Заместитель

Уже поздно, но заснуть никак не удается. Я зафиксировал сегодняшние события на лэптопе и вскоре был отправлен в свою предполагаемую спальню. Лэптоп-то у меня есть, а вот интернета нет. Впрочем, не могу пожаловаться на условия моей тюрьмы: мне досталась просторная комната с выходящими в сад окнами из пуленепробиваемого стекла, большой кроватью, покрытой темно-красным дамастом*, письменным столом с двумя стульями, французским мраморным камином, мраморной ванной комнатой. А еще там висели картины. Пастель, изображающая обнаженную женщину, должно быть, авторства кого-то из последователей Ренуара. Да наверняка — никто в здравом уме не повесит Ренуара в гостевой комнате. Еще там был прелестный Писсарро и невероятная копия печального серо-голубого пейзажа Моне. Скорее всего, это превосходного качества копии, хотя выглядели они почти как настоящие. Таким вещам место в музее. На камине расположилась коллекция фигурок животных: вороны, свиньи, лошади, лягушки и быка. — Это, в основном, бовенит, а глаза сделаны из рубинов. Ворона выточена из обсидиана. Все они из мастерской Фаберже, изготовлены где-то в районе 1900 года, — глубокий голос Обломова напугал меня, я не заметил, когда он успел войти. За ним следовал дворецкий, который нес чемодан и сумку с моим лэптопом. — Распакуй свои вещи и проверь, все ли есть, что нужно. Ужин в девять. И надень костюм, мальчик. Мистер Репин очень щепетилен в вопросах этикета, и с него уже хватит помойных кошек, называющих себя художниками. Почему все, увидев меня, непременно приходят к выводу, что я не знаком с правилами поведения в обществе? Я действительно сейчас немного растерян, особенно учитывая стрессовую ситуацию, но это не значит, что я не знаю, как себя вести. Что-что, а это в школе в нас вбили намертво. Ты можешь быть полным идиотом, но всегда должен твердо знать, о чем говорить, что надеть и когда заткнуться. Я никак не мог выбросить из головы обвинения, выдвинутые Репиным против Конрада. Что-то похожее говорил тот ненормальный журналист, но Репин был конкретнее. Почему он иногда называет Конрада по имени? Они когда-то были друзьями? Разве не говорил мне Алексей, что благодаря Конраду легальное состояние Репина увеличилось? Отмывание денег? Правда ли он приказал устранить репинского человека? Доказательств у меня нет — лишь слова бандита. Фортинжере. Ковёр. Нет, не может быть. Там присутствовало человек пятьдесят, все — из респектабельных компаний и банков! По неким причинам я был отослан из дома на всю ночь, хотя раньше Конрад никогда бы не позволил мне ночевать одному в отеле. В предыдущем году их встреча тоже затянулась допоздна, но я оставался дома. Пятно на ковре было слишком большим для одного разбитого бокала, понадобилось бы четыре-пять бутылок. Винные пятна красные или бордовые, и их можно свести специальным средством. В ресторане нам постоянно приходилось это делать. Высохшая кровь — другое дело, ее никогда не отчистишь до конца, и люминольная проба** все равно даст положительный результат. Нет. Это безумие. Кто в здравом уме станет убивать в присутствии пятидесяти свидетелей?! Фортинжере всего лишь выразил недовольство в мой адрес, он не заслужил такого наказания. Конрад говорил мне, что и раньше имел дело с оппозицией в Ордене. Нет. Отсутствием поддержки, так он сказал. Это не то же самое, что прямая оппозиция. А Лёвенштайн говорил, что собравшиеся возмущались «мягкостью» Конрада по отношению к Морозову. Я отправился в ванную умыться и приготовиться к ужину. Опоздать — верный способ разозлить Репина. Я оперся руками о раковину, чувствуя огромную усталость. Конрад не может быть таким, как Репин. Он заботливый и ласковый, иногда даже чересчур. Как-то раз он сказал, что так ведет себя только со мной, со всем же остальным