Заместитель

29 августа Мы все еще в Лондоне. Нет, я не жалуюсь. Мне очень нравится этот город. Конрад взял несколько свободных дней после нью-йоркских неприятностей (не знаю, чем все закончилось, но он доволен, и активам его партнеров, а также Священной Швейцарской Банковской Тайне больше не угрожает внимание Федеральной прокуратуры США). Мы побывали в Национальной галерее, у продавцов предметов искусства (все — его поставщики, разумеется), один раз ходили в Ковент-Гарден, гуляли по городу (к большой досаде Хайндрика, но швед не жаловался, а стоически терпел). Все, как было запланировано, только не в Буэнос-Айресе, а в Лондоне. Поскольку погода стояла хорошая (просто слегка дождливая), я полюбил рисовать в парке рядом с домом (в компании Хайндрика, разумеется), снова вернувшись к рашкулю* (Фридрих убьет меня, когда увидит пятна на одном из пиджаков) и пробуя странные карандаши, которые я нашел в одном из лондонских магазинов. Графитинт. Это вроде графита, но если их намочить, они становятся похожи на акварель, но более плотного качества. Я также придумал «дипломатическое решение» для темперы. Готовая яичная эмульсия. Вариант не самый лучший, но зато мне не придется испытать гнев Жан-Жака, когда он обнаружит у себя в холодильнике банку со смесью яичного желтка, скипидара и масла. Кое-кто мне больше не звонил, чему я безмерно рад. Честно говоря, не знаю, как среагировал бы. Конрад прав. Репин коварен, а зло приходит в разных обличьях. Он может выглядеть приятным и цивилизованным человеком, но при этом не гнушается зарабатывать деньги на детской проституции. Даже не знаю, кто хуже: тот, кто этим непосредственно занимается, или тот, кто его покрывает. Обоих нужно бросить в кипящее масло. НЕТ. Я не должен никогда больше с ним говорить. Это мне не по зубам. И если я снова вернулся к старым материалам, то это потому, что я с ними чувствую себя более уверенно, и нет смысла покупать тюбики с маслом, если у меня дома есть масляные краски прекрасного качества. И это не связано с предложением Репина вернуться к темпере… это все только ради детей. Дерьмо! Снова дети! Я всё не мог избавиться от образа тайской девочки, которую некоторое время назад видел в документальном фильме. Проклятье, он купил мою картину с читающими детьми! Возможно, их портрет теперь украшает один из его «клубов»! При этой мысли меня чуть не вырвало. Пятое сентября Конрад снова уехал по делам. Наши каникулы затянулись надольше, чем ожидалось. Почти три недели вместе, и он не уходил в офис более, чем на три-четыре часа, и почти не запирался в кабинете. Я уже начал привыкать к хорошему, а зря… К сожалению, пора вспомнить о реальной жизни, а она говорит, что мне необходимо вернуться в Цюрих к двенадцатому числу, чтобы подготовиться к учебе и к скандалу, который закатит Остерманн, когда поймет, что я не касался тюбика с маслом с августа месяца. Карандаши, графитинт, рашкуль, темпера, несколько акварелей. Он не посмеет сказать, что я не работал: шесть блокнотов с эскизами по восемьдесят листов 9*12, плюс еще два форматом 5*7 (один потерян, жаль) и пять с рашкулем по тридцать два листа, а также акварели. Из-за меня амазонские джунгли лишились нескольких деревьев. Так что с количеством все нормально, насчет качества — не уверен. Седьмое сентября Это был хороший день. До девяти часов вечера. Я провел его, рисуя в парке, с Ларсом, который предусмотрительно захватил с собою книжку. Так что никаких проблем. По дороге домой я купил новый блокнот для эскизов. Поужинал в одиночестве и рано отправился в постель, а Мопси — в свою корзину. Она знает, что ей придется выселяться из спальни в ту же минуту, как вернется Конрад. Я лег и открыл книгу о классической мифологии в искусстве Ренессанса, которую купил здесь, в Лондоне. Завибрировал мобильник, и хороший день закончился. Почему я никогда не смотрю, кто звонит?! — Алло? — Добрый вечер, Гунтрам. О Боже, это был он. Я сглотнул и сел на кровати, отбросив книгу в сторону. — Мистер Репин, нам