Вкус музыки и смерти

Ludoviko Einaudi — Walk — Мистер Мориарти, прошу отвечать на поставленный вопрос, — инспектор Диммок заметно терял терпение. — Вот, посмотрите: эти документы были найдены полицией у задержанных при перестрелке в Лондоне; это документы на компанию, которой принадлежит грузовик, что был задержан сегодня на выезде из города. Эта компания входит в «Мориарти-Групп». Убитый Йен Мидлер работал на вас. У нас есть фото и видео с камер наблюдения, где видно, что мистер Мидлер не только входит в здание вашей компании, но и появляется у входа вместе с вами. Этих сведений достаточно, чтобы мы смогли получить ордер на просмотр записей с камер вашего офиса. Пусть не вашего кабинета, но на записи камер наблюдения коридора видно, что убитый часто входил к вам. Что вы можете на это ответить? — Ничего. Все, что мог, я сказал ранее. — Как адвокат мистера Мориарти, я заявляю, что у вас нет оснований допрашивать его, он уже ответил на все ваши вопросы. Мой подзащитный действительно являлся работодателем мистера Мидлера и встречался с ним, передавая ему конфиденциальные поручения. — Именно. Что касается «Бердер Технологис», то это паршивая овца, которая подрывает репутацию всего холдинга. Мы уже некоторое время подготавливаем документы для вывода активов компании. Мы можем прислать вам их, они датированы еще декабрем. Как вы понимаете, мы безумно огорчены, но я был не в курсе, что Йен Мидлер, весьма умный и ответственный мальчик, может быть с ними связан. Мне жаль его, но я ничем не могу вам помочь. — Никуда не уезжайте из города, вы под подпиской о невыезде. — С чего бы это моему подопечному… — У меня достаточно для этого оснований. Вот ордер. Всего доброго. Диммок вышел из комнаты для допросов, громко хлопнув дверью, и отправился в кабинет Лестрейда, где с помощью веб-камеры за разговором наблюдали инспектор и Шерлок Холмс. — Ну? — Неплохо, Диммок, — Шерлок был необыкновенно задумчив. — По крайней мере, он точно задергается и начнет творить еще больше глупостей. — Как думаешь, он попытается сорвать твоими руками концерт? — Возможно, но на этот счет уже предупрежден Майкрофт. «Эхо-Арену» уже навестили работники спецслужб, так что у Мориарти нет шансов. Руководство зала не откажется нас принять, что бы он им ни посулил, иначе Майкрофт окажется недоволен, а это, как вы понимаете, очень нежелательные последствия для любого в этой стране. А, может быть, и не только в этой. — Разумно. — Мне пора. Поезд через четыре часа, я должен забрать вещи и быть на вокзале вовремя. — Сколько ты пробудешь в Ливерпуле? — Пока я не могу сказать, быть может… — Быть может что? — Возможно, что я задержусь на день или на два. — Хм. Будь осторожен. — Боже, инспектор, неужели вы, как и мой брат, считаете, что Джон, тот самый Джон, которого вы успели узнать, связан со всем этим и попытается что-то предпринять вдали от Лондона? — Вовсе нет. Но Мориарти… — Спасибо, Лестрейд, но я не нуждаюсь в опеке, — Холмс надменно приподнял бровь. — Удачного концерта, Шерлок. Прошло почти две недели со дня убийства Йена Мидлера. Парень оказался задушен, следов не было, но в деле появились отправные точки. Горы бумажной волокиты, несколько нервных звонков Майкрофту, и Мориарти был вызван для допроса, однако вовремя не явился. Будто нарочно, он сообщил через своего адвоката, что сможет прибыть только в день отъезда оркестра в Ливерпуль на концерт. Слава Богу, что Джон напутал с бронью, иначе бы Шерлок так и остался в неведении о том, как все прошло. Не полагаться же, в самом деле, на тупиц из Скотланд-Ярда, что они смогут передать те мелочи, которые заметил Холмс. Джеймс Мориарти в отчаянии. Очевидно — как никогда. Джон все время был занят. Едва он вернулся в Лондон, как замкнулся в своей раковине, подобно моллюску, завернулся в музыку и отдалился ото всех и вся. Денни уверял, что так происходит перед всеми концертами, но Шерлок не мог унять тревоги, что в этот раз все по-другому. Джон искал новое место для репетиций, занимался подготовкой записи, потом следил за сведением, ездил к Энди Годдару, чтобы отсмотреть кадры, настроиться на предстоящее видео. Он временно закончил мозговые штурмы с Холмсом, хотя тот полагал, что это не временное решение. Джон был суетлив, относительно весел, но молчалив. Его синий задумчивый взгляд блуждал иногда по лицу Шерлока, но будто не замечал встревоженности в глазах друга. Он появлялся утром в новом зале, принадлежащем Институту Искусств, который с радостью принял именитых музыкантов, улыбался немного нервно, затем как заведенный проводил репетицию, доводя коллег до исступления, но ни одной новой композиции или хотя бы намека на нее не играл. Они слаженно, но несколько бездушно, отыгрывали технически совершенную программу, но в этом почти обыкновенном Джоне Уотсоне не было самого главного — его самого. Шерлок предполагал, что Мориарти находился в том же положении и именно поэтому не смог скрыть даже на допросе под успешными масками то, что находится на грани срыва. Понимал ли Джон, чем это ему грозит? Кто знает. Холмс нередко вспоминал ужасающие следы на запястьях друга, подсмотренные в мастерской Патрика Хельмана. И нередко думал о том, что это может повториться в любой момент. В момент, когда его самого рядом не будет. Февраль подходил к концу, Лондон заволокло туманом, ночи все еще были холодными, но днем уже вовсю пригревало солнце. Дожди, иногда с мокрым снегом, еще посещали город, но в воздухе остро ощущалась весна. Шерлок лениво смотрел прогноз погоды в Ливерпуле, пока кэб вез его по столпотворению улиц к вокзалу Юстон. Джон перенес поездку с утра на день только вчера вечером, разослав всем смс и извинившись, что напутал с бронью. Холмс ловил себя на мысли, что очень хочет помочь другу, но не знал, как это сделать. Он вообще ощущал себя странно. Несмотря на то, что все две недели он буквально не вылезал из студии и репетировал до судорог в пальцах, лишь бы только все прошло удачно, он чувствовал, что тонет в невыносимой тишине. И задавался вопросом, как он мог прожить в ней всю свою жизнь. Вокзал Юстон не был особо примечательным местом. Шерлок вообще не понимал, зачем Джон организовал эту коллективную поездку. Все взрослые