Вкус музыки и смерти

Ludovico Einaudi — Love Is A Mystery Ludovico Einaudi — Run Они, несомненно, возвышались над всеми в этой комнате. В малом зале на студии BBC прямо в этот момент, пока Джон облекал в ноты одну из величайших тайн мира, а Шерлок вторил ему своей скрипкой, пока они перекликались в единой гармонии, на которую еще, пожалуй, не был способен ни один дуэт, они, безусловно, возвышались над всеми, заставляя Энди, Кристофера и нескольких сотрудников студии оставаться в их креслах в невозможности подняться и сказать хотя бы одно слово. Звуки этой музыки, наполненной сожалением и страстью, воспевающие всю любовь мира, прямо сейчас отчетливо застывшие в глазах музыкантов их тайным поцелуем, не могли оставить равнодушными. Мелодия разрывалась от горечи, кричала каждой нотой о красоте и хрупкости и опадала, как лепестки замерзших цветов, распустившихся раньше времени. Это был сад холодной, ледяной красоты, сад, до которого почему-то не дошла весна, который покинуло солнце, затухающее на горизонте, сверкнув и погаснув. Мягкий конец заставил слушателей встрепенуться. Мелодия была прекрасна, но Крис Митчелл нервничал и хмурился, украдкой поглядывая на Энди Годдара, который сидел, уставившись в пол, покачиваясь в кресле. — Не знаю, Джон, просто не знаю, как тебе это удалось, — наконец тяжело нарушил молчание режиссер. — Ты… ты просто залез в мою душу. У меня нет других слов. Это однозначное да. Это будет главной темой всего сериала. Гениально, друг, просто гениально, — Энди поднялся с кресла и горячо пожал руку Джону. — Я бы никогда не справился без Шерлока, это у него меня настигла эта музыка. — Мне кажется, с тех пор, как вы встретились, вы вообще не расстаетесь, — Энди рассмеялся, — вы стали великим тандемом, без шуток. Благотворное влияние дружбы — прямо хоть учебник по вам пиши. Крис мог бы поклясться, что всегда белоснежные щеки Шерлока подернулись румянцем. — Джон преувеличивает мои заслуги — я всего лишь предоставил инструмент для его гениальных рук. — Вы оба такие скромные, что меня сейчас стошнит, — Годдар расхохотался. — Не знаю, как у вас ЭТО родилось, но это великолепнейшая вещь. Ролик взорвет просмотры. Ты уже назвал композицию, Джон? — Да. «Любовь — это тайна». — Браво, Джон, я, честное слово, до сих пор не могу отойти! Волшебство. И название идеально. Я буду сидеть в Ливерпуле на концерте и первым крикну, что ты гений! — Я рад, что тебе пришлось по душе, — Джон искренне улыбался, чувствуя, как с плеч падает хотя бы небольшая тяжесть из нависших над ним проблем, а чувствуя рядом Шерлока, сердце его ровно выстукивало те же самые ноты, что он только что играл, только чуть тише, не открывая тайн всему миру. — А скрипичная партия? — Энди не мог успокоиться. — Мы с Шерлоком трудились над ней весь вечер, чтобы инструменты не перебивали друг друга, чтобы все переплеталось… Но это не конец, в полной аранжировке фортепиано оденется в скрипичное сопровождение настолько полно, чтобы мелодия не оставляла даже воздуха в легких. — Боже… я уже хочу это слышать. Джон, спасибо. Нет слов, друг. Что решим насчет финального прослушивания и записи? — Предлагаю через неделю тебе приехать к нам в студию, и если все устроит, то в течение следующей недели мы ее запишем. — Не если, Джон, а когда. — Твои слова, Энди, не могут меня не радовать. Что же, нам пора. — Да, да. Нам тоже, пора более активно заняться роликом, а то уже почти все готово, а у нас, честно говоря, еще даже список сцен не утвержден… Джон старался не засмеяться, вспоминая, как за три дня написал то, что показал сегодня, и как обещал показать то, чего еще и в помине не было. — Крис, Джон, Шерлок, — Годдар пожал мужчинам руки и проводил до дверей студии. В коридоре в больших окнах угасал гранатовый закат. Теперь, когда невесомая лента музыки отпустила их запястья, Шерлок и Джон вновь почувствовали неловкость. Это продолжалось уже несколько дней. Поцелуй, не оставленный без внимания только что сыгранной музыкой, тяжело ранил каждого из мужчин, не отпуская, не давая забыть, мучая и вдохновляя. За дверью студии везде было стекло и огромное количество людей. Быстро почувствовав себя неуютно, троица решительно направилась к лифтам. Уже оказавшись на улице после мельтешения огромного новостного зала и попав в объективы поселившихся возле здания журналистов, поджидающих всех богатых, скандальных и знаменитых, Крис позволил себе выдохнуть, Шерлок — посмотреть на Джона, а Уотсон — заметить этот взгляд. — Ладно, ребята, я домой, — Крис улыбнулся. — Вы и вправду отличная команда, я в восторге от этой вещицы. Может, ради нее даже сериал посмотрю. — Спасибо, Кристофер, от тебя это лучшая похвала, — Джон толкнул друга в плечо и попрощался. — Шерлок, отличная работа. — Спасибо, Кристофер. Оставшись наедине и отойдя на приличное расстояние от рассадника фактов и новостей, друзья незаметно оказались у дверей кафе. — Зайдем? — Шерлок кивком головы указал на заведение, манящее теплом и неярким светом. — Прости, я не могу, — Джон лгал, он даже понимал, что Шерлок это знает, но сидеть с ним в одном