Заместитель

13 сентября Завтра я отправлюсь домой, если, конечно, Конрад захочет меня там видеть. Меня гложет чувство вины. Неважно, что говорит Константин, я знаю, что согрешил с ним. Это моя вина. Я не остановил его, и измена полностью на моей совести. Я должен все рассказать и иметь дело с последствиями своей ошибки. Последние три дня были странными. Очень. После случившегося между нами мы оба страшно смущались. Я пытался скрыть своё смущение, притворяясь, что погрузился в рисование, а Константин — прячась в своем кабинете. Он незаметно подкрадывался ко мне в самый неожиданный момент. Несколько раз я чуть не подпрыгивал до потолка, когда обнаруживал, что Константин стоит у меня за спиной и смотрит на меня так, словно не может поверить, что я существую. — Почему тебе понравился мой первый рисунок? — спросил я его однажды за ужином. — В тот день мы с Иваном Ивановичем пришли в агентство недвижимости; я не хотел быть узнанным, и поэтому он изображал моего босса. Пожалуй, не стоит часто повторять этот опыт — ему может понравиться, — хихикнул Константин. — Так вот. Ивану Ивановичу надоело рассматривать фотографии домов, он встал из-за стола и стал прохаживаться по помещению, а я продолжал изучать папки. Он забрел в соседний офис и увидел там пейзаж, выполненный карандашом и чернилами, очень пронзительный. Да, именно пронзительный, другого слова не подберешь. Мне стало любопытно, я пошел за ним, и мне тоже очень понравилась картина своей безмятежной красотой. Не спросив меня, Иван Иванович захотел купить ее, но женщина отказалась продавать, потому что пейзаж принадлежал ее мужу. Иван Иванович предложил ей десять тысяч долларов, но это не помогло. Она пообещала, что спросит своего мужа или узнает, нет ли у тебя еще чего-нибудь на продажу. Она сказала нам, что ты только что окончил школу, и я продумал, что для новичка это настоящее везение — написать что-то настолько хорошее всего лишь в пятнадцать лет. Затем я решил, что она нас дурачит — этих идиотов новых русских. Спустя несколько дней она позвонила и сообщила, что ее муж не желает продавать картину. Теперь и Ивана Ивановича разобрало любопытство, ему захотелось увидеть место, которое там нарисовано. Он предложил мне купить дом, который они выставили на продажу. Иван Иванович буквально силой затащил меня туда — мне не хотелось терять целый рабочий день из-за нескольких рисунков какого-то сопляка; я не верил, что пятнадцатилетний мальчик может нарисовать такое. — Думаю, ты преувеличиваешь. Это всего лишь пейзаж. — Дай мне договорить. Мы поехали туда, Ивану Ивановичу приглянулся дом, и он захотел его купить для себя. Долленберги нашли еще несколько твоих рисунков и сложили их в папку в хронологическом порядке. Обломову понравилось несколько работ, и он предложил купить две или три: балерин, о которых он говорил, пейзаж и группу детей. Мне пришлось ждать, пока он закончит выбирать, потому что я все еще изображал его подчиненного, — проворчал Константин, и я засмеялся. Почему-то я не мог представить Конрада и Фердинанда в подобной ситуации. — Когда я взял папку в руки, я замер от удивления. Нет, это была не случайная удача новичка. Все они были хороши и выглядели так, словно их рисовал кто-то с академическим образованием за спиной, но никак не подросток. Я спросил, не шутят ли они, потому что это работы маститого художника, а не начинающего. Я захохотал. — Извини. Продолжай, пожалуйста. — В итоге я сказал Обломову купить остальное за пять тысяч долларов. Велел ему разузнать о тебе побольше. Всё, что говорили Долленберги, оказалось правдой. Тебе на самом деле было восемнадцать, и ты работал официантом. Когда я увидел фотографию в отчете, я влюбился. Ты оказался не только физически привлекательным, но и вызывал уважение. Я всегда предпочитал женщинам мужчин, и у меня богатый опыт по этой части, но с тобой я словно заново увидел окружающий мир. После недели чтения отчетов я, наконец, решился пойти и посмотреть, реален ли ты. Я провел целое утро, наблюдая за тобой. Во плоти ты оказался еще лучше, чем на снимке. Даже