Грязные игры богов

Темно, сыро, холодно. Запястья терлись о сжимающий их металл: он царапал кожу, оставляя на ней красные отметины в виде полос. Сидя спать было сложно, но иного выхода не было и, мучая себя, Тор все же засыпал. Из ночи в ночь, в течении недели он видел один и тот же сон: скованный цепями и сидящий в клетке, лишенный сил, как тогда, когда отец в наказание направил его в Мидгард. Обычный человек без божественной силы. И не было в этом сне ничего странного, кроме того, что Тор постоянно видел другого себя – более грозного, злого, безнравственного. Он каждый раз пытался вырваться из этих цепей, но было лишь хуже. На утро на руках появлялись синяки, но к обеду они сходили, будто и не было. Тор не чувствовал себя настоящего. Это было странным, словно телом управляет кто-то другой, кто-то чужой сидит в твоей голове, в твоем сердце и заставляет мыслить иначе, делать то, чего ты не намерен делать, и не сделал бы никогда в жизни. Это пугало. Пугало даже такого, как Тор. И он вспоминал Бартона, который после всего случившегося рассказывал о тех самых ощущениях, когда Локи захватил власть над его сердцем и разумом. Иногда Одинсону удавалось вырвать подавленное сознание, но ненадолго, да и было это лишь пару раз. Первый, когда он застал Локи сидящего на полу у своей кровати, сжимающего виски руками и кричащего от боли. Но тогда Тор не понимал, что случилось и ему ничего не оставалось, как обнять любимого брата, прижимать к себе и пытаться успокоить. Тогда он сам чувствовал боль, но она не была настолько сильной, в отличие от того, что испытывал Локи. Второй раз сознанию удалось вернуться в реальность, когда Локи пришел к нему в камеру на второй день. Из носа Локи шла кровь, он кричал, но руки Тора были скованными и он мог лишь наблюдать за муками брата до тех пор, пока Локи не помогли уйти. Именно тогда Тор и понял, что подавленное настоящее «я» как-то связано с головными болями брата, но понимание этого не значит, что тут же все изменится. Локи приходил каждый день к Тору, пока он находился во временном заключении. И темной стороне громовержца нравился этот жест со стороны етуна, однако когда Тора все же выпустили, он не поблагодарил брата за составленную компанию. Буквально сразу после освобождения Тора ожидал длинный разговор с отцом, который громовержец перенес спокойно и даже признался в том, что все его действия были необдуманными, что он согласен исправиться и даже в том, что Асгарду нужен достойный правитель. Тор умолчал, что под достойным он не имеет в виду сводного брата, он сам намеревается стать оным, чтобы трон не достался Локи. Покинув покои отца, Тор думал лишь о том, что ему нужен Локи и он знал, где сможет его найти. Казалось, что шлейф его запаха вел громовержца по широким и полупустым коридорам замка. Словно нить, тянущаяся вдоль стен. Тогда Тор не знал, но заклинание, которое удалось наложить Локи, изменило не только истинную сущность Одинсона, оно изменило все, но впрочем, Локи тоже об этом не догадывался. Дверь в библиотеку была приоткрыта, на секунду Тору показалось, что он вернулся в прошлое и он все так же, будучи мальчишкой, ищет брата и находит его тут. Локи сидит точно так же как и всегда: в том же месте, в той же позе, среди стопок книг, в руках держа одну, хмурит тонкие черные брови и листает страницы. Глаза быстро бегают по строчкам, пальцы переворачивают лист, и шуршание бумаги заставляет Тора улыбнуться, но улыбка сразу спадает с лица. - Книжный червь, - громовержец смотрит на етуна, а тот не спеша поднимает голову, закрывает книгу, зажимая палец как закладку. Тор видит название «Духи и призраки». - На мистику потянуло? – он кивает на книгу, но Локи не отвечает, открывает, загибает уголок и кладет на пол, к остальным. - Чего тебе, Тор? – только после