Заместитель

16 апреля Не так уж просто обвести Конрада вокруг пальца, но, думаю, я смогу. Почти пять лет отношений научили меня, что лучший момент для просьб — это время после раунда страстного чувственного секса. Он устает и немного опускает щиты. Я прижался к его груди и обнял за талию. — Гунтрам, хватит тереться об меня, словно кошка. Тебе чего-то нужно. Выкладывай. — Только совет, — я сделал вид, что удивлен. Он отстранился и выжидающе посмотрел на меня. — Помнишь, я рассказывал тебе о своей учительнице рисования? — Нет. — Ты должен помнить. О той, что читала нам «вводный курс по шопингу у «Кристис». — Ты хочешь что-то купить у «Кристис»? — Нет! — с досадой воскликнул я. — Просто она написала, что на следующей неделе будет в Монтрё и хочет проведать меня, узнать, как я поживаю, и тэ дэ.* — «И тэ дэ»? Что это еще за выражение? Ты слишком много времени проводишь с Армином. Скоро тебя будет невозможно понять. — Она хочет посмотреть мои работы. Я каждый год посылаю ей каталог. Она сказала, что не прочь купить что-нибудь мое, но я не уверен насчет поездки. Это же учебный день. Вторник. — Студенческая честь не позволяет тебе пропускать лекции? — поддразнил меня Конрад. — Поезжай и вечером возвращайся. — Да, наверное, так и сделаю. Я мог бы поехать на поезде. — НЕТ! Ты возьмешь Милана, Хайндрика и машину. Где ты с ней встречаешься? — В «Hotel de la Paix», в двенадцать. Но, сдается мне, что она ничего не купит. Он вздохнул. — Это ты ничего ей не продашь. Я же тебя знаю. Скорее всего, она вернется домой с рисунками на несколько тысяч франков, которые достанутся ей бесплатно. Как продавец ты совершенно безнадежен. — Если я все же продам что-нибудь, должен ли я говорить Остерманну? Вдруг он станет ревновать? Все-таки он — мой менеджер… — На последнем аукционе ты сказал Тите не платить больше 4 000 франков за твою работу, и картина, которая ей очень нравилась, была продана за 53 000. Остерман получил за твои работы маслом около 12 000. — Ладно, я возьму только акварели и карандашные рисунки! Это не моя вина, что у людей было щедрое настроение! Ради интереса я выставлю на Ebay одну работу, и посмотрим, получу ли я за нее хотя бы 50 долларов. — Возьми в Монтрё не больше десяти штук. Кто-то должен блюсти твои интересы, — сказал он устало. — Да, Конрад. Как скажешь, — мягко ответил я. 24 апреля Моя жизнь разрушена. До сих пор не могу во все это поверить, но Конрад даже ничего не отрицал. Он хладнокровно всё подтвердил и сказал, что я не могу выйти из Ордена, так как я — назначенный Консорт и наставник его детей. Всё, что он сейчас может сделать, это разрешить мне «несколько дней пожить у Фердинанда, чтобы ты успокоился». Ненавижу этого сукина сына! Пусть только попробует ко мне приблизиться! Я чувствую себя таким грязным… *** 20 апреля я приехал в Монтрё, чтобы встретиться с Марианной фон Лихтенштайн. Она уже ждала в лобби «Hotel de la Paix» и велела мне идти в ресторан отеля, поскольку разговаривать в ее номере я отказался. Я все еще подозревал, что встреча может оказаться ловушкой, и предпочел разговаривать с ней нà людях. За дальним столиком я заметил Милана. — Вижу, Орден все еще бдительно следит за консортами, — пренебрежительно сказала она. — Хотя я не одобряю ваше положение в Ордене, я вам сочувствую. Я тоже была на вашем месте и носила кольцо, которое сейчас носите вы. Марианна фон Лихтенштайн оказалась высокой и элегантной женщиной около семидесяти, с правильными чертами лица и поразительно ледяными голубыми глазами. Она говорила с механической точностью, тоном, не допускающим возражений. — Мадам, я не уверен, смогу ли ходатайствовать за вас перед герцогом. Она сухо хмыкнула, заставив меня похолодеть. — Я вижу, что он хорошо выдрессировал вас. В точности как его отец. Вам тоже полагается называть его «Ваша Светлость» даже дома? — Если вы не одобряете наших отношений, и я вам