миром он жесток и беспощаден. Со мной он «опускает свои щиты». Похоже, это — правда, если вспомнить, как все бегают в банке, стоит лишь ему поднять бровь, и как он обошелся с Фердинандом из-за дурацкой шутки Мари Амели. Банкиры в его присутствии держатся с уважением и долей страха, хотя они и не его служащие. У некоторых из них почти столько же денег, как у него. Вернувшись в спальню, я открыл чемодан и на автопилоте стал раскладывать вещи. Выбрал костюм из гранита***, белую рубашку и голубой галстук, оделся и без пяти девять был готов. Как мне сейчас не хватает Конрада! Дверь оказалась не заперта. Да, Гунтрам, ты даже можешь отсюда выйти. Очередная уловка, чтобы внушить мне ложное чувство безопасности. Я прошел по коридору к лестнице и столкнулся с Обломовым. Он придирчиво осмотрел меня. Мудак! — Идем, — рявкнул он. Он отвел меня в гостиную и оставил одного. В гостиной я обнаружил впечатляющую коллекцию импрессионистов. Коллекция Конрада подобрана по-другому. Там можно найти ошеломительные полотна, написанные начиная с XIV века и далее, большинство на религиозные темы, фантастического качества. Есть и импрессионисты, но не в «жилой зоне». «Современные» вещи находятся в банке или разбросаны по другим его домам. Личную студию Конрада украшает маленький Рембрандт и Гирландайо. Ничего послевоенного. Если Конрад и покупает что-нибудь современное, то только для вложения денег. Последнее, что он купил, это Юдифь Кранаха в Нью-Йорке почти за миллион… и Брейгеля Младшего более чем за два… плюс четыре рисунка Тьеполо, которые теперь висят в его венецианском доме; назад, на родину, можно так сказать.**** Девятнадцатый век и далее Конрад не признает. Коллекция Репина — другая. Более живая и современная. У него даже есть две работы Пикассо — Конрад никогда бы не повесил его в своем доме; к сожалению, он держит Пикассо в хранилище. В коридоре я заметил Макса Эрнста, Миро и Кандинского. Еще рисунок пастелью, похожий на Дега или Ренуара. Чудесный лес. Невероятно, как художник смог добиться впечатления грандиозности леса — на полотне почти не видно мазков, эффект достигнут мастерским использованием теней. — Это Дега. Я приобрел его в декабре. Нравится? — Очень красиво. Он подразумевает больше, чем изображает. Так просто и в то же самое время сложно. Как он это делает?! — с восторгом сказал я, забыв, с кем разговариваю. — Искусство — не отображение реальности, а ее переосмысление. — Ваша коллекция великолепна, Константин Иванович. — Спасибо. Хочешь посмотреть остальное, или пойдем ужинать? — Как вам будет угодно, сэр. Пусть сам выбирает. Это его дом, и правило номер один, когда имеешь дело с такими людьми, как он и Конрад, всегда признавать, кто здесь альфа. — Ты — мой гость, — сказал он, и я еле сдержался, чтобы не наорать на него или не дать ему в глаз за издевательство. Мне пришлось досчитать до десяти, прежде чем я смог спокойно ответить: — Тогда ужинать. Неужели он думает, что я отправлюсь с ним в экскурсионный тур по дому? И почему его так развеселил мой ответ? Его столовая была… эклектичной. Современной. Я узнал стиль Лусианы, но только тут чувствовалось, что потрачены большие деньги. Элементы старины сочетались с современной расстановкой. Совсем не как у Конрада, где если гостиная в стиле барокко, то и все вещи в ней того же периода, я даже думаю, что и из одного места… как в музее. Репин показал мне, где я должен сесть — напротив него; сам же он не стал садиться во главе стола. Мы ели молча, пока я не отказался от вина. — Поверь мне, туда ничего не добавлено. — Я не пью. Алкоголь плохо сочетается с лекарствами и повышает давление. — Почему ты пьешь так много таблеток? Странный вопрос. — У меня дважды останавливалось сердце во время комы, вызванной травмой головы, а позже состояние