пространстве, понимая, что не может совладать с самим собой, не мог. — В другой раз, — Холмсу дорого стоила его выдержка, но ничего более ему не оставалось. — Помогу поймать такси. Пожалуй, у Шерлока был особый дар, которому Джон не раз удивлялся: едва он вскидывал руку, как перед ним тут же материализовывался кэб. Сам Уотсон мог ловить такси минут двадцать, но друг делал это буквально за тридцать секунд. Поэтому когда перед Шерлоком затормозил черный блестящий автомобиль с желтыми светящимися наклейками, он только в очередной раз восхищенно охнул. — Спасибо. Черт возьми, как ты это делаешь? — Магия, Джон. — Или заговор. Признавайся, у тебя заговор с таксистами? — Может, и заговор. Мало ли во мне тайн. — Мне пора, — Уотсон точно не хотел уезжать прямо сейчас, пока между ними снова вспыхнуло это теплое щемящее чувство, когда они могли улыбаться друг другу и шутить о таких глупостях. Поэтому нужно было уезжать прямо сейчас, бежать, пока снова не произошло непоправимое. — Увидимся завтра, Джон. Шерлок не желал смотреть на то, как друг уезжает, поэтому резко развернулся и, взмахнув полами своего пальто, устремился в глубину темнеющего города. Иногда у нас нет выбора на то, чтобы совершить поступок. Иногда жизнь не дает нам ничего кроме времени. Времени, чтобы ждать. Ожидание, как считал Шерлок, самая бесполезная в мире вещь, но сейчас он увяз в нем, как муха в янтаре, и с каждым днем это чувство бессилия завладевало им все сильнее. И даже ненависть к Джеймсу Мориарти не спасала, а действовать Шерлок боялся: то ли из-за страха оказаться врагом Джону, то ли из-за страха, что Джон сам окажется врагом. Доверие — хрупкая вещь. Мы можем совершенно искренне верить в людей, но наши страхи могут быть сильнее веры, они управляют нами, как бы нам ни казалось, что мы не слышим их лживых голосков в своей голове. Они шепчут нам о предательствах и подбрасывают в душу старые воспоминания, в которых ты уже оказывался обманут. Это огонь, который сжигает нашу уверенность в самих себе. Шерлок никогда не мог бы подумать о том, что подвластен таким мыслям, но в своем очевидном замешательстве перед создавшимся положением уже не мог отрицать, что именно это и произошло. В тот день (о котором он точно никогда не забудет, что бы ни произошло дальше), перед самым поцелуем, Майкрофт рассказал ему одну весьма интересную информацию, и сейчас он был намерен заняться именно ею. Отвлечься, привести в порядок совершенно расплавившийся от любви мозг, вытряхнуть из него всю эту чепуху — вот что ему требовалось. — Роджер, — Шерлок кивнул мужчине, подходя к заброшенному зданию в паре кварталов от студии BBC, — для меня что-нибудь есть? — Внутри, — коротко ответил тот. Выглядел собеседник Холмса неважно: грязная, потрепанная куртка, болезненный вид и оборванный рюкзак, в котором лежали наверняка все его пожитки. Бродяга, одним словом. — Благодарю, — небольшая купюра исчезла из его руки так быстро, что сложно было заметить даже недолгий миг столкновения белоснежных пальцев скрипача и смуглых пальцев бездомного. Дом напоминал улей. Это было одно из тех еще немногих пристанищ, где можно было укрыться, не боясь полиции, где можно было переждать дождь, найти нужных людей, просто поспать и не оказаться в очередном добровольно-принудительном приюте с надсмотрщиками, готовыми отходить тебя дубинками за малейшее неповиновение правилам. Бродягами просто так не становятся, но и в рабов не превращаются только от того, что у тебя нет крыши над головой. Здесь можно было отдохнуть от людского пренебрежения и от этой усталости на лице собственного государства, которое с удовольствием вышвырнуло бы тебя за порог только потому, что ты перестал приносить ему пользу. Холмс знал почти всех. Не только здесь, нет, он знал вообще почти всех бездомных в городе. Он никогда не относился к ним, как к людям второго сорта, даже жил одно время вместе с ними, и понял самое главное: они невидимки, люди, которых списали со счетов, и которые остались в преимуществе, вопреки мнению остальных. Они были его ушами, его глазами, ногами и руками. Там, где он никогда не смог бы пройти, они оказывались легко, скрываясь за своим обреченным видом и подлой жалостью людей, они все работали на того, кто был таким же, как они — отторжением привычного уклада жизни. Здесь никто не обращал на него внимания, все знали — он свой. Шерлок прошел в одну из дальних комнат на втором этаже, вытащил старый грязный вещмешок, в котором его ждали свитер, не очень теплая, но очень драная куртка, лыжная шапочка и потрепанные вельветовые брюки. Все, что необходимо, чтобы тебя перестали замечать, чтобы в тебе перестали видеть разумное существо. Он быстро переоделся, упаковал свои вещи, закинул мешок на плечо и вышел в ночь. «— Маркер — агент Джеймса Мориарти, Шерлок. У мальчика внушительные долги, зато отличные навыки в бильярде и юношеские соревнования в приличном колледже. Долги исправно погашаются с тех пор, как он стал работать в «Диогене», и хотя оплата его труда хороша для студента, она несравнима с суммой, которую он обязан выплатить. — И кому же так