если б ты не был тем художником, который мне так нравится, сам по себе ты заслуживал внимания. — Я густо покраснел. — Похоже, ты не сильно напрягался на работе, или это было очень неторопливое утро, но я заметил, как ты что-то нарисовал на бумажной салфетке, а потом выбросил в мусорный контейнер. Я достал ее оттуда, и да — это был тот же авторский почерк, что и на рисунках Долленбергов. В этот момент я решил, что ты должен быть моим, невзирая на цену и последствия. На следующий день я снова пришел в ваш ресторан, но ты даже не заметил меня. Я оставил хорошие чаевые этой сумасшедшей девице, надеясь, что она похвастается тебе, и в следующий раз ты подойдешь ко мне сам. Ресторанный бизнес явно не твое призвание. Ты паршивый официант. Быть вежливым с клиентами это еще не все, надо еще и выполнять их заказы. Поскольку такая тактика с тобой не работала и мне надо было возвращаться к своим делам, я распорядился, чтобы изучили твое окружение. Друзей, учебу, работу. Должен же быть какой-то способ добраться до тебя. Узнав о тебе всё, я стал обрабатывать Альвеаров. В результате мы с тобой встретились на том проклятом приеме. И снова — ничего. Позже, в октябре, я попытался подобрать тебя на улице. Безрезультатно. Тогда-то я и предложил деньги Мартиарене Альвеару, чтобы он привез тебя в Европу. Надавил на Долленбергов, чтобы они продали мне что-нибудь еще или познакомили нас, но они не имели ни малейшего представления, где ты можешь находиться. Я был страшно разочарован! — Я и понятия не имел. Честно говоря, я не обращал на тебя внимания, — пробормотал я, чувствуя себя виноватым. — Это часть твоей натуры. Как ты, настолько «не от мира сего», ухитряешься создавать такие прекрасные и глубокие вещи? Это необъяснимо. Я готов был убить Линторффа за то, что ты так легко ему достался. Обломов заявил, что ты — шлюшка, недостойная моего внимания, и я некоторое время пытался убедить себя в этом. Месяц. Потом я выяснил, что Линторфф собирается устроить в Буэнос-Айресе оперативную базу, и подкупил его человека, Ландау, чтобы тот обратил внимание Линторффа на поместье Долленбергов. Я надеялся, что они снова начнут с тобой общаться, и у меня появится шанс добраться до тебя. Линторфф окружил тебя плотной сетью охраны. Ты всегда был либо с ним, либо в его доме в Цюрихе. Никогда один. Это сработало, и мне удалось приобрести несколько твоих работ, но все мои усилия приблизиться к тебе оказались бесплодны. — Где-то под Рождество Лусиана сказала мне, что ты хочешь встретиться, но Конрад не позволил. Он сказал, что Обломов — фикция, что в России среди богатейших людей нет человека с такой фамилией, что, скорее всего, это кто-то другой, и он должен представиться под своим настоящим именем, если хочет познакомиться со мной. И сделать это письменно, по всем правилам. Конрад иногда бывает таким старомодным. — Линторфф не знает Обломова?! Лицемер! Они знакомы друг с другом больше десяти лет. Именно Обломов уговорил Линторффа взять на работу Алексея! — Это дело с Морозовым по-настоящему напугало меня. — Морозов собирался уничтожить меня. Конрад, к его чести, не стал ему помогать; он держал слово, данное мне. Они схлестнулись. Линторфф как бульдог: если цапнул, то ни за что не разожмет челюстей. Дело приняло новый оборот, когда Линторфф обнаружил мятеж на собственной территории. Он возложил на меня ответственность за случившееся. Пришлось устранить Морозова, чтобы примириться с Линторффом. Я долгое время ошеломленно молчал. Конрад не только знал Репина, но между ними даже существовало «джентльменское соглашение», касающееся их бизнеса. Своего рода пакт о ненападении. Это гораздо серьезней, чем отмывание денег и советы по инвестированию. — Гунтрам, обещай мне, что ты обратишься ко мне, если он станет плохо с тобой обращаться. Если мы не можем быть любовниками, давай будем друзьями. — Я хотел бы, но это плохая идея. Ничего хорошего из этого не выйдет, и ты можешь пострадать. Наши пути должны разойтись. — Не беспокойся об этом, я как-нибудь переживу. Буду рад увидеть твои новые работы и время от времени говорить с тобой. И всё. — Было бы хорошо иметь друга, — неуверенно признал я. — Но вы двое — враги. — Я теперь понимаю, что не могу рассчитывать на романтические отношения с тобой. По этому вопросу у меня больше нет претензий к Линторффу. Если он хочет мира, мы сможем договориться. 