люди, могли, в конце концов, выбрать любой транспорт и встретиться непосредственно в Ливерпуле. Но когда он подошел к кассам, у которых Уотсон наметил место сбора, то, везя чемодан со скрипкой наперевес, понял, что в этом оркестре заведено именно так. Ребята весело болтали, оживленно перебегали с места на место, словно стайка непослушных школьников, а завидев его, начали размахивать руками, совершенно не обращая внимания на спешащих мимо людей и стоявших рядом носильщиков. — Шерлок, — Денни покровительственно приобнял подошедшего за плечо, — тебе дано познать самое сумасшедшее действо, какое только может предложить тебе этот мир, — пафосно продекламировал кларнетист, словно торговый агент, предлагающий чудо-пылесос. — Вот как? — Холмс лишь приподнял бровь. — Поверь, — Джон появился рядом. — Ехать с ними — чистое сумасшествие. Но мы консервативны. Собираю их всех под крылышко и везу на каждый концерт. Зато никаких форс-мажоров. — Проблемы с доверием? — Шерлок ухмыльнулся. — Нет, только с общественным транспортом. Впрочем, ты же знаешь, я даже с автоматом в супермаркете могу умудриться повздорить. — Никогда не видел человека вспыльчивее тебя, Джон. Шутки немного растопили сердце Холмса, который все еще находился в оцепенении от всего, что творилось между ним и Уотсоном, но тишина, преследующая его, не исчезла. Сердце Джона молчало. — Хорошо, значит, сейчас сгружаем все вещи на тележки, кроме, пожалуйста, инструментов. Билеты у меня, вагон первого класса, платформа девять. — Я думал, мы в Ливерпуль! — Денни совершенно точно пребывал в одном из самых своих шкодливых настроений. — А, оказывается, в Хогвартс! — Денни, ты ошибся вокзалом! Впрочем, здесь достаточно стен: когда разобьешь себе нос, обязательно возвращайся. Остальные — до отправления поезда сорок пять минут. Сейчас погрузим вещи, далее каждый занимается, чем хочет, но за десять минут до отправления все должны быть в вагоне. Понятно? — Да, мистер Уотсон, — Денни радостно улыбался неизвестно чему. — А могу я отойти в туалет? — Бога ради. Не провались в Министерство магии. Скоростной поезд, в вагоне которого им предстояло ехать, уже был подан под посадку. На платформе толпились и те, кто забронировал места заранее, и те, кто только что купил билет и теперь силился найти свободное место. Ехать предстояло почти три часа, поэтому даже не слишком теплая погода не загоняла людей внутрь. — Шерлок? — Джон окликнул друга, когда все вещи были тщательно погружены и пристегнуты во избежание поломки весьма дорогих инструментов. — Здесь есть курилка, не хочешь прогуляться? — С удовольствием. Кстати, — Холмс жестом фокусника вытащил из кармана красную пачку сигарет, — я все еще помню, что обещал искать их для тебя. — Ты мой спаситель. Третий день курю обычные. — Ты стал много курить, Джон. — Пожалуй. Это все нервы. Я почему-то дико переживаю из-за этого сезона. Впрочем, так всегда. Я ужасно не верю в себя. — Тебе нужен помощник, который будет каждый день утром и вечером повторять тебе, что ты гениален. — Ох, где бы взять такого идеального парня. Хоть это и была всего лишь шутка, хоть Шерлок и уничтожил сам все возможности быть с Джоном, но ему отчаянно хотелось закричать, может быть, впервые в жизни: «Вот он я. Черта с два я идеален, но я обещаю, что не устану повторять тебе, что ты гений! Обещаю, что сделаю тебя счастливейшим человеком на земле. Я буду репетировать для тебя и с тобой сколько захочешь, буду приходить к ужину, покупать твои любимые сигареты, терпеть ужасные свитера и каждый божий день любить тебя. Только пойми, что это я. Самый идеальный не идеальный парень на свете». — Концерт завтра. Какие планы, маэстро? — Звук, разумеется. Как без этого. — Это одна из лучших сцен страны. Уверен, что ты отправил им все необходимые для подготовки документы, настроиться — это несколько часов. Завтра ты нас всех с утра загоняешь, это ясно, но сегодня там все равно другое выступление. — Да, наверное. — Помнишь, я говорил, что хотел бы показать тебе что-то в Ливерпуле. — Да, но, Шерлок, не уверен, что вечер перед концертом… — Господи, да успокойся ты, — Холмсу было действительно смешно. Это походило на манию, которой он страдал в музыкальной школе. Ему тоже было безумно страшно перед каждым выходом на сцену, конкурсом или экзаменом. — Ты, по крайней мере, отвлечешься от всего этого. — А как же концентрация перед концертом? Сосредоточенность на деле? — Джон улыбался. — Не будьте занудой, мистер Уотсон, — настроение Шерлока потихоньку возвращалось на отметку «нормально». — Ваша концентрация грозит перерасти в одержимость. — Так, надо поспешить на поезд, — Джон потушил окурок. — Ты слишком напряжен. — Я вообще в ужасе. Давай поторапливайся, а то будем догонять поезд. — Простите, а на вокзале есть психотерапевт? — Шерлок обратился к работнику вокзала. — Шерлок! — Спасибо, извините, — Холмс откровенно хохотал. — Мой друг — чудовище! — Джон шипел, но еле сдерживал смех. Путешествия всегда навевают на нас мысли. Даже если в конце пути мы мирно спим, в начале, глядя на исчезающий перрон и сменяющийся городской пейзаж, мы не можем унять чувство волнения, ностальгию и поток мыслей. Джон сидел у окна: он сознательно сел дальше от Шерлока, выбрав место рядом с Беном. Ему было о чем подумать. Последние две недели он словно находился в страшном сне. Ему стоило больших трудов уехать с места преступления домой, оставив там Шерлока, под аккомпанемент разрывающегося мобильника. Джим полвечера отчитывал его точно нашкодившего кота за то, что он не ночевал дома, вернулся поздно, не думал о его чувствах… Мысли Джона не покидал Шерлок: прищуренные глаза, тонкие пальцы в белых медицинских перчатках, развеваемые ветром кудри. Невозможно забыть истинную красоту, нельзя услышать Баха и остаться к нему равнодушным — все равно что познать гармонию величайших творений Вселенной, но бросить их ради бездушной прихоти. Истинная любовь не остается незамеченной, она переворачивает мир с ног на голову и накрывает разум и сердце тишиной мироздания. Все две недели Джон был сосредоточен на работе, сдерживал свои эмоции, прекратил репетиции с Холмсом, уверяя себя, что это временное явление, искал квартиру, не зная, когда лучше