задолжал наш студент? — Одному карточному клубу. — Который посещает Джеймс Мориарти? — Именно. — Как все удачно сложилось… скажи, Майкрофт, а ты мог бы покрыть долги несчастного студента? — Разумеется. А ты договорись о его срочной подработке на благо страны. — Прекрасный план. — Ты уже пустил Джона за свой Стейнвей? — Ни слова дальше. — О, ну что ты, я уже отключаюсь». Брат, несмотря на всю свою занудность, оказался прав. Шерлок убедился в этом еще вчера, впервые следя за неким Йеном Мидлером. Студент престижного колледжа и сын благовоспитанных родителей, которые вполне могли бы водить дружбу с четой Холмсов-старших, на деле был пьяницей, картежником и бабником, что неумолимо втянуло его в долговую яму. Вот только кредиты он брал далеко не в банке. Оказавшись под опекой Мориарти, парень, видимо, решил, что теперь ему не страшны кредиторы, но судя по телефонному разговору, который Шерлоку удалось подслушать, просчитался. Джеймс требовал от него информацию, а иначе грозился самолично сдать владельцу клуба. Оставалось лишь выждать немного времени до полного отчаяния Йена, чтобы предложить ему новую работу. Мальчишка же словно нарочно постоянно появлялся там, где не следовало: «Диоген», причем исключительно в то время, пока там находился Майкрофт, затем студия, возле которой он крутился, Бейкер-стрит, где его заметили сразу двое агентов сети бездомных и, наконец, «Мориарти-Групп», откуда он вылетел бледным и еще более безумным. Во всех этих передвижениях не было ни капли логики, кроме факта работы на Джеймса. Шерлоку казалось, что его просто водят за нос, и это подтверждалось снова. Йен вышел из здания колледжа минут тридцать назад и быстрым шагом отправился в сторону Камдена. По пути нырнул в подземку, проехал пару станций и оказался почти у дома Джона и Джеймса, когда неожиданно закурил и остановился у одного из магазинчиков, которыми полны улицы этого района. Спустя пять минут он снова отправился в путь, и скоро действительно оказался у дома Уотсона. Бросив на крыльцо какой-то пакет, мальчишка так же быстро убежал. Дверь приоткрылась и усмехающийся Мориарти забрал сверток.

«Он просто играет с нами, хочет показать, что он впереди. Возможно, ведет в ловушку. Надо действовать иначе».

Шерлок отправил брату смс и уже собрался уходить, как увидел в окне Джона, который смотрел прямо на него. «Только ли Мориарти», — пронеслось в голове Холмса, прежде чем он отогнал эту ужасающую мысль и отправился домой. Его слегка сутулая фигура удалялась от окон, а Джон терзался мыслями, которые не мог заглушить ни вином, ни музыкой. «Почему даже в бродяге я вижу сходство с ним, Боже?! Это просто парень, случайно оказавшийся на улице возле нашего дома, он ищет ночлежку или ждет кого-то, а я стою и вижу в нем черты своего друга. Я сошел с ума, Господи». «Почему ты просто не можешь смириться с тем, что любишь его?» — внутренний предатель обычно говорил без обиняков. «Я даже не знаю, что он сам чувствует ко мне! Мы взрослые люди, у нас устоявшаяся жизнь, мы работаем вместе, в конце концов! У меня есть партнер и дом. Я просто хочу жить нормально!» «Бла-бла-бла. Так ты хочешь жить нормально или узнать, что он чувствует?» Джон не знал, как спорить с самим собой, да и нужно ли это. Джеймс был сама забота все последние дни, а, значит, чувство вины выгрызало в его душе огромную дыру. Он был отвратителен сам себе: испортил отношения с другом, предал любимого человека, поставил под угрозу дело своей жизни, своих музыкантов… «Ну, с другом так не целуются, да и человек не особо любимый, иначе бы ты так с другом не целовался, это тоже довольно логично. Музыкантам, как и делу жизни, по-прежнему плевать с кем ты спишь… ну, или целуешься». Джона бросало в жар от одних только воспоминаний, в душе у него разразилась настоящая гражданская война справедливости и бесчестия. Войска несли потери со всех сторон, но самое ужасное было то, что ему отчаянно не хватало разговоров с Шерлоком, самого Шерлока и той потрясающей атмосферы в студии, когда их мысли словно стали единым целым. Хуже оставалось только то, что Джим отчаянно требовал внимания. Он постоянно прикасался к нему, обнимал, ложился пораньше спать… и обижался на то, что Джон отворачивался и отговаривался от ласк. Утром обида Джеймса испарялась, и все начиналось снова, напоминая День Сурка. Вот только Джон не простил ему ни насилия, ни слежки, прекрасно понимая, что и без Шерлока не смог бы снова вернуться к прежним отношениям. «Не будь Шерлока, ты бы никогда даже не узнал, на что способен Джим», — в логике предателю уж точно не откажешь. Смирившись с тем, что все его мысли крутятся вокруг Холмса, Джон решил направить их в творческое русло, потому что, застряв в невозможности сделать шаг дальше, из-за трусости или несбыточной надежды отпустить прошлое, спасался только в глубине бескрайней музыкальной гармонии. Гостиная встретила его полумраком, который он не собирался нарушать. Мягкий свет, падающий из французских окон, и камин окутывали комнату ореолом загадочности и нежности. Рояль уже ждал его. Джон никогда не смог бы сказать, почему