неприятен, зачем вы настаивали на встрече? — спросил я, теряя терпение с этой заносчивой женщиной. — Я вовсе не намерена возобновлять какие-либо отношения с Конрадом. Тот день, когда он решил прекратить любые контакты между нами, стал одним из самых счастливых в моей жизни. Будьте уверены, что меня также совершенно не интересуют эти отродья, его сыновья. Это издевательство над природой, совершенное для того, чтобы выглядеть нормальным человеком. — Всего хорошего, мадам, — сказал я, поднимаясь из-за стола. — Сядьте. Хорошо, перейдем прямо к делу, пока ваш человек не накинулся на меня с оружием в руках. Он из Крайны? — Да. — Как обычно. Кровожадные псы. Один из них всегда возглавляет оперативную службу. Линторффы выводили их породу несколько столетий. — Вы сказали, что знали мою бабушку и хотите поговорить о моем отце. — Вы очень похожи на Роже де Лиля. Почти копия своего дяди. Поистине жалкий тип, как и все де Лили. Но ваш отец был хорошим человеком. Должно быть, ему это передалось от матери, Сигрид цу Гуттенберг Заксен. До сих пор не понимаю, чем ее так прельстил виконт, что она вышла за него замуж и уехала в Богом забытое место. В 1965 году она умерла в полном одиночестве от рака — ее муж был слишком занят, виляя хвостом перед Германом фон Линторффом. В 1997 году я отдыхала в Кейптауне, и там ко мне подошел незнакомый человек. Он сказал, что много лет назад был знаком с Конрадом, и я ему ответила, что не хочу иметь с Линторффами ничего общего. Но этот человек знал о наших плохих отношениях, так как они с Конрадом состояли в любовной связи с 1981 по 1989 годы, если я правильно помню. Меня совершенно не интересовало, что сын Линторффа оказался гомосексуалистом, поэтому я не стала дальше с ним разговаривать. Если он хотел шантажировать меня, он просто зря тратил время. Я бы не заплатила и цента за Конрада. — Почему вы так ненавидите его, мадам? Это же его отец переназначил своего правопреемника, — осторожно спросил я. — Вот что он вам сказал… Понятно. Конрад с самого своего рождения активно стремился заменить брата. Он делал все, чтобы затмить Карла Марию. Неважно, сколько раз я умоляла его прекратить, он упорствовал. Карл Мария никогда не был ни сильным, ни особо умным ребенком. Но он обладал самой прекрасной душой, какую только можно пожелать, тогда как Конрад был своенравным, наглым и очень хитрым. Отец Конрада обожал его и полностью игнорировал нашего старшего сына. В каком-то смысле Конрад больше виноват в смерти своего брата, чем его отец. — Конрад любил своего брата, он даже назвал в честь него одного из сыновей. Он молчал целый год, терпя ваши крики и обвинения в убийстве, а ему тогда шел всего восьмой год. Вы — совершенно никчемная мать! Это был несчастный случай на охоте! — я разозлился. — Моему сыну выстрелили в голову, и он выбыл из линии преемства. Это сделал его собственный отец, посчитав, что Карл Мария недостоин стать Грифоном. Они все причастны к его смерти, потому что Конрад обладал всеми качествами, которые они хотели видеть в преемнике. Если бы Конрад послушался меня, муж бы передал титул Грифона в семью Германа, и этим бы все закончилось. Но нет, он продолжал делать все возможное, чтобы вытеснить Карла Марию. В семь он уже хорошо говорил на четырех языках, читал и понимал математику на уровне десятилетнего. Он обычно по многу раз переделывал домашнее задание, чтобы добиться идеального результата. — Если бы я был на вашем месте, я бы гордился таким сыном. — Я — нет. Из-за него отец пренебрегал Карлом и, в конце концов, убил его. — Очень сочувствую вашей потере, но это был несчастный случай. Ужасный несчастный случай. Конраду было всего семь! Все дети в этом возрасте хотят понравиться родителям, — попытался я урезонить ее, но она осталась глуха к моим доводам. — Я ненавидела его с рождения. Я никогда не хотела его. Родить его заставил меня муж, поскольку Карл Мария