе за подарок. Она снова пригласила тебя в гости. Собирается купить что-нибудь твое на аукционе, и мне пришлось согласиться. В этот раз у русского будет очень серьезный конкурент. — Рад, что им понравилось. Ваше собрание прошло нормально? Вы все выглядите очень уставшими. — Я все еще Грифон, и в ближайший год все останется по-старому, — буркнул Конрад. — И слава Богу! — воскликнул Альберт. — Мне совсем не хочется на твое место, кузен. А Фортинжере сам напросился. В нашем деле преданность — немаловажная вещь. ------------------ * OMV Petrom S.A. — румынская нефтяная компания, самая большая в Румынии; крупнейший поставщик нефти и газа в Южной Европе. В конце 2004 года Petrom была приватизирована и продана австрийской нефтяной компании OMV. По некоторым оценкам, это самая значительная приватизация за всю историю Румынии (Википедия).