считал инструменты почти живыми, не смог бы ответить на вопрос, почему он уверен, что у каждого из них есть душа и характер, он просто знал это, и никаких доказательств ему не требовалось. Но родной и любимый инструмент сейчас был своенравен, несмотря на то, что Джон играл каждый вечер, рояль, будто чувствуя нового фаворита у своего маэстро, жестоко карал предателя, не отзываясь на движения беглых, чувственных пальцев, угасая в звуках, не давая им прорасти вглубь каждой ноты. Но только не сегодня. Сегодня Стейнвей ждал его. Будто примирение, попытка начать все заново, с чистого белого листа, последний шанс на прощение. У Джона пересохло в горле, едва он почувствовал, что своими запретными желаниями предал своего музыкального друга. Он сел, открыл блестящую крышку, обнажая сверкающие клавиши, вдохнул в предвкушении воздух, осевший на языке вкусом горького рома: пьянящий и разочарованный. И начал играть. Он не знал, откуда к нему пришла эта странная, манящая, хрупкая мелодия. Легкие переливы, которые расползались из-под его пальцев, как тугие виноградные лозы, наполняя затхлость последних дней его жизни чистым ароматом росы, углубляя мелодию, оставляя в ней невесомость, но превращая ее в нечто более осязаемое. Он разыгрывал эту простую гармонию, как партию в шахматы с самим с собой — такая в ней была удивительная логическая красота. Словно идеальное математическое уравнение, которому лишь не хватало второго неизвестного, чтобы все сложилось в длинную цепочку формул и знаков. Но Джон не был математиком, Джон был пианистом, поэтому эта идеальная гармония дополнялась им самим, и в логическую завершенность яркими штрихами врывалось непредсказуемое воображение. Джон словно проснулся. Неожиданно для себя стряхнул пыль с плеч, расправил их и огляделся вокруг: все то, чего он боялся, что скрывал в самом себе последние недели и месяцы, все обиды, недосказанности, боль будто рухнули с его души ржавыми оковами, возвращая ему не только спокойствие, но и вдохновение, чистое, яркое, его. Почему именно сейчас и что должна значить эта мелодия, Джон не знал, но верил, что это освобождение, долгожданный побег из собственного заточения. Сейчас все его страхи, отступив, сжались, и он увидел, как мелочны, как некрасивы они. Когда мелодия подходит к пику и на форте Джон играет лишь тяжелыми аккордами, он понимает, что они с Шерлоком созданы друг для друга, и плевать, как эта чертова фраза отдает стандартной романтической чепухой. Потому что скрипка, что звучит в его голове, — реальна. Он уже не может освободиться от этого, он просто играет, играет, играет и слушает струнные переливы, рождающиеся в его больной душе. С улицы никто не мог услышать эту игру: ни прохожие, ни звезды, ни река, а вот на Бейкер-стрит даже при закрытых окнах любой, кто шел мимо, мог слышать скрипку Шерлока, если тот играл не в студии, а в гостиной. Правда, сейчас ни единого звука не проникало в вечерний воздух, зато в комнате у камина восседал Майкрофт, расспрашивая брата о маркере. На диване приткнулся уставший Лестрейд. — Мориарти затеял какую-то игру. Маркер — это просто напоминание нам, что он всегда находится впереди. Не удивлюсь, если он обложил нас со всех сторон. В полиции, в МИ-6, в оркестре, на улице… везде. — С маркером я разберусь, — Холмс-старший был напряжен. — Мне не нравятся выводы, которые ты делаешь, ты отвратительно работаешь. Я внедрил тебя с целью остановить его, а ты говоришь, как он демонстрирует преимущество. Я, конечно, сделаю из этого мальчика двойного агента, но что он может? Надеюсь, что твой двойной агент справится лучше. — Что? О чем ты? — Боже, Шерлок, прекрати, — Майкрофт поднялся и с раздражением расстегнул пуговицу пиджака. — Я понимаю, что твое желание довести меня до белого каления обусловлено детскими обидами и слишком задержавшимся юношеским максимализмом, но я просто не могу осознать, что ты всерьез считаешь, будто я поверю в твою любовь к Джону. Я отлично знаю тебя, знаю, как ты рассуждаешь о любви и браке, и это то немногое, где наши с тобой мнения совпадают, поэтому я уверился, что Джона ты решил сделать двойным агентом, а меня сейчас просто злишь. Я только надеюсь, что твоя затея не провалится. И следи за ним, он чересчур эмоционален, это может быть проблемой. Пока Майкрофт говорил, Шерлок хмурился, а Лестрейд неожиданно четко понял — может быть, первый раз в жизни Холмс-старший ошибается. Грег тоже встал, кивнул уходящему политику и подошел к другу. — Мне кажется, что он поймет чуть позже. Он слишком долго жил в другой реальности. Интриги — вторая натура. — Зато вас, инспектор, кажется, не проведешь на этот счет, — сухо ответил Шерлок. — Это всего лишь любовь, не делай из нее экспериментов и не наделяй качествами вселенского чуда. Такие чудеса творятся каждый день с миллиардами людей. Для этого не нужно быть гением или единственным на планете. Будь тем, кого он любит. — Если только он любит меня. — Если только он решится любить тебя. Лестрейд загадочно улыбнулся и тоже покинул гостиную. Шерлок же сел в кресло и переключился мыслями с опасной