не стоит разговаривать. До свидания. — Видал я и прежде темпераментных художников, но ты — первый случай раздвоения личности, — хихикнул Репин, позабавленный моим ответом. — Пожалуйста, не звоните мне больше, сэр, — твердо сказал я. — По крайней мере, у тебя хорошие манеры. Обычно они кричат и швыряют вещи. Очень вульгарно. — Я не хочу иметь ничего общего с человеком, который поощряет эксплуатацию детей, — я нажал отбой и отключил телефон. Завтра поговорю с Гораном. Идти сначала к Конраду не имеет смысла. Восьмое сентября До пяти вечера все шло нормально. После обеда мы с Ларсом пошли в Голландский парк, и я погрузился в рисование деревьев, забыв обо всем, что не было деревьями или бумагой. — Здравствуй, ангел. Пора наконец нам с тобой поговорить. Я застыл, никак не ожидая его здесь увидеть. Да еще с пятью громилами, выглядевшими более угрожающе, чем любой из секьюрити Конрада. Двое крепко держали Ларса, а трое взяли в кольцо меня. Не то чтобы я мог убежать — я сидел на траве с блокнотом, лежащим на скрещенных ногах, и разбросанными вокруг карандашами. Собравшись с духом, я поднял голову и взглянул на Репина, стоявшего против солнца. Он протянул руку, словно хотел помочь мне встать. — Бери свои вещи, и пойдем, — скомандовал он, пристально глядя мне в глаза. Я собрал карандаши в коробочки и взял блокнот. Медленно я сложил все это в рюкзак, который брал с собой, когда хотел порисовать на природе. Репин снова протянул руку, и я вопросительно посмотрел на Ларса. Он коротко кивнул, и я взял руку Репина. Не помню, когда последний раз мне было так страшно. Один из его телохранителей забрал у меня рюкзак. Я не стал спорить — сейчас это не самая большая проблема. — Мой дом на той стороне улицы. Илчестер Плейс. — Дерьмо, это ж всего в трехстах метрах от дома Конрада! — Мы вместе выпьем чаю, и когда закончим, я верну тебя в дом Линторффа. — Я попятился от него, но трое охранников преградили мне путь. — Мои люди позаботятся о твоем спутнике, пока мы обсудим наши разногласия. На этот раз я не буду снисходительным к тебе, как раньше. А сейчас шевелись, если хочешь, чтобы твоего телохранителя вернули одним куском. Я снова взглянул на Ларса, но он на меня не смотрел. — Хорошо, идем, — сказал я. Мы дошли до его дома слишком быстро. Репин жил в особняке, похожем на дом Конрада, но менее впечатляющем — один из тех коттеджей из красного кирпича, которые построены напротив парка. Его окружал большой сад, огромные деревья нависали над домом. Пожалуй, этот сад будет побольше нашего. Один из его людей открыл для нас ворота, и мы вошли в красивый и очень тихий сад, а потом в холл в классическом стиле. — Предпочитаешь пить чай в гостиной или в саду? — предупредительно спросил Репин. Я был ошарашен. Как он может быть таким вежливым после того, как почти тащил меня за собой — хотя и не больно? А он может быть и грубым — у меня неделю не сходили синяки на запястье после того, как он схватил меня за руку на приеме у Блакье. — В саду, если это вас не затруднит. Возможно, там я хотя бы буду избавлен от удушающей атмосферы его дома. — Ничуть, — ответил он и сделал по-русски несколько распоряжений дворецкому. Вот сейчас он попросит подсыпать мне яду. — Сюда, пожалуйста, — сказал он, и мы пошли к двери, потом по коридору и оказались на заднем дворе, где стоял стол, уже накрытый для чаепития; дворецкий колдовал с самоваром, а горничная расставляла блюда с пирожными. — Садись, пожалуйста, — сказал он, и я послушался, не желая его сердить. Хотя я ничего не сказал, горничная подала мне чашку с одним кусочком сахара и без молока, в точности как я обычно пью. Это напрягало и пугало. Репину она вместо сахара положила ложку меда. Затем слуги, поклонившись, исчезли. — Это так сложно — сидеть в саду и пить со мной чай? Он не отравлен, — мягко сказал Репин; куда делась резкость, с какой он говорил со мной до этого... Возможно, он хотел сохранить лицо перед своими подчиненными, после того, как его кинули в Буэнос-Айресе. — Где