ухудшилось из-за недоразумения с лекарствами, и в результате развилась стабильная стенокардия. Доктор считает, что у меня и до этого было больное сердце, но это оставалось незамеченным до тех пор, пока меня не прооперировали. Никто и не подозревал, что у девятнадцатилетнего может быть слабое сердце. Мне следует избегать стрессовых ситуаций. — Недоразумение с лекарствами? — Кое-кто хотел пошутить, подмешав метамфетамин в мой напиток, и случилось это меньше чем через три месяца после первого сердечного приступа. Немного, но мне надолго прописали постельный режим. — Что случилось в Буэнос-Айресе? Между тобой и Линторффом? Ты сказал, что хотел уйти от него. — Ничего, — я ковырял еду в тарелке. — Скажи мне. — Я не хочу об этом вспоминать. Пожалуйста. Вы и так уже слишком много знаете. — Почему ты хотел уйти от него? — с угрожающим нажимом настаивал он. — Нервничал из-за обстановки. Я не привык к такой жизни, какую он ведет; все эти важные люди вокруг напрягали меня. Я скучал по дому, боялся нового, меня пугала его одержимость. Он подавлял меня… и я чувствовал себя в ловушке. Конрад — суровый человек и не приемлет никаких хитростей и игры. Ты всегда должен помнить свое место, — объяснял я, не сознавая, что делаю, пока последние слова не сорвались у меня с языка. — Когда он впервые жестоко обошелся с тобой? — спросил Репин, на этот раз спокойно. — В Венеции. Он ударил меня, когда решил, что Федерико — мой любовник. Заявил, что я — шлюха и охочусь за его деньгами. Сейчас-то я могу его понять. Из-за его богатства людям всегда что-нибудь от него надо. Еще я получил несколько пощечин за недостойное поведение и неуважение. Но это было давно. Уже больше года назад. — Что произошло в Буэнос-Айресе? — Я… я опасался его жестокого характера и скачков настроения. В Аргентине мне стало казаться, что это была не любовь, а увлечение. Я начал бояться, что он убьет меня, если я сделаю что-нибудь неправильно, потому что он очень остро реагирует на любой вызов. За день или два до моего предполагаемого возвращения в Цюрих я решил порвать с ним, но он приехал за мной. Он купил мою квартиру и книжный магазин, где я работал, и выкинул меня и из дома, и с работы. Угрожал, что навредит людям, которые мне не безразличны. — Этого достаточно, чтобы испугаться. У тебя чуть не случилась истерика, когда я сказал, что ты останешься здесь, и это не из-за меня, а по милости Линторффа. Он насиловал тебя? — буднично спросил он. Я в ужасе вскинул на него глаза, вспомнив ту давнюю ночь, потом быстро отвернулся, чтобы скрыть боль, стыд и страх. — Понятно. Стандартная процедура. Я был прав, оставив тебя здесь. Прекрати играть с едой и ешь. — Ваш человек сказал, что я здесь на целую неделю, — сказал я, механически отправляя кусок в рот, хотя пища сейчас вызывала у меня отвращение. — Приблизительно. Мы с Линторффом должны договориться по поводу тебя. — Я не предмет мебели, который по своей прихоти двигают туда-сюда! — невольно вырвалось у меня. Вот дурак! Зачем я его злю?! — Я не могу закрыть глаза на то, как он с тобой обращается. Распускать руки неприемлемо. Бить тебя — все равно, что бить ребенка. Вот сам посмотри: я велел тебе есть, и ты безропотно подчинился. Нормальный парень твоего возраста огрызнулся бы на меня или посоветовал не лезть не в свое дело. Репин — поборник морали и нравственности? Должно быть, я попал в другое измерение. — Вы тоже далеко не образец любви и всепрощения, — сказал я, стиснув зубы. — Считаешь, я аморален? Мне прекрасно известно, кто я, но жестоко обращаться со своим любовником — это отвратительно, особенно с таким, как ты. Линторфф держит тебя взаперти, грубо обращается, а ты всё твердишь, что любишь его? Никогда не видел столь терпеливого человека. Это чудо, что ты до сих пор