был «дефективный» и «неполноценный»! На второй день после родов я отдала Конрада няне, но когда он подрос, то все равно таскался за мной по всему дому, словно собачонка. Жалкое создание! Я не мог поверить собственным ушам. И эта женщина носила его девять месяцев? Конрад имеет полное право презирать ее — она сделала его жизнь живым адом. Твоя собственная мать ненавидит тебя и в семь лет обвиняет в убийстве брата! — У меня нет времени слушать ваши разглагольствования, принцесса. Все это надо было обсуждать с вашим мужем, а не с ребенком. — Вы, должно быть, действительно влюблены в него, раз оправдываете всё, что он делает. Так вы хотите узнать о смерти вашего отца или нет? Я знаю эту историю от Роже де Лиля и могу доказать каждое слово. — Я слушаю вас, мадам, — сквозь стиснутые зубы проговорил я. — В 2003 году Роже де Лиль снова нашел меня и рассказал о группе журналистов, пытающихся бороться с Орденом. Их немного, и у них нет реальной силы, но они настойчивы, и они — единственные, кто за десятилетия попробовал хоть что-нибудь сделать. Я знала о том, что де Лили и несколько других членов Ордена восстали против Линторффа в 1989 году, и меня удивило, что Роже де Лиль остался жив, потому что обычно Конрад беспощаден. На этот раз мне стало интересно, и он сказал, что нуждается в моей помощи, чтобы вызволить племянника из Ордена. Я в ужасе уставился на нее. Из комнаты словно откачали воздух. — Вы хотите сказать, что мой дядя и любовник Конрада — одно и то же лицо? — до меня наконец дошло. — Да. Роже де Лиль рассказал мне все о своих приключениях с Конрадом и о том, как этот жалкий придурок без памяти влюбился в него. Он бы сделал для Роже что угодно. Но, к сожалению, Конрад узнал о плане заговорщиков и предотвратил переворот. Еще Роже рассказал мне о новом любовнике Конрада — юном мальчике, не блещущем умом, которому нет и двадцати. Этот мальчик был назначен Консортом, как когда-то я — настоящее оскорбление, насмешка над моим собственным рангом. Я навела справки, и всё это оказалось правдой. Новой страстью Линторффа стал Гунтрам де Лиль, племянник Роже. Конрад чуть ли не с руки ест у глупого мальчишки, пустого и слабого создания. Его отец перевернулся бы в гробу! Его великолепный сын влюблен в такого жалкого слабака, как вы! — она злобно рассмеялась. — Я не верю ни одному слову, — позеленев, прошептал я. — Верить мне не обязательно — просто прочтите это. Роже дал мне несколько писем Конрада и их общих фотографий, — торжествующе сказала она. Мои руки тряслись, когда я открыл кожаную папку, которую она положила передо мною на стол. Там лежало несколько фотографий дяди и Конрада. Некоторые из них были сделаны в доме на Зюльте, другие в элегантных комнатах, похожих на номера в отелях. — Мой сын пользовался постоянным номером в Ритце, когда он встречался с Роже. Но письма еще лучше, чем фотографии, — глаза Марианны фон Лихтенштайн сияли триумфом. Отложив фотографии, я развернул сложенные листки бумаги. Знакомый идеальный почерк. Там было двенадцать писем, скорее, записок. Я наугад взял одну. Любовь моя, можем мы встретиться сегодня вечером? Мое тело и душа тоскуют по тебе. К. Почему ты так со мной обращаешься? Я чем-нибудь обидел тебя? Ты попросил меня приехать в Париж, и я приехал. Долго ждал, потом около полуночи отправился за тобой в банк и не застал тебя — только Жерома. Он сказал, что ты ушел с одним из трейдеров. Ты — шлюха. К. Я закрыл глаза. Но от правды так просто не убежишь. — Похоже, Конрад зациклен на де Лилях. Скажите-ка, каково это — предаваться содомии с «другом семьи»? В постели вы называете его папочкой? — злорадно ухмыльнулась она. — Замолчите, — рявкнул я, глядя в ее бездушное лицо. — А теперь, дорогой, переходим к самому интересному. Конрад приказал казнить всю семью де Лилей за измену, даже вашего отца. По словам Роже, Жером, пытаясь сохранить жизнь сыну, продал его