мой телохранитель? — Пьет чай с моими ребятами. Я сдержу свое слово, и твоего охранника вернут в целости и сохранности — не так, как поступил Линторфф с тем человеком, который оставил в твоем шкафчике мой подарок. — Я не понимаю, — сказал я, белея, как лист бумаги. — Просто неулаженный вопрос — иногда у нас с Линторффом случаются разногласия. Тебе понравилась книга, Гунтрам? — Я ее не читал. Все, что было в пакете, я отдал Конраду. — Либо у тебя раздвоение личности, либо недавно что-то случилось. Меньше чем месяц назад ты разрешил звонить тебе и вполне по-дружески со мной разговаривал. Можешь мне объяснить этот феномен? — Я не заинтересован ни в каком общении с вами, сэр. — Константин, — резко поправил он меня. — Почему так? — Мне неприятен ваш бизнес. Герцог рассказал, что один из его людей посещал ваш публичный дом в Нью-Йорке. Педофил. Как вы можете так обращаться с детьми и при этом спокойно спать по ночам — вне моего разумения. Это отвратительно. — Ах, Линторфф до сих пор огорчается из-за дела Голденберга? — к моему величайшему ужасу ухмыльнулся он. — Да, его трейдер частенько наведывался в одно из заведений моего партнера. Признаю, это я передал фотографии и видеозаписи в Федеральную прокуратуру, чтобы отплатить за то, что случилось с моим человеком в Цюрихе. К тому, что этот парень решил пойти на сделку с прокурором, я отношения не имею. Думаю, Линторфф уладил дело, поскольку Голденберга больше никто не видел. Павичевич очень хорошо знает свою работу. Я тоже не одобряю такого рода бизнес (и это заведение мне не принадлежит), но спрос рождает предложение, и я не могу заставить своих партнеров сменить сферу деятельности. Зато теперь одним трейдером и одним педофилом на этом свете стало меньше. — То есть вы добровольно признаете, что знали об этом и ничего не сделали? Это еще отвратительней. — В таком случае Линторфф виноват не меньше, чем я, потому что он давно знал о наклонностях своего сотрудника, но тот зарабатывал фантастические прибыли для одного из хедж-фондов Линторффа. Поэтому Линторфф не предпринимал ничего до тех пор, пока перед его драгоценными партнерами не встала угроза разбирательства со Службой внутренних доходов.** Гунтрам, каждого, кто работает на Линторффа, проверили дважды или трижды. Ты бы удивился, узнав, что считается нормой в финансовом мире. Линторфф рассказал тебе лишь пятую часть того, что на самом деле знает. Мне стало нехорошо. Действительно ли Конрад обо всем знал и ничего не делал? Репин только что прозрачно намекнул, что Конрад убил двух человек. Одного — за то, что вскрыл мой университетский шкафчик, второго — за попытку сдать его партнеров властям. Я отпил чая. — Ты о его бизнесе знаешь далеко не всё. Орден держится в тени, он менее заметен, чем моя организация — у них было достаточно времени, чтобы дистанцироваться от криминальной деятельности; большинство их сделок легальны. За несколько веков существования так или иначе зарабатываешь определенный авторитет. Кроме свержения правительств, организации встрясок на товарных и финансовых рынках, а также помощи людям вроде меня в структурировании их состояний, Орден невозможно уличить в чем-нибудь неблаговидном — вроде проституции или незаконного наркооборота. Но не думай, что Орден или Грифона не воспринимают всерьез. Перейти им дорогу — самоубийство. Кстати, где этот человек, Фортинжере? Я слышал, он пытался возражать Линторффу, и с Пасхи его никто больше не видел. Даже семья не особо старается найти его. Я с ужасом уставился на него, не веря собственным ушам. Это невозможно. Банки Конрада базируются в Швейцарии. Их тщательно проверяют каждый год. Компании, которыми он владеет, это промышленные предприятия с давней историей; его хедж-фонды работают на лучших рынках. Он сотрудничает с правительствами, и далеко не самых маленьких стран. — Не помню, где я прочитал это: "Величайший трюк дьявола состоял в том, чтобы убедить мир, будто его не существует", — мягко сказал Репин. — Какая ирония. Мы с Конрадом