рисуешь. — Не смейте так говорить о нем! Да, у нас были проблемы в начале. Но все изменилось. Он любящий, заботливый и великодушный, он терпит мои болезни, поддерживает меня, несмотря на то, что мои картины — это хлам. — Почему же тогда ты так боишься, что он узнает о нашем телефонном разговоре? Ты ведь не сказал ему, что я звонил и ты разрешил мне звонить еще. — Потому что я предаю его, разговаривая с его худшим врагом. Я — полный идиот! — Но ведь любовь прощает всё, разве нет? Я не ответил на насмешку. С меня хватит его игр. Теперь я понимаю, почему Конрад так ненавидит людей, играющих чувствами других. Повисла тишина, я тоскливо ковырял мясо на тарелке. Через некоторое время пришел этот громила, Обломов, с телефоном в руке и что-то по-русски сказал Репину. — Прости. Дела, — коротко извинился он и оставил меня… с Обломовым. Монстр уселся за стол и стал меня изучать. Хочется ему — пожалуйста, пусть смотрит. — Ты, небось, и понятия не имеешь, в каком мы оказались дерьме? — Я? Чем я виноват, что ваш босс ведет себя, как маленький ребенок, которому не дали конфету. Это он украл меня, чтобы настоять на своем. Монстр хмыкнул: — Да уж. Не помню, чтобы Линторфф так бушевал с тех пор, как его пытались сместить в восемьдесят восьмом или восемьдесят девятом. Боссу повезет, если он уцелеет. А всё из-за тебя. — Вы действительно думаете, что я как-то поощрял его? Я ему уже два раза сказал, что не интересуюсь им и люблю герцога. Но он не услышал. — Босс что-нибудь придумает. Как там Алексей Григорьевич? Давно его не видел. Это завуалированная угроза или забота? Нееет. Угроза. — У него все отлично. Хорошая работа и счастливая личная жизнь. — Рад слышать. Умный и преданный мальчик, жаль, что о его семье нельзя сказать того же. С ним было приятно общаться. И боссу он по-настоящему нравился. Алексей был нормальным парнем — не то что эти идиоты-художники, которых босс трахал до него. Он сейчас тебя не охраняет? — Охранял, когда я болел. Он спас мне жизнь. — Боссу будет приятно это услышать. Я очень уважаю Алексея. Плохо, что его дядя предал нас. Алеша всегда был хорошим парнем. — Таким хорошим, что вы его запытали чуть ли не до смерти. — В нашем бизнесе такое случается. Босс попытался уладить это дело и отослал его к Линторффу. Я рад, что он доволен работой и счастлив. У него сейчас есть бойфренд? — Да. Алексей делает карьеру — хочет, чтобы у него было, что предложить своему другу. Он по-настоящему в него влюблен. — Везучий ублюдок. Он пытался уговорить босса отказаться от тебя, но безуспешно. Алексей очень хорошо отзывался о тебе, и это много значит. Ты ему нравишься. То, что мистер Репин решил вдруг удерживать тебя здесь, неожиданно и может иметь плохие последствия. Тут вернулся Репин. Он что-то сказал Обломову по-русски, и они оба рассмеялись. — Линторфф зол, но хочет договориться. Мы встретимся через пять дней. Почему не раньше, Конрад? Дерьмо! Я хочу домой! — Договориться? — переспросил я. — О чём? — Об условиях твоего возвращения. Но если он за это время что-нибудь выкинет, всё отменяется, и ты остаешься у меня. Иван Иванович, разве Гунтрам не стоит хлопот? — Не знаю. Я девушек люблю. Впрочем, не считая Алеши, за долгое время этот парень — самый приличный из тех, кто у нас перебывал. И картины у него хорошие. Я недавно продал одну и заработал на этом. — Простите? Вы приобрели одну из моих работ? — Ты мог бы продать ее мне, — проворчал Репин. — Хотел проверить, так ли они хороши, как вы говорите, босс. Я заплатил той женщине 3000, а сбыл за 4700. — У вас была моя картина, и вам удалось ее продать? И даже получить прибыль? — озадаченно спросил я. — С тобой не поделюсь, — быстро ответил Обломов, а Репин рассмеялся. — Я купил ее в Буэнос-Айресе, когда мы с боссом были там. Мне предложила ее