Конраду как будущую замену дяде. Беззащитный, обделенный любовью сирота, конечно же, не устоит перед первым человеком, который его хотя бы немного приласкает. Через несколько лет Конрад мог получить такого любовника, как всегда хотел — с внешностью Роже, но на этот раз легко контролируемого и готового под него прогнуться. Куклу в натуральную величину. Очень удобно. В груди сильно и резко заболело, стало трудно дышать. Непослушными пальцами я ослабил галстук, тщетно пытаясь сделать глоток воздуха. Перед глазами поплыл туман, воздуха катастрофически не хватало. — Почти как у древнеримских императоров: сын спит с палачом своего отца, — добила она меня. — Пожалуйста, позовите врача. У меня больное сердце, — прошептал я, чувствуя себя всё хуже и хуже. — Если вы сейчас умрете, это станет дополнительным бонусом. Скажите Конраду, что теперь мы в расчете. В итоге я разрушила его жизнь, как он когда-то разрушил жизнь моего сына, — она поднялась из-за стола и вышла из зала, даже не обернувшись. Ко мне подбежал Милан, узнать, что происходит. — Гунтрам, что такое? Тебе плохо? — Думаю, у меня сердечный приступ. Найди врача, пожалуйста. Милан крикнул на весь ресторан, нет ли здесь врача, и к нам подбежал какой-то человек. Он уложил меня на пол, осмотрел и, взглянув на мои таблетки, сказал, что они сейчас бесполезны. Он попросил принести его саквояж с лекарствами и вызвать скорую; затем что-то мне вколол. — Спокойно, парень, сейчас станет легче. У тебя всего лишь приступ стенокардии. Я стабилизировал кровяное давление и сейчас дам легкий седатив, чтобы ты расслабился. Тебе лучше сейчас не разговаривать. Есть те, кому нам надо сообщить о твоем состоянии? — Я — его телохранитель, — вмешался Милан. — Хорошо. У вас есть с собой его медицинская карта? Она бы очень пригодилась врачу в отделении скорой помощи. — Она в машине. Я скажу, чтобы принесли. На меня навалилась страшная усталость, и я не заметил, как в ресторан вбежали два других врача. Они стали осматривать меня, быстро переговариваясь на французском. Мне пришлось закрыть глаза, потому что голова, казалось, весила целую тонну. Очнулся я в больничной палате, вернее, в небольшом боксе. Рядом с кроватью сидел Хайндрик. — Дерьмо! У меня из-за тебя, Гунтрам, тоже чуть сердце не прихватило! Как ты себя чувствуешь? — Где я? Где папка? — тихо проговорил я, чувствуя слабость и головокружение. — В Сен Пьере. Врачи сказали, что дело было плохо, но они успели в последний момент. Что эта женщина тебе сделала? Она выскочила из отеля, словно за ней гнался дьявол. — Папка у тебя? — У меня твои рисунки, а другую папку забрал Милан, сказал, что она для Горана, а не для тебя. — Ладно. Сколько сейчас времени? — Почти шесть. Герцог сегодня вечером возвращается из Голландии. Его самолет сядет в Женеве. Можешь мне рассказать, что случилось? — Та женщина — его мать. Она мне показала фотографии и его письма. Ужасные. Пожалуйста, Хайндрик, не давай ему оставаться со мной в комнате. Придумай что-нибудь, но держи его подальше от меня. — Ты понимаешь, что это все равно, что пытаться остановить торнадо? — Умоляю тебя, Хайндрик, помоги мне. — Я постараюсь, но не могу ничего обещать. Врачи сказали, что я могу забрать тебя домой, если ты почувствуешь себя лучше. Я отвезу тебя в отель. — Не здесь, пожалуйста. Отвези меня в Женеву. Это близко. Можешь помочь мне выйти? — Сначала я позову медсестру. Горан уже здесь. — Дай мне с ним поговорить, прежде чем позовешь врачей. Это очень важно. Он некоторое время сомневался, но потом кивнул. Вскоре в палату ворвался Горан. Он подбежал к кровати и взял меня за руку. — Как ты себя чувствуешь, братец? — Та папка у тебя? Ты смотрел, что внутри? — Он уныло кивнул. — Человек, которому адресованы письма, Роже де Лиль, мой дядя. Я ничего не знал, пока она мне не сказала. Он был предыдущим... — я запнулся, — любовником герцога. — Я впервые за