переехать из Камдена, и понимал, что разбит. Музыка не звучала, играл он слаженно, но бездушно. Он все время до этого пытался сосредоточиться на работе, но только сейчас понял, что всему успеху обязан собственным чувствам. Он играл не руками, но сердцем, он дышал музыкой и говорил на языке нот, но когда душа погрузилась в молчание, мелодия не звучала тоже. Джон обдумывал пути отхода. Как правильно отказаться от предстоящего концерта, что делать с несколькими контрактами. Все должно решиться после выступления в Ливерпуле. Если никто не заметит, то, может быть, еще можно будет удержаться на плаву. Но если критики неумолимо разнесут концерт на кусочки, придется уходить. Музыканты конкурентоспособны недолгое время. Пока ты находишься на пике карьеры, ты просто обязан всеми силами продлить этот миг, пока не появился кто-то, кто сместит тебя с пьедестала. Даже гении вынуждены платить за ошибки, даже гении удерживают позиции потом и кровью. Джон отлично понимал, что если уйдет — это конец. Больше ему не удастся взлететь. Конечно, остальных он с собой не потащит. Для них это просто пометка в резюме, шанс найти следующий оркестр чуть быстрее и чуть успешнее. А вот для него все закончится. Для него и, пожалуй, Шерлока. Уотсон прикрыл глаза, отгораживаясь от мелькающих мимо уютных деревень и полей. Его тянуло в объятия ностальгии, и не было сил сопротивляться. «Родители Джона Уотсона были безудержно влюблены друг в друга на протяжении всей своей жизни. Вот только, несмотря на семейное счастье, несмотря на светловолосую головку чудесного мальчугана, каким родился Джонни, миссис Уотсон часто бывала печальна. — Мамочка, — мальчик подошел к женщине, сидящей на кухне, и взял своими маленькими ручками ее ладонь. — Тебе грустно? — Да, милый, иногда мне бывает грустно. — Почему? Я снова что-то натворил? — Нет, дорогой, — женщина посадила Джона себе на колени. — Ты здесь совершенно ни при чем, — сказала она, целуя вихрастый затылок. — Однажды, когда ты вырастешь, ты узнаешь одно чувство. Оно называется любовь. Нет на земле чего-либо более прекрасного, волшебного и жестокого. Оно может стать началом новой истории и концом жизни, оно может помочь тебе подняться к вершинам блаженства или полностью уничтожить тебя. И ты не в силах управлять этим. — Какая печальная сказка! — Джонни обнял мать за шею и уткнулся в плечо вздернутым носом. — Давай почитаем про мишку, там все хорошо заканчивается. — Конечно, милый. Доставай книжку. Миссис Уотсон умела улыбаться той же улыбкой, что и сын, улыбкой, раздаривающей солнце. Но иногда в ее глазах сквозила такая печаль, что маленькому Джону казалось, что приходит зима». — Маэстро, нельзя предаваться унынию, — Шерлок сидел рядом с ним с мягкой улыбкой. — Бен поменялся со мной местами. Ты не против? — Нет, нет, — Джон встряхнул головой. — Я не против. Прости, задумался. — Ничего. Послушай, я знаю, многое произошло в последнее время, но ты… грустишь, — Холмс был смущен. — Я могу тебе помочь? Ты сам на себя не похож. Это из-за новой программы? — Отчасти, — Уотсон не стал врать открыто, знал, что друг непременно почувствует фальшь в его голосе. — Все идет как-то не так. Вдохновение ускакало в неизвестном направлении. Нападение, студия… Мне кажется, концерт под угрозой. — Ты слишком заботишься обо всем, слишком много на себя берешь. — Думаешь? — Джон слегка повернулся в кресле к собеседнику. — Я вынужден это делать. Кто если не я? — А как же мы все? Неужели ты думаешь, что среди твоего коллектива есть хоть кто-то, кто не болен твоими идеями? Кто остался равнодушным к тому, что ты делаешь? Каждый из них вносит свою лепту в общее дело. Тебе стоит чуть больше положиться на других, тогда все наладится и твои нервы не будут на пределе. — Я не очень-то привык полагаться на других. Когда к этому привыкаешь, неизменно оказываешься в проигрыше. — Знакомая политика поведения. Но один человек однажды предложил мне помощь, не зная обо мне ничего, поверив мне просто так. Это многому меня научило. Ты, случайно, его не знаешь? Джон улыбнулся. «Видишь, как все просто: одно его слово и твое сердце вновь оживает, верно?» — внутренний предатель был на стороне противника. — Кажется, припоминаю. И все-таки я не знаю, что мне делать. Пока еще не поздно отступиться. Но чем дольше затягиваешь, тем вероятнее уйти под лед и потащить за собой всех вас. — Тогда спроси их сам. Спроси, чего бы они хотели? Уйти в другие оркестры, где им будет предложено скучное будущее, или остаться с тобой до конца, но попытаться переписать мир классической музыки на свой лад. — Я не уверен, что у меня хватит на это сил. — Я уверен. Они — тоже. Этого достаточно. Ты плохо спал. Снова. — От тебя ничего не скрыть, — Джон ощущал, что сопротивляется красоте этого голоса, он понимал, что сам закрывается от своей любви, боясь боли и разочарований, но не хотел сдаваться, ощущая, что слишком пьян безответным чувством. Любовь имеет множество личин, музыка о любви — разнообразие вкусов: легкие ванильные ноты от близости, жгучий перец от страсти, горький кампари от боли и разочарований. — Нам ехать еще часа два, тебе стоит подремать, — Шерлок приглашающе похлопал по плечу. — Я никому не скажу, — он улыбнулся, — честное скаутское. — Умеешь уговаривать. Джон положил голову на костлявое плечо друга и прикрыл глаза. «Мама была права», — думал он, вдыхая желанный запах. — «Любовь — это чувство, которым ты не можешь управлять. И оно жестоко, как никто в мире». Тепло тела, мерное движение поезда и усталость, которая не проходила многие дни, убаюкали Уотсона. Оставшийся путь он проспал, путаясь во сне в череде воспоминаний из прошлого. Одно было неизменно: где-то в глубине подсознания за ним наблюдали зеленые глаза, принадлежащие Шерлоку Холмсу. Ливерпуль встретил промозглым дождем и холодным ветром. Город «The Beatles», город рок-н-ролла, поражающий архитектурой и историей. Здесь начиналась великая музыкальная тайна двадцатого века и здесь же паломники со всех концов света пытались ухватить часть этой магической силы за хвост. Отель, в котором они решили остановиться, назывался «Home of the Titanic» и располагался в историческом здании, где до сих пор сохранялась атмосфера начала двадцатого