женщина-декоратор: группа балерин, очень красивые девушки, такие воздушные. Ребята смеялись надо мной целый год — что я так много заплатил. Мне это осточертело. Так что передо мной стоял выбор: либо продать, либо застрелить кого-нибудь. Дворецкий принес десерт на троих. — Можно, я позвоню Конраду, Константин Иванович? Он, наверное, с ума сходит. Просто скажу ему, что со мной все в порядке. Пожалуйста! — Нет. Ему придется поверить мне на слово. Ты доволен комнатой? — Да, спасибо. Мистер Репин, удерживая меня здесь, вы ничего не добьетесь. Вы только еще больше разозлите герцога. То, что происходило между нами, это только наше с ним дело. — Нет, если он убьет тебя во время одной из своих вспышек ярости или отдаст тебя своим псам, как шлюху. Это наказание за повторную измену. Первое оскорбление наказывается изнасилованием. Так у них в Ордене принято, — бесстрастно сказал Репин, до смерти напугав меня — последними словами Конрада в ту памятную ночь были: «в следующий раз я отдам тебя на развлечение своим людям». — Не понимаю, чего вы добиваетесь. Конрад не отступится, и я не уступлю. И даже если Конрад примет ваше предложение, неужели вы думаете, что я захочу провести с вами шесть месяцев? Это безумие. — По крайней мере, теперь есть кто-то, кто скажет вам правду в лицо, босс. Славно, — хихикнул Обломов, а Репин взял мою руку и поцеловал. Я отдернул ее, вызвав смех у Обломова. — Удачи вам, босс. Он — дикий зверек. Только святые и дети говорят правду. Десятое сентября Два дня прошло, осталось три до того, как эти двое начнут свои «переговоры». Что тут можно обсуждать? Явно не деньги — оба богаты, дай Бог каждому. Власть? Нет. Я ничего собой не представляю. Любовь? Вряд ли. Конрад любит меня, а Репин затеял все это потому, что считает, будто мой немец оскорбил и обокрал его. Задетая гордость — вот основная причина. Мне временами хочется придушить Репина с его умоляющими глазами. Запустить бы книгой в его тупую голову! Заняться, что ли, ему нечем? Он же владеет несколькими компаниями. Сталь, нефть и транспорт, если я не ошибаюсь. Так нет же! «У меня есть люди, которые этим занимаются. Это не мой профиль. Я учился на инженера-химика в Московском университете». Нет. Он сидит рядом и смотрит, «как я рисую». Карандашом, идиот! Хочет увидеть «творческий процесс». Я в такие моменты чувствую себя Рембрандтом и мог бы легко воссоздать «Урок анатомии доктора Тульпа» — угадайте, кто стал бы главным персонажем моей картины?**** Очень трудно сконцентрироваться, когда он постоянно торчит здесь, не говоря уже о том, что он курит этот дурацкий русский табак. Не понимаю, как Алексею может нравиться эта дрянь. Я отказываюсь с ним разговаривать. Говорит он. Ни за что не дам ему втянуть меня в еще один разговор. Ведь всё, что я скажу, будет использовано против меня. Поэтому лучше его игнорировать. И это работало, пока я не увлекся копированием одной из картин Моне, а он в этот момент решил меня поцеловать. Ему это удалось, а я покраснел от гнева. Недолго думая я ударил его в живот и чуть не сломал себе костяшки пальцев. Такое впечатление, что он носит бронежилет в собственном доме. Они с Обломовым рассмеялись, найдя мою реакцию ужасно забавной. — В следующий раз будь внимательней, не то я затащу тебя в постель. Ступай на кухню, возьми немного льда приложить. Я отправился на кухню и попросил льда под насмешливыми взглядами репинских головорезов, которые едва сдерживали смех, глядя на меня. Обернув кисть пакетом со льдом, я хотел уйти, но один из горилл блокировал выход, перекрыв рукой дверной проем. Остальные сразу же перестали хихикать, и один из них что-то крикнул по-русски. Горилла ухмыльнулся и невнятно проговорил что-то вроде «хошь поиграть, милашка?» — Дайте мне пройти. — Большие голубые глаза, полные