14 сентября Конрад уехал. Разъяренный. Он прав, но мне тогда тоже следует на него злиться. Он лгал мне почти два года. Если все дело в доверии, то нам обоим есть, за что ненавидеть друг друга. *** В полдень я увидел из окна гостиной знакомый силуэт большого мерседеса-лимузина и черный седан. Я бросил рисование и бросился к окну. Сердце подпрыгнуло от счастья — я снова увижу его! Из второй машины выскочил человек и открыл Конраду дверь. Это действительно был он. Впечатляющий, как всегда, и как всегда, с бесстрастным выражением лица. За ним из мерседеса появился Горан. — Гунтрам, ступай наверх с Иваном Ивановичем. Линторфф взял с собой Павичевича. Недобрый знак, — мягко скомандовал Константин. — Иди же. Что бы ни случилось между нами, это наше дело. Не твое. Я слегка его приобнял и поцеловал в щеку, ничего не сказав. Верю, что он найдет кого-то, кто будет его любить. Он отпустил меня, чтобы я был счастлив. Далеко не каждый бы сделал так. Тремя часами позже пришел дворецкий и сказал мне спускаться. Конрад и Константин с суровыми лицами стояли в фойе, не глядя друг на друга. — Пойдем, Гунтрам. Мы едем домой. Сейчас же, — отрывисто бросил мне Конрад. Было заметно, что он едва сдерживается. Очень напуганный, я несмело подошел к нему. — Линторфф! Помни, что я тебе сказал. Одно лишнее слово, и я начну действовать. — Странно, но Конрад заставил себя успокоиться и всего лишь взглянул на Константина с настоящей ненавистью в глазах. — До свиданья, Гунтрам. Было приятно видеть тебя здесь, — Репин протянул мне руку. — До свидания, мистер Репин, — я коротко пожал её. — Я пришлю твои рисунки в Цюрих. — Не надо. Оставьте их себе, сэр. — Спасибо. Я повернулся к Конраду. Не сказав ни слова, он быстро пошел к выходу. Мне пришлось бежать за ним. Один из его людей открыл дверь мерседеса, и Конрад сел в салон. Я едва успел залезть внутрь до того, как взревел мотор, и сел рядом с Гораном, который казался еще мрачнее обычного. — Здравствуй, Гунтрам. Приятно снова видеть тебя, — сказал Горан. Конрад бросил на него убийственный взгляд, но тот и бровью не повел. — Здравствуй, Горан. Мне тоже приятно тебя видеть, — тихо проговорил я. Я заметил, что мы едем не к дому, а по направлению к шоссе. Хотел спросить, куда мы направляемся, но сердитое лицо Конрада кого угодно заставило бы почувствовать себя маленьким. От его вида немедленно хотелось съежиться и исчезнуть, спрятавшись в щели между сидениями. — Ты в порядке? — пытливо поинтересовался Горан. Да, он — первый, кто спросил об этом, потому что Конрад даже не поздоровался со мной. Я посмотрел на Горана и увидел искреннюю заботу в его глазах. — Да. Репин держит слово, — прошептал я. — Хорошо. — Куда мы едем? — Домой. В Цюрих. Или ты уже забыл, где живешь? — рявкнул на меня Конрад. Оставшуюся часть дороги до аэропорта я не открывал рта. «Dassault» уже был готов к отлету. Не дожидаясь, когда водитель откроет ему дверь, Конрад вышел из лимузина и пошагал прямо к трапу самолета. Я нерешительно замер у машины. Горан мягко тронул меня за локоть. — Что случилось? Почему он такой злющий? — Злющий? Сейчас он ласковый, как котенок. Видел бы ты его на прошлой неделе! — усмехнулся Горан. — Что же касается твоего первого вопроса, то я не знаю. Репин выпроводил меня вон. Все эти три часа они провели там один на один. — Репин чего-то потребовал от герцога? То, что Константин отпустил меня, вовсе не значит, что он отказался от компенсации. Какой же я идиот! — Не знаю. Пойдем. Он ждет. Внутри салона самолета атмосфера была не лучше. Конрад восседал на своем обычном месте, читая бумаги, и не потрудился даже поднять голову, когда я сел напротив него. Горан ушел в дальний конец самолета и устроился там. Я ждал от Конрада первого шага. Я ждал. Мы взлетели. Стюардесса