века. Внимательный персонал принял все вещи, проводил до номеров и с гордостью продемонстрировал красивый вид из окон на доки Альберта. — Джон, — Шерлока поселили в соседнем номере, и он перехватил Уотсона у дверей, — в восемь вечера, пожалуйста. — Хорошо, — ответил тот с грустной улыбкой. — Мне надеть костюм? — Если хочешь. — Договорились. Джон зашел в номер и устало привалился к двери затылком. Телефон завибрировал, но увидев на экране имя любовника, Уотсон решил не отвечать. Отель находился чуть более чем в половине мили от концертного зала, и мужчина хотел было направиться прямо туда, но, взглянув на часы, понял, что там вот-вот начнется другой концерт: кажется, приезжала какая-то певица. Все завтра. За окном то и дело слышался шум большого города и виднелись яркие огни, отражающиеся в волнах воды. Где-то там был музей ливерпульской четверки, рабовладения, галерея «Tate Liverpool» и прочие достопримечательности. Это практически сердце города, где каждый камень дышит своей историей. В другое время Джон бы уже сорвался на обследование всех этих изумительных сокровищ путешествия, но сейчас ему не хотелось ничего. «Что бы ни говорил Шерлок, я не справлюсь со всем этим. Он добр ко мне, но… он не понимает, как сильно я увяз в этой любви. Сердце переполнилось и треснуло, раздирая всю мою жизнь на части. У меня вполне хватит денег, чтобы купить домик где-нибудь в Хэмпшире, устроиться в местный музыкальный колледж преподавателем и существовать в подобии нормальной жизни, стараясь не читать газет, которые могли бы упоминать его имя. Я сам виноват во всем. Именно я поддался страсти, увлекая человека в никому не нужные отношения. Да, он делал шаги мне навстречу, но именно я стал причиной всему, что сейчас происходит. Каждый платит по счетам. Настало мое время». «Ох, я бы на твоем месте лучше выбрал пиджак на вечер, мистер «мое сердце разбито», а то как-то не комильфо идти на свидание с тем, кто в тебе, конечно же, не заинтересован, в свитере», — предатель, мерзко хихикая, пребывал как ни странно, в надеждах. Богато украшенный холл встретил Джона яркими лампами без трех минут восемь. Шерлок в ужасающе узких брюках, приталенном пиджаке и неизменном пальто уже ждал внизу. Он выглядел так, словно собирался покорить сегодня мечту, а не просто прогуляться с другом. Уотсон почувствовал, что у него в горле пересохло от одного только вида стройных ног и тщательно уложенных волос, от всего этого блеска красоты. Сам Джон был одет в черный костюм, дополненный тонким синим галстуком в полоску и темно-синим пальто. Ему не хватало былой легкости, чтобы излучать свое солнце, но взгляд, которым наградил его Шерлок, заставил щеки вспыхнуть румянцем. — Ты чудно… — мужчины заговорили одновременно. — Да, — Холмс рассмеялся, — мы оба вполне постарались для всех папарацци, какие только захотят преследовать нас сегодня вечером. Ты великолепен. — Боюсь, что меркну пред тобой, в этих… боже, это точно брюки? Похоже на трико Супермена. — О, Джон, это очень пошлый комплимент, но мне приятно. Ты так же неловко шутишь. Это хороший признак, ты на пути к выздоровлению. — Спасибо, доктор. — Не смею отнимать твою прерогативу. — Ладно, умник, куда мы идем? Хватит уже тайн, вот Ливерпуль, вот Мерси, — указал Джон на реку, — вот мы — требую ответа. — Мы идем ужинать. — И только? — Ты меня недооцениваешь? — О, нисколько. Жду с нетерпением. — Дождь закончился и это недалеко… — С удовольствием. Шерлок приоткрыл дверь, пропуская Джона вперед. Городские улицы встретили их шумом машин, звуками начинающейся где-то в доках Альберта вечеринки, плеском волн и полным умиротворением. Так все время было, повторялось снова и снова. Они отдалялись и вновь приближались друг к другу, напоминая морской прибой. — Что это за место? — Ты слишком нетерпелив, Джон. Но, так и быть, это итальянский ресторан. — Звучит не слишком интригующе. — Мистер Уотсон, вы невероятный зануда, пожалуй, что сейчас даже мой брат меркнет перед вашим скептицизмом. Предлагаю вам покурить и потерпеть несколько жалких минут, которые мы потратим на то, чтобы дойти до места. — Мистер Холмс, довожу до вашего сведения, что это вы во всем виноваты. Ваша интрига была столь велика, что я ожидал почти что чуда. — Не беру своих слов обратно. Вечер вдруг стер все границы. Границы прошлого, настоящего, кажущегося безнадежным будущего. Впереди показался вход в небольшой ресторан, который ярко выделялся среди английского города. — Добро пожаловать в маленькую Италию Ливерпуля, — Шерлок, ухмыляясь, открыл дверь. Если бы Уотсон не знал, что за секунду нельзя перенестись на сотни миль, то действительно бы решил, что они оказались где-нибудь в Риме. Небольшой зал был наполнен запахами изящных деликатесов, терпкого вина, сыра и звуками легкой музыки и бесед. — Шерлок! — раздался басовитый окрик, и Джон увидел, как к ним приближается мужчина внушающей наружности. — Не чаял тебя увидеть! Вот так сюрприз! О, да ты не один! — он сгреб Холмса в медвежьи объятия. — Джон, — едва отдышавшись, проговорил Шерлок, — это Анджело, владелец ресторана. — Сюда, проходите, лучший столик и все за счет заведения, — Анджело лучился неподдельным восторгом от встречи, — сейчас свечи принесу, чтобы было уютнее вам с дружком, — он подмигнул и шустро удалился. — Я не… — Джон хотел было уточнить, что они не пара, но вдруг решил, что это будет довольно глупо, и замолчал. — Ну и как тебе здесь? — Шерлок улыбался. За окном открывался вид на набережную, сияющие огни в воде перекатывались на волнах, и на какой-то момент Джона захлестнула новая порция ностальгии. — Потрясающе. Склоняю голову, ты был прав — это чудо. Вернулся Анджело, поставил свечу и спросил, что будут заказывать его гости. — Рыба или мясо? — спросил Шерлок у друга. — Мясо. — Что же, Анджело, тогда две пасты карбонара, сальтимбокка, а для начала вечера дыню с ветчиной. Вино, пожалуйста, выбери сам. Джон? — Нет, нет. Прекрасный выбор, — Уотсон, шутя, поднял руки, сдаваясь. — Тебе виднее, я здесь первый раз и полностью полагаюсь на тебя. — Вы останетесь довольны, — Анджело улыбнулся, зажег свечу и, подмигнув, отправился на кухню. — Как давно вы знакомы? — Джону было невероятно интересно узнать