губы, смазливое личико. Линторфф — жестокое чудовище, но нельзя не признать, что у него хороший вкус. Я с удовольствием трахну тебя, красавчик, — соблазняюще прошептал он и попытался прикоснуться к моему лицу. Я уронил пакет со льдом и оттолкнул его, но он воспользовался моментом, схватил мои запястья и пригвоздил к стене. — Любишь пожестче? Я тоже. Он навалился на меня, припечатывая к стене, я в панике стал извиваться и попытался его отпихнуть. Горилла принялся облизывать мне шею и целовать, точнее, кусать. Я отчаянно вырывался, но он был очень силен и тяжелый, словно каменный. — Один хороший трах, и ты станешь послушной сучкой. Боссу давно надо было это сделать. Я зажмурился от отвращения — он начал вылизывать мне лицо. Его приятели не спешили его останавливать. Внезапно давящее на меня тело кто-то резко отпихнул. Я открыл глаза и увидел, как Репин избивает его. Яростно, умело, до крови, при этом не издав ни звука. Обломов вытолкал меня с кухни и потащил наверх, в мою комнату. — Ты в порядке? — спросил он. — Нет… то есть да. Вы должны остановить его. Он же убьет этого парня! — крикнул я. — Как мы решаем наши проблемы, не твое дело. Он тебе ничего не повредил? — Нет, все нормально. — Это всё твоя вина. Ребята нервничают из-за того, что ты здесь, а Грифон жаждет крови. Они-то думали, что босс трахнет тебя, и этим все закончится. Нет, сиди здесь. Никуда не ходи. Мне надо кое-что уладить. Я потерянно сидел на постели, чувствуя себя опустошенным и всхлипывая. Потом зарыдал в полный голос. Я боялся Репина, я чувствовал отчаяние, зная теперь, чем на самом деле занимается Конрад, я понимал, что обратного пути нет, и отныне и навсегда я — игрушка для них обоих, и не будет никакого просвета в том ужасе, в котором я обречен жить. — Шшш, не плачь, ангел. Мои люди теперь поняли, что ты для меня особенный. Никто из них больше никогда не побеспокоит тебя. Пожалуйста, не плачь. Константин утешал меня, мягко гладя по волосам. Я почувствовал, как он наклоняется и обнимает меня. Без намека на секс. Как испуганного ребенка. Я приподнялся и прижался к нему, всё ещё продолжая плакать. — Я не буду ни о чем договариваться с Линторффом. Просто верну тебя ему. Не могу видеть, как ты страдаешь из-за меня. Я слишком тебя люблю. В его голосе слышалась неподдельная боль. Я высвободился из его рук и взглянул на него покрасневшими глазами, силясь понять, что он сейчас мне сказал. — Ангел, если я буду держать тебя тут против воли, я уничтожу все хорошее в тебе. Я не могу. Я должен отпустить тебя и надеяться, что однажды ты вернешься ко мне. Прошу, не плачь. — Я могу идти домой? — Да. И тут я совершил самый идиотский поступок в своей жизни: обнял его за шею и благодарно поцеловал в лоб. Он поцеловал меня в ответ. В губы. Я растерялся и позволил ему продолжать. Сначала он целовал бережно, мягко, почти целомудренно, испытывая меня, его язык ласкал мою нижнюю губу, в то время как рука обвилась вокруг талии и притянула меня ближе. Я не протестовал. Слегка приоткрыл рот, чтобы вздохнуть, и его язык немедленно скользнул в рот, пробуя меня на вкус. Я закрыл глаза и отдался приятным ощущениям. Он стал вторым человеком в моей жизни, кто целовал меня так интимно, и мне сделалось любопытно, как это будет. Его поцелуй не был властным или неистовым, как у Конрада. Этот был осторожный, благоговейный поцелуй, словно он спрашивал разрешения продолжать. Поцелуй от равного. От любовника, который хочет понять, чего хочется тебе. Я поцеловал его в ответ. На этот раз глубоко. Он увлек меня на постель и расположился надо мной. Я подался навстречу его мужскому естеству, мои руки бродили по его спине. Не прерывая поцелуя и позволяя моему языку исследовать его рот, ощущая слабый мятный привкус его сигарет, он обхватил руками