этого он позволяет себе короткую фразу, зная, что Тору много не надо. Своими выходками в темнице Локи заставлял Тора быть ближе, чувствовать трикстера. Он целовал Тора, убирал волосы ему с лица, заправляя их за ухо, ласкал пальцами его член, брал его в рот, сладкой пыткой заставляя громовержца издавать звуки наслаждения. Ему удавалось привязывать тем самым Тора к себе и, черт дери, Одинсон велся на все ласки, на все то, что вытворял Локи. И та невидимая нить, что была у них с самого детства, становилась толще, плотнее. Она завязывалась в узелки в тех местах, где рвал ее Локи предательством, местью, ненавистью. Она завязывалась вновь и вновь, стягивала и укорачивала ее, заставляя двух богов чувствовать друг друга. Сейчас, когда Локи был так близко, Тор думал лишь об одном – коснуться его губ своими губами, затянуть в жадный поцелуй, зажать тело брата между собой и шкафом с книгами и овладеть им. Все те ласки, что етун дарил Тору, были для громовержца обедом без десерта, а десерт вот стоит напротив, смотрит с уверенностью прямо в глаза. Но во взгляде Локи читалось такое холодное и четкое «нет», что даже Тору захотелось отступить назад. - У меня к тебе вопрос, - громовержец обошел Локи по кругу, словно кот бродит вокруг чашки со сметаной, без уверенности «а можно ли?». - Так задавай, - Лафейсон оборачивается, смотрит на Тора и ждет в молчании его вопроса. Громовержец молчит. Возможно и вопроса никакого нет, лишь повод поддержать разговор, но все же, спустя еще секунду, Одинсон спрашивает: - Той ночью, когда ты кричал от головной боли, кого ты видел? – он останавливается напротив, берет пальцами Локи за подбородок и смотрит внимательно в его пустые зеленые глаза. – Ты видел… Призрака? Трикстер сжимает пальцы в кулак, сглатывает слюну, и кадык нервно дергается, Тор понимает – попал. Локи молчит. Конечно, Одинсон понимает, что сейчас его брат думает о том, стоит ли говорить. Ведь если он что-то и видел, то Тор может считать его сумасшедшим. Локи не знает, что сын Одина, хоть и изменился настолько сильно, все равно не позволит себе таких мыслей о брате, ведь Локи, что пропитан ненавистью ко всему царскому роду, все равно ходил в темницу к брату, словно в силу привычки. Здесь было так же. Они оба спишут свои поступки на силу привычки, не догадавшись о чем-то более серьезном. - Видел, - сознается Локи и дергает головой, стараясь отстраниться от пальцев Тора. - Расскажи, - сын Одина не унимается. Его пальцы костяшками гладят щеку Лафейсона, заставляя того прикрыть глаза. Прикосновения такие нежные и ласковые, что трикстер и не верит в них вовсе. Все было настолько сложно, что не давалось никаким логическим развязкам. До заклинания Тор был теплым и нежным к брату, но чтобы ласкать пальцами его щеку – до этого не доходило. Не доходило и до жадных поцелуев, горячего секса и протяжных стонов Локи. Заклинание сломало границу братства между ними. Но до заклятия не было и того непривычно-грубого обращения. Плевков в душу, укусов в шею, никто не утыкал Локи лицом в стену, не принуждал по первой к сексу. Реакция на нежное поглаживание была очевидна – Лафейсон не мог расслабиться, стоя возле заколдованного Тора, позволяя проявлять нежность по отношению к себе. Он думал о том, что последует за этой нежностью, как ему придется за нее отплатить. И о том – а не развеивается ли заклятие. - Я видел девушку. Молодую женщину. По ее лицу невозможно было понять возраст, - начал Локи, но тут же заткнулся, видя на лице Тора глупую улыбку. И снова все как в детстве, он мог с воодушевлением рассказывать громовержцу о том, как познал магию воды, как научился управлять ей, едва ли не силой мысли, а Тор лишь улыбался, глупо растягивая губы, чем так бесил трикстера. - Да кому я рассказываю, - рыкнул Локи, хватая с пола книгу, он