соперничаем из-за вопроса, который вообще не имеет отношения к нашим империям. До этого у нас были серьезные деловые отношения, основанные на взаимном уважении. — Я не верю вам, — со сбившимся дыханием прошептал я, пытаясь взять себя в руки. — Мир — гораздо более мрачное место, чем ты думаешь, Гунтрам. Может, поэтому я и люблю твои картины. Они полны жизни и света. В определенном смысле мы с Линторффом сейчас находимся в тупиковой ситуации. У меня есть достаточно возможностей уничтожить некоторых его людей и доход, который они ему приносят. Увы, он, со своей стороны, способен уничтожить меня при помощи информации, которой располагает. Но в этом случае, вот жалость, последствия ударят и по нему, поскольку именно он ответственен за легализацию большей части моих доходов. Линторфф сосредоточил больше власти в своих руках, чем я когда-нибудь буду иметь, но ему приходится ежегодно отчитываться перед Орденом, тогда как я абсолютно и безраздельно властвую над своими активами. Мой единственный шанс побороться с ним — это если его сместят с высшего поста в Ордене, но даже и тогда его личного состояния хватит для того, чтобы отомстить. — Конрад — достойный человек. Не мафиози, — пробормотал я, пытаясь понять, что он сказал мне. — Я и не отрицаю, что Линторфф обладает определенным благородством. Он всегда держит слово. Я уважаю его. Надеюсь, теперь ты понимаешь, в какое положение нас обоих поставил. — Я?! Я всего лишь приехал в Венецию на каникулы, а потом вдруг оказался в самом центре полицейского расследования, плюс несколько албанцев собирались убить меня или продать вам в качестве постельного раба!!! — заорал я, теряя терпение. — Сейчас я понимаю, что это был не самый лучший способ сблизиться с тобой. Мне следовало бы сделать, как Линторфф. Он оказался гораздо умнее меня. Видишь ли, я уже несколько раз пытался подступиться к тебе, но ты никогда не замечал меня или не верил, что я могу заинтересоваться тобой. — Я никогда не видел вас до аукциона и не знал, что вы хотите купить мои проклятые рисунки! — с негодованием возразил я. Он рассмеялся в ответ: — Гунтрам, мы уже два раза встречались до этого и даже разговаривали. Обидно, что ты даже не помнишь этого. Первый раз — на дне рождения матери Федерико Мартиарены в марте 2001 года. Я заговорил с тобой по-французски, но ты сбежал. Ты так нервничал, смотрел в пол из-за того что к тебе подошел взрослый. Единственное, что ты сказал, когда я спросил, как тебя зовут, это «Я никогда не был в России. Извините». Во второй раз — в один дождливый вечер рядом с университетом — я предложил подвезти тебя, а ты едва не треснул меня по голове своим учебником. Я еще раз убедился, что ты с другой планеты. Обычный человек на твоем месте хотя бы взглянул на меня, услышав, что я — миллионер. — Я совершенно вас не помню. В любом случае, это дурацкий способ познакомиться. — Дурацкий?! На вечеринке, устраиваемой матерью лучшего друга? Предлагая подвезти юношу, стоящего в одиннадцать вечера на пустой улице, насквозь мокрого и кашляющего так, словно у него последняя стадия чахотки? — Так только шлюх снимают на улице! Может, для вас это и нормально! — Я сказал тебе свое имя и имя Альвеара, чтобы ты не сомневался, но ты так сердился, что тебя по ошибке приняли за одну из уличных проституток, что не слышал меня. Ты еще и никудышный официант. Никогда не приходишь, когда тебя зовут, и посылаешь вместо себя идиотку-девчонку. — Веронике нужно было получить как можно больше чаевых. Одинокие мужчины всегда дают больше, чем женщины. Мы договорились, что в таких случаях столики обслуживает она, — пробормотал я. Теперь я вспомнил его: высокий иностранец, который приходил несколько раз и всегда оставлял внушительные чаевые. — Потом в Париже я хотел поговорить с тобой о том, что происходило тогда в Аргентине. Но ты всегда был занят, на полной скорости гоняя по городу, доводя моих людей, которые пытались тебя перехватить, до помешательства. Как меня это бесило! На девушек ты не