темы. «Мориарти. Он все еще загадка для меня. Я сам позволил себе увлечься совершенно другим человеком, вместо того, чтобы заниматься делом. Это недопустимо. Я начну все сначала. Я просто обязан обогнать его и ударить так, чтобы он оказался повержен. Мориарти — владелец финансового холдинга, который постоянно получает контроль над другими предприятиями. Причем эти фирмы не горят желанием вступать в холдинг, они обращались за поддержкой в каком-нибудь деле, за консультацией, а потом неожиданно оказывались в условиях, когда им ничего другого не оставалось. Более того, их открыто вынуждали, похищали документы, убивали руководителей и топ-менеджеров. Все предприятия холдинга косвенно подозреваются в контрабандах и отмывании денег. Однако Джеймс Мориарти не принимает безусловное руководство, все, якобы, управляется советами предприятий. Ни одной зацепки, кроме недавнего пакета документов, который мы украли с Джоном». На этом имени Шерлок вздохнул и поморщился. В его груди разрасталась черная дыра, которая отвратительно болела из-за отсутствия Уотсона в отдельно взятой реальности. «Хорошо, в документах есть отличные доказательства, что одна из компаний, принадлежащих «Мориарти-Групп», занимается контрабандой оружия в восточные страны. Но никаких доказательств, связанных с тем, что об этом известно владельцу холдинга. Уповать на то, что эта информация станет отправной точкой для крупной проверки деятельности всего холдинга, не приходится, да и вряд ли меня туда допустят, а без этого черта с два они найдут доказательства. Но зачем ему нужен маркер? Слежка? Банально. Или я уже приписываю ему слишком много коварства? И что было в том пакете сегодня вечером? Нет, надо думать о другом. Досье Себастьяна Морана по-прежнему недоступно, оно даже не в Англии. Что есть на Мориарти? Девяносто восьмой? Нет, Не то. Две тысячи третий. «Мориарти-Групп» появляется на мировом рынке как представители одной из крупнейших машиностроительных компаний, никто не может понять, как им это удалось, но примерно в то же время на сына одного из попечителей компании было совершено нападение. В этом же году Моран отправляется в Афганистан, однако на службе у Мориарти постоянно появляются бывшие военные, прибывающие преимущественно оттуда же. Около десяти лет Мориарти крайне осторожен, его фирмы хотя и попадают в скандалы, но его самого ни разу даже не допрашивали. Со смертью Морана Джеймс становится все более безрассудным и жестоким: один из его сотрудников, Уилсон, выходит на связь с полицией, рассказывая о том, что узнал, работая в «Мориарти-Групп». Он становится первым двойным агентом, но почти год не может подобраться к документам, а к делу привлекают меня. В это же время на горизонте появляется Джон Уотсон, бывший военный врач из Афганистана, а Уилсона находят мертвым — убит снайпером. Это первый из убитых со снайперской винтовки. Документов при Уилсоне не обнаружено. Когда приходит полиция, Мориарти обвиняет бывшего сотрудника в краже денег. На несколько недель Джон Уотсон выпадает из поля зрения, его нет рядом с Мориарти, но уже весной все газеты обсуждают их роман. Нам удается убедить Мориарти, что Уилсон просто хотел получить денег вместе с помощником из разведки. За последний год Мориарти обманом получил три фирмы, имеющие лицензии и зеленые коридоры для товаров на Восток. Его методы стали жестче, он чувствует свою безнаказанность и рискует. Однако он все еще впереди меня, несмотря на перехваченные мною бумаги. Мною и Джоном. Он будет использовать его против меня. Или меня против него». Шерлок еще некоторое время пробыл в своих чертогах, прежде чем смог перестать перечитывать в собственной голове досье, имеющееся у МИ-6 на Джеймса Мориарти. Он мог бы заниматься этим всю ночь, но сон был необходим для репетиций, и, памятуя о том, как Джон нервничает по поводу программы и по поводу их странных отношений, которые были бы еще более странными, знай он правду, решил, что новый день будет нелегким и самое время отправиться спать. Джон Уотсон к тому часу уже спал, не поднявшись в спальню: он вырубился на софе, в окружении нотных листов, списков композиций, имен, расчетов и прочей бумажной волокиты. Джеймс спустился в гостиную около восьми и нашел его с улыбкой на лице, которую так давно не видел. Он не удержался, провел рукой по золотистым волосам, по легкой щетине, коснулся нижней губы, закрыв глаза, чувствуя себя практически вором, украдкой забирая его тепло, которым тот больше не делился. Джон не проснулся, лишь слегка ухмыльнулся, повернулся на другой бок и негромко засопел. Чувство острой тоски захлестнуло Джима, он медленно опустился на край софы и наблюдал за спящим любовником до тех пор, пока тот не открыл глаза. — Доброе утро. — Доброе, — Джон потянулся, протирая глаза. — Бедный, ты так заработался, — Мориарти хотелось бы спросить, почему Джон не пришел в спальню, но обманывая себя или нет, он решил, что это вышло случайно. — Да, пожалуй. Который час? — Около половины девятого. — Ты еще не на работе? — Джон удивился. — Не смог уйти, глядя, как ты спишь. Джон, я подумал, что