подробности такого странного знакомства. — Восемь лет назад я помог ему. — Точно, — Анджело так быстро и незаметно передвигался, несмотря на свою комплекцию, что Джон едва не подпрыгнул от неожиданности, поняв, что он стоит рядом и протягивает Шерлоку бутылку вина. — Шерлок защитил мою честь. — Отличное вино. Если так можно выразиться, то да: я просто доказал, что когда совершалось жестокое тройное убийство, Анджело участвовал в ограблении на другом конце Лондона. Кажется, с тех пор он не очень жалует этот город и переметнулся в Ливерпуль. — Но все абсолютно законно, Шерлок. — Я знаю, Анджело, — Холмс улыбнулся и отпил вина. — Чудесный купаж, Джон, попробуй. Легкое, терпкое, с кислинкой, прекрасно подойдет к любому сыру. — Ты разбираешься в вине? — Уотсон слегка побледнел от промелькнувшей тени Джеймса в глубине памяти, но быстро взял себя в руки, делая большой глоток из бокала. — Я вырос в семье, где званые обеды давали почти так же помпезно, как и сто лет назад, поэтому да, я разбираюсь в вине, в аперитивах, в сочетании вина и продуктов. Мама долго была помешана на этикете. Впрочем, Майкрофту это, кажется, пригодилось. — Удивительно. — А ты? — Шерлок заинтересованно посмотрел на Джона. — В какой семье вырос ты? «Странно», — думал Уотсон, — «Джеймс никогда не задавал вопросов о моей семье. Он все знал? Или ему было неважно это? Крис давно понял, что это запретная тема, никто из ребят не задавал мне таких вопросов. Странно, как долго никто не спрашивал о моей семье?» — Джон? Все в порядке? — Да… Эм, я вырос в обычной семье. У нас был небольшой дом в Хэмпшире, я учился в обычной школе и, кроме того, что занимался музыкой, ничем более не выделялся. — Но ты стал врачом? — Да, знаешь… — Если ты не хочешь рассказывать, то не говори, — Шерлок вдруг почти почувствовал, что Джон паникует, а ему совершенно не хотелось портить вечер неуместными вопросами. — Я дико бестактен. — Нет, это просто вопросы, но я не готов, извини, не могу на них ответить. — Понимаю. И как тебе вино? — Весьма приятное, сладкие ноты удачно вплетены, согревает, а запах просто бесподобен. — Согласен. О, а вот и наша дыня с ветчиной. Что такое счастье? Возможно, если рассмотреть его с точки зрения кулинарного блюда, то это набор ингредиентов, удачно скомплектованный и поданный на стол под нужным соусом и с отличным вином. Этот вечер был определенно лучшим блюдом, когда-либо поданным в любом ресторане мира. Атмосфера приятной интимности, пьянящее вино, будоражащие запахи трав и легкая беседа, неожиданно прорвавшаяся сквозь заслоны недомолвок, создали удивительный шедевр, позволяя Шерлоку и Джону расслабиться и забыться. Они просидели около двух часов за столиком, затем попрощались с благодушным хозяином, который наотрез отказался брать с них деньги, и вышли на морозный воздух. Выдыхая белые облачка сигаретного дыма, друзья лениво, точно сытые коты, возвращались к отелю, разговаривая о мелочах, согревающих сердце. Вечер застыл в невесомости очарования, не позволяя кому бы то ни было нарушить его хрупкое равновесие, но медленно подходил к концу. — Спасибо за вечер, — поблагодарил Джон, когда они с Шерлоком поднялись на свой этаж и подошли к номерам. — Ты был прав, мне это было нужно. — Я счастлив, что тебе понравилось. Это место всегда вызывает во мне теплые воспоминания, поэтому я хотел поделиться им с тобой. — Было волшебно. А теперь пора спать. Завтра важный день. — Спокойной ночи, Джон. — Спокойной ночи, Шерлок. Холмс прикрыл дверь, снял пальто и в задумчивости подошел к окну. В нем боролись чувство незавершенности шедевра и здравый смысл, нашептывающий, что всему свое время и место. Как бы хотелось сжать Джона в своих объятиях и плевать на все, когда им снова так хорошо вместе, словно не было этих двух недель отчуждения. И все же друг не был собой. Свет, который так привлекал Шерлока, почти угас, едва пробиваясь сквозь усталость и грустный взгляд. Не было нужды искать причину — он отлично помнил свои слова. «Чем я лучше Мориарти? Принципами, ради которых я делаю больно тому, кого люблю? Я всегда руководствовался политикой, что любовь опасный недостаток, а теперь даже безопасность страны не является для меня серьезной причиной, чтобы видеть разочарование и боль в этих синих глазах». В кармане брюк завибрировал мобильный.

«Получил дело Морана. Изучаю. Удачи на концерте».

Шерлок вздохнул. Не было и речи о том, чтобы пересылать по электронной почте секретные документы, но он бы много отдал, чтобы взглянуть на них прямо сейчас. Майкрофт, конечно, мог бы прислать их вертолетом, но почему-то не счел важным. Шерлока раздражало бездействие, особенно, когда все самое важное брат снова взял на себя. Неужели то, что он влюблен, делает его неподходящим для работы? Шерлок с тоской посмотрел на стену, за которой Джон тоже не находил себе места. Сна не было ни в одном глазу, и Уотсон нервно мерил шагами комнату. Вечер, который он провел, был слишком хорош, слишком много надежды в нем было, слишком много интимности, слишком много счастья оставалось после него. Нельзя доходить до такой абсурдной радости от простого ужина. Нельзя, в конце концов, терять голову от двух бокалов вина так, что с сожалением расстаешься с человеком, который назвал твои чувства ошибкой! Так почему же он все равно каждый раз растворяется в чертовом Шерлоке Холмсе, почему уничтожает свое сердце и свою жизнь из-за него? Как ни странно теперь Джон знал, когда все началось, он отчетливо представлял себе этот момент и ужасался. «— Композитор? — спросил Джон, глядя снизу вверх. — Простите? — Шерлок растерялся, нахмурил лоб и принялся вглядываться в миловидное лицо, пытаясь выведать подсказку. — Назовите композитора, — попросил Джон. — Мм, Бах, — ответил Холмс, все еще недоуменно рассматривая лучистый синий взгляд». Джон закрыл лицо ладонями. Он никак не мог понять только одного: благословение это или проклятье? Пытаясь отвлечься, он вспомнил, что не брал с собой мобильный телефон, поэтому машинально потянулся за ним.

«Не хочешь разговаривать? Неудивительно. Ты оставил почту открытой на моем ноутбуке. Некая мисс Праскетт сообщила тебе, что квартира, которой ты интересовался, занята. Удачи на концерте, Джон».