принесла кофе и минеральную воду и исчезла. Я подождал еще сорок минут, но ничего не случилось. Ладно, засранец, если ты думаешь, что можешь молча меня бойкотировать, как Фердинанда, уверяю тебя, это не тот случай. Да, я поцеловал парня. Это было неправильно, и мне по-настоящему жаль, но ты-то заставил меня верить, что ты — законопослушный гражданин. — Я тоже рад тебя видеть, Конрад. — Мне нужно работать, — прорычал он в ответ. — Просто скажи мне: вы договорились? Мне не нравится находиться в центре вашей личной войны. Это плохо для всех нас. — Война между нами — не твоего ума дело. Это моя привилегия — решать, начинать ее или нет. — Он достойный человек — да, достойный, хотя и босс мафии, — который имел несчастье влюбиться не в того человека. Он понял это и отпустил меня. — Первый раз в жизни слышу, что Репин — хороший человек, — саркастически отозвался Конрад, взглянув на меня с презрением, словно на деревенского дурачка. — В точности такой же, как ты, — сладко ответил я. Конрад привстал с сидения и влепил мне увесистую пощечину. Довольно болезненную. Горан тотчас вскочил со своего места с явным намерением его убить. Я поднял руку и потрогал пострадавшую щеку: — Учитывая то, что ты сделал с Ландау и Фортинжере, я должен быть счастлив, что так легко отделался. — Конрад взглянул на меня, и я заметил промелькнувший в них страх. Очень быстро промелькнувший. — Да, Константин рассказал мне о вашей совместной деятельности в прошлом, настоящем и, кто знает, в будущем… — Он уже «Константин»? — саркастический тон сочился угрозой. — Да. И прежде чем твои кумушки доложат тебе, хочу сообщить, что поцеловал его три дня назад. В губы. В результате он убедился, что неинтересен мне. Тут Конрад бросился на меня и ударил в солнечное сплетение. Я скрючился, пытаясь утихомирить боль и восстановить дыхание. Горан рванулся между нами и врезал ему в лицо. Оба злобно заорали друг на друга по-русски. — Вы, что, хотите его убить?! Это не его вина! Он спас ваш Дом, остановив конфликт! — кричал Горан, явно готовый драться дальше. — Что бы у них там ни случилось, это их дело. Нам всем надоела эта бойня, мой герцог. Конрад ударил его по лицу: — Имей уважение к своему Грифону! Горан сник. Он склонил голову в знак подчинения, как средневековый вассал. — Я подчиняюсь и следую за своим Грифоном, — смиренно сказал он, падая на колени. Я, открыв рот, смотрел на них. Невероятно! Конрад протянул Горану правую руку, и тот поцеловал ее, словно королю или Папе Римскому. — Моя жизнь принадлежит ему. Конрад отнял руку, поправил пиджак и, глядя на меня, сел обратно. Горан ушел, наверно, к стюардессе. — Думаю, в любом французе есть немного от шлюхи, — прокомментировал Конрад презрительно. Это ранило меня больше, чем любой из его ударов. — Прочь с моих глаз. Я ушел на место Горана и просидел там до конца полета, глядя в иллюминатор и размышляя, не сделал ли вторую величайшую ошибку в своей жизни, отказавшись от предложения Константина. Я понял нечто другое. Я больше не боялся Конрада. Константин излечил меня от этого, открыв мне глаза на то, что за человек на самом деле Конрад, и на их игры. Неопределенность, так долго пугавшая меня, ушла, оставив после себя лишь печаль. По прилете Конрад царственным жестом отослал Горана. Мы ехали домой в глухом молчании, не глядя друг на друга. Было почти семь вечера, когда впереди показался Замок. Я отсутствовал дома всего месяц, но, казалось, что с моего отъезда прошла целая жизнь. Похоже, визиты в Аргентину ничем хорошим для меня не кончаются. Фридрих ждал нас у входа, и я обрадовался, увидев его. Мне захотелось подбежать к нему и обнять, забыв о проклятом этикете, который так любит Конрад. Я встал перед Фридрихом и слабо ему улыбнулся. Старик немедленно перевел взгляд на Конрада, который сделался еще мрачнее. Да и мне было не так уж весело узнать, что ты — убийца. — Во сколько Его Светлость желает ужинать? — нарушив тяжелую тишину, спросил Фридрих, когда мы вошли в дом. — Я возвращаюсь в Цюрих. Поем там, — угрюмо ответил Конрад. Он развернулся и оставил