нам стоит поговорить. Я знаю, что с некоторых пор перестал быть твоей опорой. Мне безумно стыдно за это и плохо. Я виноват, что был в таком состоянии, но я был не в себе… Ты по-прежнему холоден со мной, а я не могу без тебя, Джон. Уже не могу. Я не могу отпустить тебя, я каждый день стараюсь изо всех сил перекрыть все твои воспоминания и обиды. Но не могу. Видимо, не могу. Так что нам делать, Джон? — Джеймс… — Я устал, Джон. Я смотрел на тебя спящего и чувствовал себя вором, действуя украдкой. Неужели ты просто не можешь меня простить? Я недостаточно делаю? Так что мне сделать, Джон? — Боже, Джим, я не знаю! Ты налетаешь на меня с таким разговором прямо с утра? — Да, прости, хорошо. Может быть, встретимся вечером в нашем ресторане? Давай устроим себе немного романтики… — Джеймс, я не могу. У меня целая куча работы. Пойми, пожалуйста, что ближайшие пару месяцев я почти себе не принадлежу. — Жаль, но я понял тебя. У тебя дела с Крисом? Передавай ему привет. — Нет. Я встречаюсь с Шерлоком. — О, — голос Джеймса похолодел, но он отчаянно пытался держать лицо. — Ему тоже. До вечера, Джон. — Пока, — напряженно выдохнул Уотсон, глядя, как Джим закрывает за собой дверь. Мужчина поднялся, разобрал листы, которые оказались на полу, и тяжко вздохнул. По его крови все еще бродили отзвуки мелодии, которую он написал, тех ярких мыслей, которые к утру немного померкли, и той решимости, которую снова пошатнул Джеймс. Погода потеплела и синоптики обещали, что теперь в город придет обычная мягкая лондонская погода. Поэтому Джон оделся полегче, взвалил на плечо сумку с нотами и, не позавтракав, выбежал из дома под укоряющие взгляды Китти. Дом душил его, прятал в ловушку несуществующей вины и страха. Город снова звучал для него, разговаривал, провожал солнечными пятнами, а на языке застыл привкус горького шоколада, теплый и страстный, хотя Джон выпил обычный латте. Он прокручивал в голове все то, что сегодня нужно сделать, он отгонял мысли о Шерлоке и приближался к ставшей ежедневной пытке в невозможности побега от самого себя. — Доброе утро, — прокричал он бодро, входя в зал. — У меня для вас отличные новости. Мы с Шерлоком вчера были на студии BBC и… Энди Годдару понравилась вещь, которую я написал. Через неделю у нас финальное прослушивание, потом, я надеюсь, запись. На ливерпульском концерте мы сыграем эту мелодию, пока на экране будут показывать видеоролик сериала. Это «Доктор Живаго», — среди музыкантов послышался восхищенный шепот. — Да, классика русской литературы. Я не буду говорить о глубине этого произведения: тот из вас, кто читал, поймет, что эта вещь, в которой любовь в каждой строке. Она вся разная, к стране, к женщине, к детям, но она глубокая, как океан, который мы с вами должны сыграть. — А для тех, кто не читал? — Денни никогда не мог успокоиться. — А для тех неучей, которые не читали ярчайшие книги двадцатого века, у меня даже слов нет! Что я могу тебе сказать, Денни, твой внутренний фонтан эмоций должен помочь тебе решить эту проблему. Ну, или прочти роман. — А он большой? — Страниц пятьсот… — А нет ничего поменьше? — Есть — заявление на увольнение. — Понял, молчу, — кларнетист довольно улыбался, как будто этот разговор был верхом всех его ожиданий. — Ну, что же, тогда поехали. Я раздам партитуры. Шерлок, на тебе струнные, пожалуйста. — Спасибо, Джон. Холмс склонился к другим музыкантам и принялся объяснять смысл своего замысла. Он чувствовал на себе пробегающий взгляд синих глаз, понимал, что воспоминания не отпускают пианиста, что оказавшись сейчас вновь в этой музыке, они выдадут себя с потрохами, но не позволил себе обернуться. Он принял ноты, не коснувшись даже кончиками пальцев загорелой руки Уотсона, но подняв глаза, был повержен в один миг их болезненным удивлением. Только сейчас он понял, кем бы ни был Джон, был ли он в курсе происходящего или нет, эти чувства не прихоть и не игра, они реальны для них обоих. А потом Джон сел за рояль. Скрипки тут же поддержали его мягким фоном, более похожим на отзвуки далекой музыки, еще даже не партии, которые вдруг расцвели вместе с инструментом маэстро. И все произошло, и чудо свершилось, и звуки черно-белых клавиш, одевшись в скрипичное совершенство, превратили зал в смесь цветов и инея, где над всем правили двое. Оркестр работал слаженно, несколько часов трудясь над мелодией, добиваясь ее истинного звучания, превращая в воплощение любви. На перерыве Джон разговаривал по телефону, и Шерлок курил на крыше один. Его мысли постоянно возвращались к поцелую и маленькой студии на третьем этаже, но понимая, что теперь это лишь несбыточные мечты, он, как молитву, прочитывал про себя досье Джеймса Мориарти, чтобы не дать себе забыть, зачем он здесь на самом деле. Спустившись, он нашел Джона слегка напуганным, но решил не придавать этому большого значения, хотя, как ни старался, теперь не мог отвести взгляда, а беспокойство стыдливо ворочалось в груди. Джон прогнал основные композиции ливерпульской программы, но закрыл репетицию снова мелодией из сериала Энди. Закончили они только около трех