Кому-то лучше спится на новом месте, кому-то хуже, кто-то вообще не может спать, если на душе лежит камень величиной с айсберг, виновный в гибели Титаника, но Джон проснулся утром полный решимости сделать то, зачем он, собственно, сюда и приехал. Все его мысли занимал концерт, и, пока брился, он дал себе твердое обещание, что не даст себе загубить этот важный день личными переживаниями. Выпив чашку кофе и оставив нетронутыми тосты, он спустился в холл с костюмом и сумкой с нотными листами и расписанием выступления, как раз когда остальные уже собирались. Шерлок нервно надевал перчатки и, судя по всему, тоже не выспался. Несмотря на то, что у оркестра было много выступлений, волнение момента до того, как все зазвучит, преследовало всех. — Ребята, автобус сейчас будет. Мне уже звонили из компании. Надеюсь, все отдохнули? — Мы-то да, — Денни хитро улыбался, — а вы куда вчера слиняли с Шерлоком? Мы все видели с Мэттом. — Конечно, — неожиданно усмехнулся Бен, — когда сами с Мэттом слиняли в доки Альберта на концерт местной рок-группы. — Красиво жить не запретишь, — вальяжно ответил Денни, всем своим видом показывая, что его подобные заявления ни капли не трогают. — Вечный обмен любезностями, — Джон улыбнулся. — Все прекрасно провели вечер, выспались, значит, теперь готовы поработать. Итак, цель — Ливерпуль. Сейчас мы настраиваемся, потом перерыв, пока я проверю готовность светотехники, обед, после — прогон. Все как всегда. — Не обязательно настраивать нас как солдат перед боем, Джон, — Денни не успокаивался. — Не волнуйся, мы не успели забыть, хотя, наверное, очень старались. — Ну и славно. Препираться с тобой не буду, как не проси, потому что автобус у дверей, — Джон вглядывался в мобильник. — Никто ничего не забыл? Тут, конечно, недалеко, если что, можно и на такси доехать, но пока не поздно, проверьте все еще раз. «Эхо-Арена» — огромный зал с потрясающей вместимостью, где проходят не только концерты, но и многие спортивные мероприятия. Джон долго волновался по этому поводу, еще до концерта, потому что этот звук совершенно точно будет отличаться от того, к которому они привыкли, но едва началась настройка, как его страхи улетучились. Акустика здесь была выстроена на совесть, весь персонал вышколен до безобразия, так что ему почти ни о чем не пришлось переживать. С одной стороны, это было прекрасно, но с другой — лишало его замыслов погрузиться в пучину приготовлений и оторваться от проблем. За обедом, который им привезли из ближайшего ресторана, он ел плохо, поминутно переговаривался с Крисом, который подъезжал к Ливерпулю, и с Энди Годдаром, который волновался за успех их мероприятия. В итоге Джесс пришлось применить силу и усадить непутевого руководителя за стол, с грозным видом пообещав, что они все останутся здесь пусть хоть до самого концерта, пока Джон Уотсон не съест хотя бы что-нибудь. Трогательная забота скрипачки не оставила его равнодушным, а вот Шерлок, которого и без того одолевала ревность по поводу и без, нахмурился, нервно ковыряя вилкой в салате. Время буквально испарялось и просачивалось сквозь пальцы. Едва успев сделать один прогон, музыкантам пришлось разойтись по гримеркам, чтобы привести себя в порядок перед концертом. Джон был вынужден признать, что его игра не стала лучше. Он был закрыт от музыки, он все еще прятался от своих чувств, и вечер, проведенный с Шерлоком вчера, не добавлял в этот коктейль безумия точки опоры. Он подошел к костюму, который уже достал из чехла, и потрогал мягкую ткань, которую для него выбрал Патрик Хельман. Интересно, приедет ли он на его позор? Крис ничего не говорил. — Джон, к тебе можно? — Кристофер Митчелл постучал и сразу вошел в гримерную. — Зачем спрашивать, если ты сразу открываешь дверь? — улыбнулся Джон. — Да, прости, — Крис замолчал, нервно прошелся из угла в угол, а потом развернулся к другу. — Джон, ты играл ужасно. Я уверен, что это снова твоя привычка накручивать себя перед выступлением, но… Бога ради, заклинаю тебя, не играй так на концерте. Хорошо? — Сделаю все, что в моих силах, — проблема была в том, что Уотсон был абсолютно спокоен. — Не самый впечатляющий ответ, но сойдет. Ладно, я пойду, мне еще надо кучу приготовлений сделать, а ты, пожалуйста, настраивайся, — Крис хлопнул друга по плечу и вылетел из комнаты. «Это мое прощание. Если уж Кристофер уверен, что все паршиво, то, значит, так оно и есть. Мне придется это выдержать. Концерт, разочарование команды, травлю газет и особенно ехидность «The Sun». Это неизбежно. Бедняга Патрик, он так в меня верил». Тишина гримерной обычно не нравилась Джону. Он предпочитал проводить время с ребятами, перешучиваться с Денни и Джесс, поэтому одевался одним из первых, с гордостью показывая очередной шедевр друга-модельера. Но сегодня его тянуло на одиночество. Тишина внутри неизменно тянулась к тишине снаружи. Ему бы хотелось сейчас взорваться, выпустить пар, сбросить этот груз эмоций с себя, обвинив во всем кого-то другого, но он никогда не отказывался от собственной вины. Разве Шерлок был виноват в том, что Джон настолько влюблен в него? Ни капли. Разве Шерлок виноват в том, что он так переживает свою любовь? Нет. Вина Шерлока отчасти лежит на нем за то, что все зашло так далеко, но уж точно не на том, как это воспринимает он сам. Медленно, отчетливо осознавая, что это последний раз, он почти с благоговением оделся. Темно-синяя ткань брюк приятно прикасалась к коже, розовая рубашка из льна с высоким воротником дополнялась жилетом и пиджаком. Синий галстук чуть более яркий и такой же платок приятно выделялись на фоне скромных тонов. Джону нравилось свое отражение, он чувствовал благодарность другу. Уходить нужно тоже красиво. — Мистер Уотсон, у вас левый выход на сцену, — постучались в дверь, — через десять минут. Вы готовы? — Да, спасибо. Я выхожу. Джон упрямо вздернул подбородок вверх, сжал кулаки, бросил последний взгляд в зеркало и вышел из гримерной. Он шел по коридору, чеканя шаг, вспомнив военное прошлое. У выхода уже толпились его коллеги — радостные, возбужденные, красивые. «Эти люди будут меня ненавидеть», — думал Джон, стараясь запомнить их такими. — «Простите меня». — Джон, по традиции — пару слов, — Крис не изменял привычке. — Вы все знаете, что вы удивительные. Помните это там. Каждый из вас — частица этой музыки. Никого из вас так просто не заменить. Вы не инструменты, вы творцы ее. Нам нужно сотворить чудо, — Джон был готов усиленно молиться сейчас, чтобы оно произошло. — В этот раз ты быстро. Ну, все, ребята, пошли. Джон наблюдал за тем, как Митчелл отправляется за пульт к звукорежиссеру, как ребята выходят на сцену, когда его резко схватили за локоть. Оказавшись в полутьме, прижатым к стене, он почувствовал, как прохладная ладонь обнимает его за шею, а к его лбу прислоняется Шерлок, припечатывая взглядом зеленых глаз, пышущих таким жаром и страстью, что у Джона перехватило дыхание. — Не думай ни