мои ягодицы. Наши бедра терлись друг об друга, вставшие члены встретились. Даже не сняв одежды, он стал ритмично двигаться, а я выгнулся, подставляя шею под его губы. Мы толкались навстречу друг другу, пока оба не кончили. Он простонал мне в ухо. На меня сошло умиротворение. Снимать напряжение сексом — старейшая человеческая привычка. Это не было как с Конрадом. Вообще. Секс с Конрадом — что-то невероятное. Но и с Репиным тоже неплохо. Я чувствовал, что то, что произошло — самое правильное, что мы сейчас могли сделать. Он нежно целовал мои прикрытые веки, а я устало гладил его по щеке, не желая открывать глаза. Мне хотелось оттянуть тот момент, когда придется посмотреть правде в лицо — я изменил Конраду с его злейшим врагом. — Ты такой сладкий, мой ангел, — благоговейно проговорил он, и волна стыда накрыла меня. Он подвинулся и лег рядом. — Что я наделал… — мне снова захотелось заплакать. — Шшш. Мы вдвоем это сделали. Мне не следовало бы пользоваться твоей слабостью, но я ничего не мог с собой поделать. Я слишком люблю тебя, чтобы упустить такую возможность, — прошептал он, глядя мне в глаза. — Но ты принадлежишь другому. Теперь я это знаю, — печально добавил он. — Прости. Я не хотел сделать тебе больно. — Линторфф был у тебя первым? — Да. А ты — вторым, — тихо сказал я, краснея. Чисто технически, это не было полноценным сексуальным актом, но, с другой стороны, мы не руки друг другу пожали. Господи, что же мне делать с Конрадом? Он убьет меня и будет прав. Я закрыл лицо ладонями. — Гунтрам, мы ничего не делали, просто целовались. Для тебя это ничего не значило. Ты механически реагировал на мои прикосновения. С твоей стороны это были просто дружеские поцелуи. Можешь остаться здесь, если хочешь или если боишься его. Я не брошу тебя в беде. — Нет! Я должен вернуться к нему, и если он меня накажет, то будет прав. — Он не имеет никакого права бить тебя или как-либо еще причинять боль, — убежденно сказал Константин. — Я сдержу слово. Я верну тебя ему через три дня, но если ты захочешь остаться, я приму тебя и буду о тебе заботиться. — Я не могу остаться. Я не могу жить с тобой, зная, что ты делаешь, даже если ты — не такой человек, как я думал. Но как я буду смотреть Конраду в лицо, зная то, что я теперь знаю? Он такой же, как ты, — в отчаянии пробормотал я. — Хочешь, я помогу тебе от него уйти? Я устрою твое исчезновение. Спрячу там, где он никогда не найдет, — предложил он, снова обняв меня. Возможно ли начать все заново? Без Конрада? Нет. Я не смогу от него уйти. Я люблю его, несмотря на все дерьмо, в котором оказался по его милости. Своим уходом я убью его. — Спасибо, но нет. Это очень великодушно, но я не могу тебя и дальше подвергать опасности, — прошептал я. — Я лишь хочу, чтобы ты был счастлив. Даже без меня — если так надо. Он разбил мне сердце. Бедняга влюблен в меня, а я не могу ответить тем же. В лучшем случае у нас может быть дружба, но она не принесет ему ничего хорошего. — Я не могу принять твое предложение. Я уже и так сделал всё, чтобы обидеть Конрада на всю оставшуюся жизнь. — Надеюсь, Линторфф понимает, какое сокровище ему досталось, — сказал Константин, прижимая мою голову к своей груди. Мы еще долго лежали, обнявшись. -------- Примечания переводчика: * Дамаст — узорчатая шелковая или полотняная ткань ** Люминольная проба — люминол применяется для определения признаков крови в пятнах большой давности (до 10 лет), побывавших в неблагоприятных условиях (солнце, дождь, снег). Стирка, глажение горячим утюгом, химчистка на люминольную пробу влияют незначительно. *** Гранит — ткань с шероховатой поверхностью **** Тьеполо родился и работал в Венеции ***** «Урок анатомии доктора Тульпа» — картина Рембрандта, в центре которой изображен препарируемый врачом труп мужчины.