нас вдвоем. В окно я увидел, как он подошел и что-то сказал ни о чем не подозревающему бедняге-водителю. Не дожидаясь, пока ему откроют дверь, Конрад сел в машину; она рванула с места и вскоре скрылась из виду. — Могу я проведать Мопси? Наверное, она скучала по мне… — прошептал я, чувствуя себя еще паршивей, чем до этого. — Конечно, Гунтрам. Она на кухне. Я принесу ее в твою спальню. Комната Конрада была точно такой, как перед отъездом, заметил я, снимая куртку и туфли. Я слишком устал, чтобы беспокоиться о формальностях. В моей студии кто-то сложил в стопку все скетчи и рисунки за последний месяц. Я сел за стол и стал просматривать большие акварели, сделанные в Канделарии. В основном, пейзажи и несколько зарисовок работающих людей и играющих детей. Был там и портрет молодой женщины с ребенком, которые с любовью смотрели друг на друга. Надо будет потом сделать его в масле. На поверхности акварели я заметил несколько клякс, словно кто-то стряхивал над ней мокрую кисть. Нет. Это были слезы. Конрада — он единственный имел доступ к моим вещам. Я почувствовал болезненный укол вины, снова захотелось плакать, но я удержался, услышав в коридоре легкую быструю рысь Мопси. Она заскреблась в дверь. Я открыл, чуть не споткнувшись об нее, прыгающую и царапающую когтями мои брюки. Я наклонился погладить ее: она-то была счастлива снова видеть меня. За ней пришел Фридрих с подносом и принес чай с тостами. — Ты, должно быть, голоден. Мне сказали, что никто из вас сегодня не обедал. — Спасибо, Фридрих. — Что случилось? — Честно, я не знаю. Они с Репиным заперлись в библиотеке на три часа. Репин отказался от всех претензий на меня и сказал, что он не будет начинать войну с Конрадом, но я не уверен, правда ли это. — Это, определенно, хорошие новости. Почему герцог так сердит? — В самолете я сказал ему, что поцеловал Репина. Он взорвался от ярости. Павичевич не дал ему меня избить. До сих пор не знаю, зачем я это сделал. Один из людей Репина приставал ко мне на кухне, Репин застал это и стал жестоко избивать его. Обломов меня увел оттуда. Он сказал, что всё это — моя вина, и что я развязал бойню между Орденом (тут Фридрих вздрогнул) и организацией Репина. Я уже знаю об Ордене, Репин всё мне рассказал. Я начал рыдать, как ненормальный. Он пришел и сказал, что вернет меня Конраду, потому что он не хочет заставлять меня страдать. Сказал, что слишком любит, и лучше будет жить без меня, чем мучить. Я обнял его и поцеловал в знак благодарности. Он поцеловал меня в ответ, на этот раз по-настоящему, и я позволил ему. После он сказал, что мы никогда не будем больше, чем друзьями, — он понял сейчас, что я люблю Конрада. — Понятно. Герцог, конечно, имел право рассердиться, но это не повод поднимать на тебя руку. — Он сказал, что во мне, как в каждом французе, есть что-то от шлюхи, — горько добавил я. — Репин что-то наговорил ему? Что герцог сказал, когда увидел тебя? — Только «пойдем, Гунтрам», очень сурово. А Репин сказал ему что-то вроде «одно лишнее слово, и я начну действовать». Вы понимаете, что он имел в виду? — У Репина есть что-то очень серьезное против герцога, и он использует это, если сочтет необходимым. Ужин будет готов через полчаса, а потом ложись спать. Ты, должно быть, устал. Не забудь про лекарства. — Репин хочет, чтобы мы стали друзьями. Что мне делать? — Герцог очень волновался, когда Репин забрал тебя. Думаю, он проиграл в голове все возможные сценарии развития событий. Мы не знали, что Репин с тобой сделает. Полиция нашла тело Амундсена в озере под Эдинбургом. Они — мафия, а Репин — хладнокровный убийца. — Он сказал мне, что отослал Ларса домой!!! Он сказал, что они друзья с Обломовым! — Теперь ты знаешь, что для них значит слово «друг». Будь осторожнее с Репиным. Он отступил на два шага назад, но он не отказался от тебя совсем. Будь оно так, Репин отпустил бы тебя сразу, не домогался бы дружбы и не угрожал бы герцогу. Репин очень умен, и более изворотлив, чем когда-либо был герцог. Таким способом Репин всего лишь пытался завоевать твое доверие и привязанность.