о чем, — жарко выдыхает он. — Освободи свое сознание. Играй так, словно ты безудержно влюблен, и это твой единственный шанс соблазнить его! Помни: ты — прекрасен! Они не сведут с тебя глаз, а ты не смей отводить от меня взгляда. Джон не успел шелохнуться, как Шерлок исчез, оставив лишь шлейф терпкого аромата после себя. Наваждение, суккуб, проклятье и благословение Джона Уотсона! Вдох, выдох и маэстро чувствует, как переполненное заново сердце бьется, как оно выплескивает наружу бурю чувств, которых невозможно более заглушить ни одной музыкой. Потому что они и есть музыка. Выйдя на сцену, сев за рояль, Джон на мгновение прикрыл глаза, стараясь справиться с бушующим внутри морем, а когда открыл под гул аплодисментов и поднимающийся занавес, то видел перед собой только одного человека. Их первая композиция называлась «Ты». И хотя Уотсон писал ее совершенно другому человеку, сейчас она звучала словно в первый раз, утопая в зеленом пламени, в страсти, раздирающей его. Он отдавал все, что имел, он разгорался, как пожар, это был взрыв сверхновой, рождение заново, миг катарсиса, когда обновленный, смирившийся со своей любовью Джон Уотсон вернулся. Ему было совершенно не важно, насколько полон зал, хотя в нем не было ни одного свободного места, ему было плевать на то, что сделают осветители, идет ли на экране картинка — все, что занимало его еще полчаса назад, померкло. Остались только эти глаза, эта полуулыбка, эта вызывающая поза, этот невозможный человек! «Ты, Шерлок, это все ты. Посмотри, до чего ты довел меня! Не отводить от тебя взгляда? Я бы не смог иначе, Боже. Не отводи и ты. Не смей отводить». Едва отгремели аплодисменты, Джон начал следующую композицию. В наушниках-мониторах он слышал свои собственные мелодии, но взгляд его был прикован к скрипачу. Музыка говорила о прекрасной ночи, его глаза говорили о прекрасном вечере, словно спрашивая, помнит ли он, Шерлок, как страстно, как невозможно они любили друг друга, и взгляд, который он получал в ответ, не мог ему лгать. Зал замирал над каждой нотой, тысячи человек не могли отвести от сцены взгляда, становясь соучастниками действительно чуда. Чуда любви. «Башня» началась перезвоном колокольчиков, а Джон все еще не отводил глаза. Он лишь слегка прикрывал их, улыбался и понимал, что счастлив, как никогда в жизни. Прямо сейчас, прямо здесь, без условностей, без чувства вины, просто счастлив. И этот искрящийся снег, который музыка распространяла вокруг себя, закручиваясь метелью, — все это было ради Шерлока Холмса. Шерлок кладет скрипку на плечо так, словно он раздевается, его смычок порхает в до невозможности тонких пальцах и каждое движение вызывает у Джона волну жара по телу, потому что он точно знает, что все это значит. Потому что, углубляя мелодию, он превращает ее в звездное небо, уводит ввысь, за границы снегопада, и обещает в ответ то же, что и Шерлок — до последнего вздоха. Если бы только кто-нибудь знал, что весь этот хрупкий мир гениальной игры держат на себе два влюбленных человека! Преступление, которое они разделили поровну. Зал взрывается аплодисментами, а Джон останавливается и выжидающе смотрит, потому что следующая композиция за Шерлоком. «Ноябрь». В звуках дождя слышен лишь тонкий свист, прежде чем скрипка с легкостью взрывается отрывистыми нотами. И этот ноябрь не так безнадежен, как раньше. В нем столько страсти, в нем столько боли, но в нем столько надежды, что у Джона бегут мурашки по рукам. Он слышит ответ, видит его в глазах, которые вопреки всему сказанному ранее соблазняют его, не дожидаясь, пока это сделает Джон. В зале не слышно ни вздоха, когда мелодия обрывается, и первые несколько секунд тишина нависает над сценой, пока двое не могут отдышаться, пока шквал аплодисментов не накатывает на них, словно ветер. Пару композиций Джон играет один, вкладывая в них всю свою нежность. И если еще осталось что-то, что он не рассказал Шерлоку музыкой, то «Весна» в чистом взаимодействии их инструментов танцует над залом в вихре любви. Джон чувствует, как выпрямляется его спина, он чувствует, как сияет его взгляд. И когда скрипки срываются в безумных пассажах, Шерлок закрывает глаза, усиливая напряжение. Они похожи на богов, играющих судьбой этой музыки, готовые уничтожить ее или даровать гениальность. Холмс открывает глаза под нежное пение струн и видит, что Джон улыбается, улыбается и не отводит взгляда. Джон понимает, что концерт приближается к концу, совсем скоро они должны начать «Леди Лабиринт» и «Любовь — это тайна». Две композиции, которые являются ключевыми. Шерлок, легко перебегая пальцами по грифу, улыбается и сметает все тревоги, пока музыка разливается по залу. Шерлок понимает, что он допустил непростительную ошибку, видя то, как Джон преобразился, едва смог отпустить свое сердце, он не может понять, как он мог довести его до такого состояния. Видеть блеск этой гениальной души, слышать все сокрытые в нем силу, любовь и свет — восхитительно. Вот тот Джон, которого он полюбил, Джон, которого он не может забыть, в которого он влюбляется сильнее с каждой нотой. Он ни за что и никогда его не отпустит, пусть хоть Англия падет. Шерлок не скрывает от него своего восторженного взгляда, и только кивает головой: «Видишь, ты — прекрасен!». В звуках «Леди Лабиринт» гремит гром — это отзвуки прошлого, но Джон отпускает их, он движется к свету, словно показывая, что все проходит, он увлекает за собой и каждый зритель в зале, завороженный этой темной красотой, ощущая бархатистые переливы виолончели, вздрагивает, когда широкими мазками скрипка врывается и разбивает наваждение. Здесь есть место надежде, и рояль подчиняется скрипке, следуя за ней. Это война тьмы и света, прекрасная, как истинная битва. Это чудовищная ошибка, думает Шерлок, мягкой гармонией стирая острые углы мелодии, позволяя ей превратиться в чистое пространство и стихнуть в перезвоне перкуссии и рояля. Перед последней композицией Джон взял микрофон. — Дамы и господа! — взрыв аплодисментов. — Спасибо, что вы были с нами сегодня здесь, в этом прекрасном зале, — зал вновь взорвался аплодисментами. — У нас осталась последняя композиция, и прежде чем мы сыграем ее, я хотел бы сказать пару слов. Во-первых, я изменил себе. Сегодня мы играли не только мои композиции. «Ноябрь», как вы знаете из программок, написана мистером Шерлоком Холмсом, — аплодисменты не смолкали, пока Шерлок не встал и не поклонился с изяществом, достойным лорда. — Во-вторых, следующая композиция представляется нами совместно со студией BBC и режиссером Энди Годдаром. Его сериал «Доктор Живаго» выходит на экраны уже через месяц, а музыка к нему написана нами с мистером Холмсом. Мы предоставляем вам уникальную возможность первыми услышать ее и увидеть нечто прекрасное. «Любовь — это тайна». Все было ровно как тогда, на студии BBC, когда Шерлок и Джон возвышались над всеми. Они не только чувствовали тайну музыки, они творили ее, смущенно