часов; усталые, но воодушевленные музыканты разбредались по делам. — Всем спасибо, — крикнул Джон на прощание. — Шерлок, могу я с тобой поговорить? — Джон спросил торопливо, будто боялся, что друг убежит. — Конечно, — Холмс подошел ближе. — Послушай, я знаю, что то, что произошло, — недопустимо. Мне так жаль, честно, но… я не хочу из-за этого прекращать нашу работу. Пожалуйста, извини меня. Может, попробуем снова работать здесь? — Нет, Джон, — Уотсон побледнел. — Я хотел сказать, что здесь работать — плохая идея, — поспешил исправиться Шерлок. — Нет, лучше пойдем на Бейкер-стрит. Там все-таки спокойнее. И… я хотел бы тоже извиниться, ведь мы уже говорили об этом, но я не послушал тебя. Я просто не знаю, как вести себя. Ты же мне поможешь? Общение не самая моя сильная сторона, — Холмс ослепительно улыбнулся и увидел, как Джона отпускает напряжение. Даже если бы он не был гением, он бы понял, что Уотсон напуган перспективой потерять друга. Но Шерлок был гением, и он понял гораздо больше: его нервы, учащенное дыхание, облегчение в глазах, раскрасневшиеся скулы — только жить со знанием того, что твоя любовь взаимна, и не иметь возможности насладиться этим чудом… это трагедия. — Отлично. Я свободен, только хотелось бы перекусить. — В парке снова открылись палатки. — Да уж, наконец-то нормальная погода. — Ты неморозоустойчив, как большинство англичан. — А ты? — Я был в местах, где температура достигала минус двадцати пяти градусов, и это считалось еще мягкой зимой, — Холмс принялся собирать скрипку, посмеиваясь. — Боже, да мне от одних мыслей холодно. Никогда при мне такие вещи не говори. — А где ты любишь отдыхать? — Шерлоку и в самом деле было интересно. — Преимущество отдаю, конечно, морю. Мне нравится теплый климат. Италия, Франция, побережье Южной Америки. — А как насчет лыж, скажем, Швейцария, горы и все такое? — Да уж нам с тобой, Шерлок, только лыжи, на которых свои карьеры загубили сотни музыкантов и спортсменов, — Джон покачал головой. — Не пойми неправильно, я люблю риск, я помню, что такое адреналин в крови, но я никогда не лез в это ради банального катания на лыжах. Помощь, война, защита — да, но не развлечение. — Однако мое хобби пришлось тебе по душе. — Потому что оно сочетает в себе все те качества, ради которых я иду на риск. — Не делай из людей героев, Джон. — Почему? — Героев не существует. Ну, ты готов? — Шерлок жаждал сменить тему. — Да, можем идти. Парк, ровно как и погода, отогрелся и снова наполнился жизнью. Конечно, с него сошла сказочная атмосфера ледяного плена, и он уже не был наполнен мистической красотой, но Джон не мог не признать, что прогуливаться по нему ничуть не хуже, хотя бы потому, что выжить здесь стало гораздо проще. Когда погода не грозит обморожением, она прекрасна в любое время года. В парке было полно народу; купив по дороге пару сэндвичей и учитывая время, друзья решили не задерживаться и отправились прямиком на Бейкер-стрит. — Итак, Джон, что у нас на повестке дня? — спросил Шерлок, когда они поднялись в студию. — Мы посмотрим, насколько мы с тобой совпадаем. — Что? — Импровизация, мы попробуем импровизацию. Я вчера написал одну вещь, даже не знаю, как о ней рассказать, но я уверен только в одном — она идеальна для скрипки. — Заманчиво. (Рекомендуется включить Ludovico Einaudi — Run до самого конца главы) Джон повернулся к инструменту и принялся наигрывать мягкие переливы, которые не отпускали его вчера весь вечер. — Прошу, вступай только тогда, когда будешь готов, но не забудь: тебе нужно меня поддержать, а то станет неинтересно. — Я понял, Джон, — Шерлок усмехнулся. Это что, вызов? Джон вел свою мелодию так мягко и гармонично, что Шерлок начал с фона. Добавил несколько глубоких нот к переливающимся аккордам, не нарушая этого волнующего великолепия, очаровывающего своей простотой, чувствуя, как нарастает гармония, как музыка готовится к взрыву. Он чувствовал в ней страсть, боль, разделяя это откровение, понимая его и отвечая. Шерлок ворвался резко, сминая мелодию своим появлением, точно так же, как он ворвался в жизнь Джона, напоминая стихийное бедствие. Его скрипка сметала все на своем пути, окутывая чарующей магией и подчиняя. Это был идеальный союз хрупкости и фундаментальной красоты, который они предавали друг другу из рук в руки. Шерлок полностью погрузился в мысли и чувства Джона, сливаясь с ними, стараясь уловить даже малейшее изменение в музыке, поэтому он остановился в точно правильный, выверенный момент, передавая первенство мелодии, подхватывая ее, а затем снова по нарастанию врываясь в нее и отступая точно тогда, когда было действительно нужно. Это походило на танец, который эти двое в своем совершенстве могли танцевать слишком долго, поэтому, когда мелодия сделала новый поворот и затихла в аккуратном переливе и мягкой открытой струне, Джон просто не выдержал. — Невозможно, — прошептал он и вскочил. — Что с тобой? — Шерлок отложил скрипку. — ТЫ… как ты это сделал? Ты будто знал, что я сыграю, будто слышал ее, будто побывал в моей голове! — Не в голове, Джон. — Что? — В твоем сердце. Все ведь идет