пять лет увидел, как бледнеет Горан. — Пожалуйста, Горан, не подпускай его ко мне. Я не знаю, что может случиться. — Кто была та женщина? — прорычал он. — Марианна фон Лихтенштайн, его мать. Она ненавидит его и была бы не против, если бы я умер — чтобы окончательно разрушить жизнь Конрада. Она ненормальная: считает, что ее семилетний сын убил своего собственного брата. Конрада там даже не было. — Дерьмово. Я придержу герцога, братец, не волнуйся. — Можешь забрать меня в Женеву? Я не хочу тут оставаться. Пожалуйста. — Да, без проблем, если врач разрешит. У нас там есть, где остановиться. — Пожалуйста, не оставляй меня с ним наедине. — Пойду, договорюсь. А ты пока отдохни, — велел мне Горан и вышел из палаты. Через некоторое время вернулся Хайндрик, с врачом, и тот отпустил меня, серьезно предупредив и выдав несколько волшебных таблеток. Хайндрик повел меня к выходу из больницы. У дверей нас уже ждал черный мерседес с Хартиком за рулем. — Где Милан? — спросил я, садясь в машину. — Они с Гораном уехали в Женеву. Больше ничего не знаю — они говорили на своем языке и сильно спешили. Сейчас расслабься, туда ехать час. Должно быть, я задремал, потому что звук мобильного телефона Хайндрика заставил меня подпрыгнуть. — Я должен отвезти тебя в «Hotel d'Angleterre». Герцог остановится в «Beau Rivage». Почему Горан так сделал? Оба отеля небольшие. Почему он не обратился в «Кемпински»? Его Светлость будет в ярости, но, по крайней мере, мне не придется с ним объясняться. — Хорошая новость. — Гунтрам, если я должен рисковать ради тебя своей шеей, не мог бы ты хотя бы объяснить, что происходит? — Нет. Я уже поговорил с Гораном. Пусть он решает. Я не могу, — я снова закрыл глаза. Хайндрик разбудил меня, когда мы подъехали к отелю, располагавшемуся на берегу озера. Я вылез из машины и безропотно пошел за ним в фойе, где нас ждал Горан. — Отведи Гунтрама в люкс и оставайся с ним до дальнейших распоряжений. Я еду в аэропорт встречать герцога. — Спасибо, Горан, — мягко сказал я. Он только кивнул и, бросив ключи в лицо Хайндрику, ушел. — Мил, как всегда, — сухо прокомментировал тот. — Ладно, мы получили свои приказы. Надеюсь, ты не планируешь устраивать пижамную вечеринку, Гунтрам. — Я хотел бы поскорее пойти в номер. Он с тревогой взглянул на меня. Да, обычно я отвечаю на его подначки, но не сегодня. В молчании мы поднялись на лифте. Войдя в номер и даже не взглянув по сторонам, я сразу пошел к кровати, сел и принялся снимать ботинки. — Не хочешь что-нибудь съесть? — спросил Хайндрик. Я помотал головой. — Я просто хочу спать. Ужинай без меня, — сказал я, снимая пиджак. Он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Я разделся, сходил в ванную, залез под одеяло и завернулся в него. Я начал всхлипывать, а потом заплакал, уткнувшись в одеяло, заглушавшее звуки рыданий. Он убил всю мою семью, а потом четыре года трахал меня, просто потому что я похож на своего дядю. Он забрал меня из привычной обстановки и прогнул под себя, превратив в «идеального компаньона» — «идеальную куклу», которая удовлетворяла его в постели и заботилась о его детях. Он убил моего папу, который никогда и мухи не обидел. Я уверен, что за махинациями в «Креди Овернь» стоял Линторфф. Он разрушил репутацию моего отца. Он сделал мое детство живым адом! Я всегда думал, что отец не остался со мной, потому что недостаточно любил, а это Линторфф забрал его у меня! Он осквернил все, что у меня было: мое тело, мои мысли, мою порядочность, мою любовь, мое доброе имя. Все эти годы он знал обо всем и смеялся мне в лицо: «Ты напоминаешь мне одного человека из моего прошлого». Фердинанд и Фридрих тоже всё знали, потому что это случилось при них, и молчали — радовались, что у босса появилась постельная грелка, которая не создает им проблем и легко поддается контролю. Я хотел бы уйти, но они никогда мне не позволят. Просто пустят в расход, как