уступая место страсти. Между ними расцветало то удивительное чувство, которое действительно связывало их души с первого мгновения, будучи судьбой, проведением или предначертанием, если угодно. Видеоряд, который Энди и Джон так старательно подгоняли под каждую ноту, был прекрасен, зрители, затаив дыхание, наблюдали за разворачивающейся на экране драмой. Но, пусть и красивая, эта подделка меркла перед истинностью чувств, которые невозможно было не заметить от накалившегося до предела воздуха. Мелодия мягко опустилась и затихла. Джон не отрывал взгляда от Шерлока. После концерта невозможно уехать сразу в отель. Это знали и понимали все. Шерлок проклинал эту отвратительную черту всех выступлений. Кристофер Митчелл ходил словно громом пораженный и не мог вымолвить ничего кроме «спасибо, что прислушался ко мне, друг». Шерлоку и Джону выпало счастье дать несколько коротких интервью и комментариев, пока их не сменили Денни, Мэтт и Джесс, а сам Джон попал в лапы Патрика Хельмана, конечно же, приехавшего на концерт. — Это твой лучший концерт, Джон, — Патрик поправил галстук Уотсону. — Но ты можешь еще лучше. Мистер Холмс, примите мои поздравления. Это было великолепно, а ваша сольная композиция была совершенно невероятна. Я с нетерпением жду новых плодов вашего сотрудничества. Сборы, фотографии, новые комментарии, затем автографы, и река фанатов, провожающих до дверей автобуса. Шерлок с трудом сдерживался. Джон не просто соблазнил его, он заставил его мучиться от безудержной страсти, нежности и искренней любви, что было куда страшнее. Наконец, они оказались в отеле на своем этаже. Шерлок взял Джона за руку и просто потащил в комнату под заливистый смех любовника. Едва за ними закрылась дверь, как он бросил вещи на пол, обхватил желанное лицо ладонями и впился поцелуем. — Господи, Шерлок, что ты творишь, — Джон не сопротивлялся, улыбался, но Шерлок знал, что должен был это сказать. — Прости. Я не могу объяснить всего прямо сейчас. Но ты не был ошибкой, Боже, как я был наказан за жестокость. Я почти потерял тебя. — Забирай, — просто сказал Джон, ослабляя узел галстука. Это было слишком. Шерлок набросился на него, практически сдирая пиджак, припадая к шее, проклиная высокие воротники рубашек. Джон не отставал, он так соскучился по этому телу, по этим ласкам. Сейчас же, освободившись от собственных страданий, хотя бы от части недомолвок, он стремился к нему всем сердцем и чувствовал — в груди Шерлока та же буря, что и в его. Мужчины упали на кровать, сплетаясь в объятиях, выдыхая облегчение от этого чистого восторга снова быть вместе. Казалось, можно так и замереть на всю жизнь, но жадные губы Шерлока не желали останавливаться: он скользил по загорелой коже Джона, выписывая немыслимые узоры, разжигая в его теле жажду, чтобы стать тем, кто утолит ее. Но терпения не хватало, чтобы полностью насладиться этой игрой, поэтому, едва заслышав протяжные стоны, Шерлок опустился ниже, бесстыдно разведя ноги Джона, выцеловывая сокровенные места, забывая обо всем на свете. Джон не смог долго сопротивляться: с его губ слетали мольбы и руки все настойчивее тянули Шерлока вверх. Едва он поднялся, как он впился в губы любовника и перевернулся, оказываясь сверху. Джон повел бедрами, дразня Шерлока, который под умелыми губами и руками партнера теперь сам таял от наслаждения. Джон слегка приподнялся, качнулся и медленно принялся опускаться на возбужденный член Шерлока. Холмс застонал, запрокидывая голову, стараясь удержать тело от того, чтобы толкнуться верх, хотя, видит Бог, это стоило ему огромной выдержки, он медленно оглаживал спину партнера, не торопил и слегка успокаивал ласками. Но едва Джон достиг цели, как Шерлок поднялся, оказываясь сидя лицом к лицу с любовником, и это вызвало новый взрыв их страсти. Поцелуи разгорались ярче, тела прижимались до невозможности, толчки становились все глубже. У Шерлока постоянно звенел мобильный, но он даже не слышал его. Он видел только взгляд синих глаз, затуманенный страстью, будто одурманенный, пьяный от счастья, он оставлял мелкие укусы на плечах Джона и цеплялся за него до синяков, лишь бы не выпускать, лишь бы никогда не познать снова ужасающего чувства потери. Они балансировали на грани удовольствия, не в силах сорваться вниз, не в силах разомкнуть объятья, пока, наконец, Джон не сбился в дыхании, пока не запрокинул голову так, что Шерлоку открылся лучший в мире вид на маленькую родинку. Он припал к ней губами, отчетливо слыша, как партнер стонет все громче и громче. Джон сорвался в один миг, бурно кончая на свой живот и живот Шерлока, который, отпустив всю свою выдержку, последовал за любовником после того, как тот сжал его до предела. Кровать была совершенно разворочена, но двое мужчин, совершенно обессиленные и счастливые, бессвязно шептали друг другу признания, проваливаясь в царство сна, так и не разомкнув объятий. Утро ступало по мокрой мостовой тихими шагами, чтобы не будить заспавших любовников и не тревожить их сплетенные руки. Но Шерлок, не привыкший к слишком долгому сну, очнулся, едва на него попал светлый луч. Он с улыбкой посмотрел на сонное чудо, сопевшее рядом с ним. Джон был слишком хорош даже во сне. Шерлок не представлял, как теперь сможет просыпаться один: он никогда не испытывал этого чувства раньше. Не испытывал счастья просыпаться с кем-то в одной постели. Джон был уникальным. Шерлок осторожно приподнялся, выпутался из объятий, нежно поцеловал вздернутый нос, который Джон сразу поморщил, и прикрыл одеялом спящего. Стоило сходить в душ, заказать завтрак, а потом, возможно, повторить все, что произошло ночью. Лучше несколько раз. Потом можно было бы прогуляться, а вечером улететь в Лондон. Шерлок взял в руки телефон, чтобы посмотреть рейсы из Ливерпуля, и заметил значок принятого сообщения и огромное количество пропущенных звонков.

«Я думаю, что имею представление о том, чем ты занят, братец. Но когда ты оторвешься от Джона, думаю, что тебе будет интересно узнать, что он — жертва насилия Себастьяна Морана в армии. Мориарти сознательно уничтожил всю жизнь Уотсона после смерти партнера. Врачебной ошибки не было. Все было подстроено. Немедленно, как прочтешь, сообщи. Я вышлю самолет за вами. Мне необходимо поговорить с ним».

Sensibile [сэнси́билэ] — чувствительно. Программа концерта: Ludoviko Einaudi — Tu Sei Ludoviko Einaudi — Bella Notte Ludoviko Einaudi — The Tower Max Richter — November Ludoviko Einaudi — Ritornare Ludoviko Einaudi — Passaggio Ludoviko Einaudi — Primavera Ludoviko Einaudi — Divenire Ludoviko Einaudi — Lady Labirinth Ludoviko Einaudi — Love is a Mystery Не удивляйтесь, что в середине такой спокойный темп. Действительно, на концерте господина Эйнауди, по крайней мере на том, на котором был ваш автор, начало и конец были бурными, яркими и волнительными, а середина отличалась спокойствием и благодушием, от которого сердце заходилось в приступах любви и нежности.