смотрел и рано шел спать, чтобы на следующее утро продолжить свою беготню. Я сделался посмешищем для моего персонала. Вел себя, как ненормальный тинэйджер или жалкий старик, пытаясь привлечь твое внимание. В сорок-то лет! Поэтому в Венеции я решил добиться своего несмотря ни на что. — Возможно, всё это должно было заставить вас задуматься о том, что я никогда не заинтересуюсь вами. — Ты просто не замечал меня. Потом объявился Линторфф и украл тебя у меня. Во всем виноват тот мальчишка. Он должен был привести тебя ко мне, а вместо этого подтолкнул к нему! — Федерико — хороший друг, он знал, кто вы такой. И вы подставили его с наркотиками. — Он взял двести пятьдесят тысяч долларов наличными за то, чтобы привезти тебя в Европу, — обозленно бросил Репин. Я потерял дар речи. Федерико говорил, что старался оттолкнуть меня от себя, чтобы тем самым уберечь от Репина. — Вы в самом деле думаете, что похитив и изнасиловав меня, заставите в себя влюбиться? Это ваш план? Трахать, а потом заставлять рисовать? Или одурманить наркотиками, чтобы я перестал отличать черное от белого? — Первый раз за много лет я потерял терпение. Я чувствовал отчаяние и злость, когда Линторфф украл тебя меньше, чем за пять минут. Я посвятил тебе почти целый год! — Он ничего не крал, потому что я никогда не был вашим или его. Я — свободный человек, — мягко сказал я. Я мог понять его гнев и досаду, но не оправдать его действия. — Константин Иванович, даже если бы мы познакомились обычным образом и влюбились друг в друга, я никогда не смог бы принять ваш образ жизни. Ваше благополучие построено на несчастьях других людей. Я видел, как наркотики, которые вы распространяете, лишают бедняков шансов выбраться из трущоб. Десятилетние дети продаются извращенцам за дозу. Наркотики приносят с собой жестокость и деградацию. Я уже не говорю о других ваших делах. — Я взял его за руку. — Мне очень жаль, что я огорчил вас. Давайте все это прекратим. Сейчас. — Невероятно. Ты спокойно живешь с Линторффом, который вдвое хуже меня, но отказываешь мне из-за того, что не весь мой бизнес легален. Я бы никогда не стал делать тебя частью своей организации, как это сделал Линторфф. Ты оставался бы непричастным к моим делам. — Я не имею отношения ни к какой организации! У Конрада нет нелегального бизнеса! — крикнул я ему. — Будучи консортом Гриффона, ты не имеешь отношения к Ордену? Надо же! Являясь главной причиной скрытой войны между Конрадом и мной, ты ни при чем? Возможно, ты и не нажимаешь на спусковой крючок, но у тебя есть тот, кто сделает это за тебя, — он усмехнулся. — Может быть, такая линия защиты сработает перед судом, но не перед твоей совестью. Скажи Линторффу, чтобы он еще раз подумал о моем предложении, и тогда, возможно, мы сможем решить этот вопрос мирно, без кровавой бойни. — И ваше предложение — это… — Он позволит тебе жить со мной шесть месяцев. Разумеется, я внесу залог. Иначе — война, как это было с Морозовым, — твердо сказал он. Он ненормальный. Нет, оба они ненормальные. Я глубоко вздохнул: — Правильно ли я понял: Конрад разрешает вам насиловать меня полгода, потому что я никогда добровольно не позволю вам до меня дотронуться, а вы не начнете отстреливать невинных людей? — Гунтрам, я никогда не причиню тебе боли и не буду тебя принуждать. Я всего лишь хочу получить возможность узнать тебя лучше. То, что он делает с тобой, это неестественно и омерзительно, — с искреннем отвращением проговорил он, отпивая чай, словно хотел избавиться от неприятного привкуса во рту. — Он делает то же самое, что хотите делать со мной вы. Алексей говорил мне, что вы не будете просто сидеть и смотреть, как я рисую, — хмыкнул я. Лицемер! Он тяжело вздохнул и переключил внимание на свой чай. — По крайней мере, общаться со мной ты не откажешься? — спросил он через несколько минут. — Откажусь! Я здесь только потому, что вы угрожали моему телохранителю! — Сейчас он, скорее всего, пьет водку с моими ребятами. Нет смысла ссориться из-за него. Вообще