оттуда, из твоего огромного, доброго сердца, которое я… — Которое ты что? — Боже, ты ведь и сам знаешь ответ на этот вопрос, — Шерлок почти прошептал это, но его голос переливался такой страстью, а тембр напоминал тягучий напиток, вкус которого до сих пор стоял у Джона на языке, хотя он все так же не пил ничего кроме кофе. — Скажи мне, — Уотсон тоже говорил шепотом, но в его голосе было столько мольбы, столько невысказанной любви, что для Шерлока это было как пароль: просто скажи. — Я люблю тебя. Холмс сорвался с места и в пару шагов оказался возле Джона. Он напоминал свою скрипку: как напористый ветер, он ворвался в его пространство и уже не будет отступать. Он больше не может. Он вгляделся в синие слегка испуганные глаза, в которых застыла только одна просьба: прекрати это, успокой мою душу; и не в силах сопротивляться, думать, не в силах устоять перед такой открытостью и какой-то беззащитностью, он наклонился к губам Джона. Вот что напоминало взрыв. До этого они почти не касались друг друга, по сравнению с тем, как теперь они яростно обнимали друг друга, как прижимались телами, как стонали в такт и дышали. Мужчины не могли остановиться, да и не хотели. Вся боль и красота их любви звучала в этой тишине не хуже любого оркестра. И казалось, будто музыка не затихла, будто она продолжилась, лишь поменялись инструменты. Джон цеплялся за плечи Шерлока, Холмс бережно обнимал его лицо, и только вспомнив о камерах, он отстранился и прошептал: — Не здесь, пожалуйста, пойдем со мной. Джон, словно зачарованный, не отпуская руки, спустился вниз по лестнице и очутился в спальне Шерлока. Здесь плотные шторы были задернуты, и сумрак загустился вокруг них, обнажая всю страсть, что только могла проявиться прямо сейчас. Холмс, не веря выпавшему на его долю счастью, оглядывал Джона, прежде чем медленно начать расстегивать пуговицы его клетчатой рубашки. Он все еще был готов дать ему шанс сбежать, уйти, сказать «нет», но пианист лишь тяжело дышал, облизывал этим непозволительно пошлым движением губы и хотел, чтобы время замерло и никогда не начиналось снова. Пусть мир умрет, только остановится сейчас. Шерлок избавил Джона от рубашки и увидел шрам на плече. Он был прав насчет ранения, даже место угадал точно. Холмс не сдержался, провел пальцами по светлой звезде, которую напоминал шрам, затем опустился пальцами ниже, на спину, невесомо лаская кожу, будто в руках у него действительно был инструмент, а сам прижался губами к шее, прямо под ухом, сводя Джона с ума от реальности происходящего. Уотсон почти обмяк в его руках, хватаясь за него, он тоже потянулся к рубашке. И мужчин снесло порывом, они оказались на кровати, Шерлок тяжело дышал, скинул свою одежду, зацеловывая загорелую кожу в процессе, принялся опускаться от шеи к животу, чувствуя такую небывалую потребность в ком-то, что ему до одури стало страшно и великолепно одновременно. Джинсы Уотсона полетели на пол, а Шерлок, не дав ему даже секунды, просто вобрал в рот полувозбужденный член, заставляя партнера изогнуться, застонать, вцепиться руками в простыни, потеряться во всех ощущениях разом. Весь мир вокруг них сжался до этой музыки страсти, до этого крещендо нарастающего напряжения вокруг них. Шерлок был нежен и жесток, он не отпускал Джона из плена своих рук и рта, пока не растянул, пока не нашел презерватив, пока не вошел, заглядывая в синие глаза, зная, что не слишком мягок, но стараясь стать таким, лишь бы не причинить боли, лишь бы дать почувствовать, как сильна его любовь. Комната наполнилась шепотом, шелестом постельного белья, звуками любви и страсти, пока не дошла до пика. Джон не смог остановить свой вскрик, Шерлок не хотел его останавливать. Они кончили с разницей в несколько минут и застыли в совершенном преступлении, все еще надеясь, что мир рухнет на них прямо сейчас. — Джон, — Шерлок первым пришел в себя. Он с трудом повернулся и постарался заглянуть другу в глаза. — Ты ведь в порядке? — Да. Почти. — Я навредил тебе? — Нет, Шерлок, — Джон повернул голову. — Я просто не представляю, как же мне жить дальше с тем, что я только что натворил. Ведь я тоже люблю тебя. Телефон Шерлока яркой вспышкой реальности оповестил о новом принятом сообщении. И карточный домик разрушился, он не распался, он сгорел, как полыхает самовозгорающаяся бумага, не оставляя после себя ни следа. Он отлично знал, кто ему пишет и зачем. Джон все еще оставался частью плана. — Мы что-нибудь придумаем, — прошептал Холмс, но Уотсон только закрыл глаза. — Посмотри на меня. — Мне нужно ехать, — у Джона в синих глазах уместилось столько боли, что Шерлок не знал, как он мог быть так жесток. Кровать, развороченная и испачканная, осталась укором, пока мужчины молчаливо одевались. Джон почти вышел из комнаты, когда Шерлок взял его за руку. — Поверь мне, прошу, мы правда что-нибудь придумаем. — Да, Шерлок, я знаю, — на языке чувствовался только горький ром и не осталось привкуса шоколада, потому что Джон знал, что виноват во всем только он. Внутренний предатель молчал, а молчание, как известно, знак согласия. Аppassionato — страстно.