планировал покинуть библиотеку, только голос Одинсона остановил его. - Ты не пробовал узнать у кого-то более опытного, нежели у какой-то книжки? - Книги хранят древние знания, - Тор задел одно из больных мест Локи. Лафейсон считал, что ни один человек не сможет рассказать больше, чем расскажут книги. Библиотека Одина - одна из самых больших в девяти мирах, в ней хранятся знания еще с тех времен, когда Всеотец сам был ребенком. И говорить о том, что кто-то из людей может знать больше книги – было жестом недалекого ума. - Локи, я не это имею в виду! – Тор знал, что на языке у етуна вертелась пламенная речь, что книги лучше людей, что они могут дать возможность путешествовать по мирам собственной фантазии, рисуя из букв картинки. Книги хранят истории разных времен и народов, истории всех девяти миров. Они рассказывают о подвигах и падениях, Тор еще с детства знал об этом, и Локи был готов еще и еще раз напомнить брату это. - Поговори с отцом, опиши ему девушку. В конце концов, он должен знать всех, кто жил в замке. Произнося эти слова, Тор чувствовал нечто такое, что ранее испытывать не удавалось. Словно кто-то другой толкает их из него, манипулирует его речью и заставляет быть более мягким с Локи. Кто-то другой уничтожает все мысли похоти в голове Тора. Громовержец чувствовал кого-то внутри себя. Второе «я» или что-то в этом духе. Два сознания в одном теле, и если одно заставляло произносить то, что не желало второе, то второе могло делать то, что требовало не делать первое. - Но потом, - произнес громовержец, притягивая к себе брата. Поцелуй был глубокий и жадный, грубый и властный, он кружил голову Локи, и разрывал что-то внутри Тора. Второй голос, принадлежащий ему самому, кричал о том, чтобы остановился. Брат не может целовать брата, не может желать брата. И куда смотрит Локи? Что творит его любимый брат? Внутри щемило от боли. Цепи что сковывали Тора в его же голове, звенели, терлись друг от друга и скрежетали. Звенья растягивались на стыках, но разорвать их не получалось, как только Тор сбавлял мощь, они тут же стягивались, как намагниченные. Это было невыносимо. Это было настолько нереально - видеть самого себя со стороны, целующего собственного брата, как признать предательство Локи, после его смерть, а после осознать, что Локи жив и метнуться за ним в Мидгард, чтобы вернуть на родину. Но как бы там ни было, губы Локи были мягкие, чуть прохладные. Они розовели под укусами Тора. Локи дышал чаще, и громовержец чувствовал его дыхание на собственных губах. Он смотрел в глаза брату и видел в них душу трикстера. Она была холодной, как и сердце, похожая на глыбу льда. Тор был пылающим солнцем, что топил лед. И чем ближе они были друг к другу, тем больнее было для обоих, но как бы ни была сильна эта боль, нить, их связь, что так упорно рвал Локи, обматывалась вокруг двух тел, заставляя быть ближе. Два сознания Тора, что бились в его голове за главенство над телом, составляли между собой ту адскую смесь, что пугала Локи. Трикстер не знал, каким окажется его брат в ту или иную секунду. Будет он нежен или же наоборот - слишком груб. Локи чувствовал то, что в детстве называл родством, связью по крови. Лафейсон отстранился от брата, царапнул по обложке книги ногтями и отошел от Тора. - Я узнаю, - кивает Локи. – Узнаю у Всеотца. Сердце в груди билось бешено у обоих. И они оба не понимали, что происходит. Покидая библиотеку, Локи думал о том, что заклинание рушится, ведь Тор все чаще становится нежным с ним. Заклинание рушится, а вместе с ним идет к черту план о мести, об уничтожении Асгарда. Стоя среди книг, Тор смотрел на дверь. В его голове билась одна и та же мысль: «Он твой брат! Законы Асгарда запрещают делить ложе с родственниками!» - Заткнись! – рыкнул сам себе громовержец, покидая библиотеку.