этот конфликт абсурден. Никто ничего не выиграет, только потеряет. Между Орденом и моими людьми раньше никогда не было проблем. Вот почему я отослал Алексея к Конраду. У того парня, который охранял тебя сегодня, дружеские отношения с Иваном Ивановичем. Конрад знает об этом, и ему прекрасно известно, что я не сделаю тебе ничего плохого. Проблема в том, что по некоторым причинам ты очень боишься меня, и у тебя чуть ли не приступ случился, когда ты нашел мой подарок. — Как же мне прикажите относиться к главе русской мафии? Человеку, который следит за мной? К тому, кто убил целую семью из-за того, что потерял контракт? К тому, кто собирался меня похитить? К тому, кто почти убил моего лучшего друга? — неверяще спросил я. — К тому, кто испробовал почти все, чтобы узнать тебя. К тому, кто не критикует твое искусство и тебя самого. К тому, кто влюблен в тебя последние три года. Ты слишком бурно реагируешь на меня, и это вина Линторффа — он настроил тебя против меня. Я никогда не лгал о своей деятельности и не отрицал ее, как это делает Линторфф. Спроси Линторффа о его бизнесе, и посмотрим, что он ответит. — Он не любит, когда я интересуюсь его делами. Просто поймите: я люблю его. Не вас. Пожалуйста, не начинайте войну из-за ерунды. Я уверен, что вы найдете кого-то лучше меня. На свете сотни художников. А я даже не художник, а так... — сказал я, огорченный его упрямством. — Гунтрам, то, что случилось, выходит за рамки наших с тобой отношений. Линторфф поставил меня в нелепое положение уже два раза за год. Вот это по-взрослому! Только трахнув меня, можно восстановить свою репутацию и вернуть себе место в высшем преступном сообществе. У меня заболела голова. — Уже поздно. Я бы хотел пойти домой. — Да, разумеется. Поговори с Линторффом о моем предложении. Ты мог бы остаться до начала семестра и жить в доме Линторффа, если здесь ты чувствуешь себя неуютно. Я провожу тебя. Амундсен, должно быть, уже ушел и жалуется Павичевичу. Что за хрень?! Всё, хватит, я иду домой. Я поднялся со стула, он тоже встал со своего. Не дав мне времени среагировать, он сказал: — Ты и понятия не имеешь, как ты красив. Прошу, дай мне шанс завоевать твою любовь. Я молчал, чувствуя жалость. Несмотря на то, что он выглядел опасным (нет, он был опасным), я чувствовал себя ответственным за то, что он настолько увлекся мною. Я никогда не хотел играть его чувствами. Если б не его сомнительный бизнес, он мог бы заполучить кого угодно. У него приятная наружность, он сильный, умный, воспитанный и мужественный. Не такой эффектный, как Конрад, но далеко не урод. Его неуместное увлечение мною было в какой-то степени трогательным. — Если ты не хочешь приходить сюда или чтобы я навещал тебя, тогда разреши звонить тебе. Один раз в неделю. — Конрад убьет меня. Он очень ревнив и никогда не поверит, что мы с вами всего лишь обсуждаем искусство Возрождения, — тихо возразил я, но уже не так уверенно, как прежде. Проклятье, он — плохой человек! Гунтрам, ты полный идиот! Скажи «нет»! — Он, как и я, не хочет конфронтации. Позволь мне поговорить с ним, и он разрешит. — Нет, он убьет меня при одном упоминании вашего имени. Может быть, он так и сделает, когда обнаружит, что я здесь. Я должен идти. Я прекрасно помнил его приступ ревности в Венеции… и как он может наказать, если попытаться уйти от него, как той ночью в Буэнос-Айресе; это было давно, но еще свежо в моей памяти. Репин взял мое лицо в ладони и заглянул в глаза. Я слишком удивился, чтобы оттолкнуть его, потому что никто, кроме Конрада, давно не прикасался ко мне, не считая телохранителей, которые дергают меня за руки, когда хотят, чтобы я двигался. — Он когда-нибудь был с тобой жесток, маленький? — В начале он иногда бывал груб. Когда я в прошлый раз приезжал в Буэнос-Айрес, я попытался уйти от него из-за этого, но он вернул меня меньше чем за две недели. Я даже не хочу вспоминать, как он тогда меня наказал. Но после того, как я попал в больницу, он не тронул меня и пальцем. Он добр