лошадь с перебитой ногой. Теперь от меня не будет никакой пользы. Я сам себе отвратителен. А его я ненавижу. * * * На следующее утро Хайндрик сказал, что ему велено отвезти меня домой несмотря на мои возражения. Но я до сих пор чувствовал усталость, поэтому не стал спорить и кивнул. Закончив одеваться, я взглянул на себя в зеркало и поразился, увидев изможденное, бледное лицо с темными кругами под мертвыми глазами. Этот человек в отражении — не тот Гунтрам, к которому я привык, а кто-то другой, гораздо старше. Мне нет еще двадцати четырех, а чувствовал я себя на шестьдесят четыре. Я не знал, что теперь будет. Мне полагалось бы чувствовать гнев, ярость, ненависть. Но я не чувствовал ничего. Только переполняющую душу печаль о смерти отца. Мне все равно, убьют они меня или нет. Я только знаю, что глубоко презираю Конрада фон Линторффа. — Ты в порядке, Гунтрам? — десятый раз за утро спросил меня Хайндрик. Он завтракал, а я делал вид, что пью чай. — Давай, поешь что-нибудь. Через час мы выезжаем, и дорога займет три часа. — Мне не хочется. — Герцог и Горан вчера вечером ругались. По-русски. Горан не дал герцогу войти в твою комнату. Он направил на герцога пистолет, а когда Горан так делает, лучше начинать молиться, потому что он, как акула, когда они чувствуют запах крови. Слава Богу, герцог пошел на попятную, потому что мне бы не хотелось сражаться с Гораном и Миланом. Против них у меня нет шансов. Эти двое — мастера свежевать людей. — Не возражаешь, если мы немного посидим на скамейке у озера? Мне надо подумать. Пожалуйста. А потом поедем в Цюрих. — Не проблема. Мне тоже не хочется возвращаться. Герцог взбешен, но не Горан главная причина его ярости. Ты что-то не то сделал, парень? — Ничего. Я ничего не сделал, Хайндрик. Он сделал. Ты был прав тогда, в Буэнос-Айресе. Ты хороший друг. Жаль, что я поздно открыл глаза. Я так устал. — Выглядишь ты дерьмово, это да. Возможно, свежий воздух пойдет тебе на пользу. Давай, съешь чего-нибудь, потому что я ненавижу, когда с меня ни за что берут 50 франков. Попробуй круассаны, хотя бы сейчас забудь о холестерине. *** Я сидел на скамейке у озера. Мимо меня по набережной ходили туристы, а я смотрел на блестевшую воду и лодки. Мысли разбегались, у меня не осталось сил что-то решить; я был раздавлен. В голове лишь крутилось: «Он убил моего папу». В кармане зазвонил мобильник, и когда я увидел, что это Конрад, я вскочил и запустил им в балюстраду. От удара телефон раскололся на несколько кусков. Я собрал обломки и не глядя выкинул их в мусорный бак. — Сэр, бросать электронику в контейнер для органических отходов запрещено, — сообщила мне по-французски женщина-полисмен. Великолепно, я трахаюсь с главным мафиози, и теперь меня обвиняют в экологическом терроризме. — Простите. Я не обратил внимания. — Очень хорошо, сэр. С вас 135 франков. Ваше полное имя для квитанции? Я открыл рот, чтобы крикнуть стоящей передо мной идиотке, что именно она может сделать со своей квитанцией, когда вдруг осознал, что это все не имеет смысла. Я издал сухой смешок, и она посмотрела на меня, как на ненормального. Я дал ей свое удостоверение личности и без возражений заплатил штраф. — Вы себя хорошо чувствуете? — спросила она, закончив заполнять квитанцию. — Да, хорошо. Моя жизнь полностью разрушена, но я в порядке. Ощущаю себя свободным, словно сбросил оковы. — Значит, вы в этой жизни чужой. Она права. В этой жизни я чужак. Изгой. Все мои чувства — в прошлом: любовь, страсть, страх. Линторфф был центром моей вселенной, и вчера эта большая звезда взорвалась, оставив после себя черную дыру, затянувшую в себя всё, что составляло мою жизнь. У меня больше ничего нет, но я никогда не чувствовал себя таким свободным, как сейчас. — Это верно, мадам. До свидания. — До свидания, сэр. Удачи. ----------------- * В оригинале Гунтрам говорит: «etc.» = et cetera (лат.) = и так далее