и заботлив с тех пор, как я понял, как должен вести себя, — смущенно признался я, поражаясь, с какой стати всё это ему рассказываю. Он закрыл глаза, словно пытался не взорваться от того, что услышал. Потом открыл их и взглянул на меня с болью и сочувствием. — Я понятия не имел, Гунтрам. Ты не можешь к нему вернуться. Если он так несдержан, боюсь, ты можешь серьезно пострадать. — Я люблю его, а он любит меня. Он мне ничего не сделает, — не очень убедительно возразил я. — В твои двадцать лет у тебя почти нет друзей. Ты постоянно окружен его людьми. Нигде не бываешь, кроме его офиса, университета или студии Остерманна. Никто из моих ребят никогда не видел тебя в кино, в торговом центре или в кафе. Мне следовало бы раньше обратить на это внимание, — сказал он и погладил меня по щеке. — Именно благодаря вам я не могу разговаривать с людьми. Каждый раз боюсь, что они наняты вами, — пожаловался я. — Ты останешься со мной в этом доме. Не возражай. Ничего не хочу слышать! Линторфф может прийти и забрать тебя, если хочет. Мы еще поговорим об этом. Попроси своего дворецкого прислать нужные вещи, — скомандовал он. — Я хочу домой сейчас! — разозленно крикнул я, бросаясь к двери. И обнаружил у себя на пути огромного человека, которому хватило одного движения, чтобы вернуть меня на место. — Константин Иванович, позвольте мне уйти, и Конрад не будет вам мстить. Вы же сами сказали, что не хотите вражды! — Нет, тогда Линторфф отыграется на тебе. Выяснив, что ты говорил со мной и скрыл это от него, он может решить, что ты его предал — а я видел, как он поступает с предателями. Не хочу рисковать. Пусть приходит сюда — ему придется иметь дело со мной, а мне есть, что ему противопоставить. Иван Иванович покажет тебе твою комнату. Репин ушел, оставив меня с великаном, который был еще массивнее, чем Алексей. Он пристально рассматривал меня, а я застыл, чувствуя себя слабаком. — Пойдем, мальчик. Я покажу тебе комнату, — его акцент был заметнее, чем у Алексея или Константина. — Позвони своему телохранителю и скажи, что из вещей тебе понадобится. Давай же. Русские обожают командовать, не важно, откуда они. В точности как Алексей, но тот хотя бы говорил «пожалуйста». Я выудил мобильник из недр куртки, глубоко вздохнул и быстро набрал номер Хайндрика. Звонить Конраду не имело смысла. Лучше пусть Хайндрик на меня накричит. И вообще, не один я виноват, что оказался здесь. — Гунтрам, ты опаздываешь. Тебе полагалось вернуться домой к семи. Дай мне Ларса. — Не могу. Его со мной нет. Я у мистера Репина дома, — лучше быть повежливей, пока этот монстр стоит у меня над душой. — ЧТО?! Ты пьян?! — из-за его оглушительного вопля мне пришлось убрать телефон от уха. Русский сочувственно поднял бровь и тихо присвистнул. — Мне ничего не оставалось делать — мистер Репин настаивал. Я не знаю, где Ларс сейчас. Не видел его с тех пор, как пришел сюда. Репин хочет, чтобы я остался с ним, и просит прислать мои вещи. Он сказал, что поговорит с герцогом. Мне нужны лекарства, ну ты знаешь… Передай ему, что позже я попытаюсь ему позвонить. — Ничего не предпринимай. Оставь это нам. Я поговорю с его Светлостью. Ни при каких обстоятельствах не зли Репина, понял меня? От этого зависит твоя жизнь. Ты в порядке? — Да, он вежлив и пока что ведет себя цивилизованно. Великан подошел ко мне и отобрал телефон. Я хотел запротестовать, но он махнул рукой, чтобы я молчал. — Это Обломов. Пришлите его лекарства, одежду на неделю, лэптоп и книгу, если он умеет читать… В справочнике посмотришь, — он отключился и положил мой мобильник себе в карман. — Получишь назад, когда босс разрешит. Не создавай нам проблем, или пожалеешь об этом. Идем. Наверх, — рявкнул он. Как вообще Лусиана Долленберг могла принять его за коллекционера и миллионера? Я бросил на него презрительный взгляд и со всем достоинством, какое мог собрать, пошел в дом. --------- * Рашкуль — угольный карандаш. * Служба внутренних доходов (англ. Internal Revenue Service, IRS) = налоговая служба.