«Мне жаль, Джон, прошу, не делай поспешных выводов. Буду ждать тебя за полчаса до репетиции в фойе. Позволь мне объясниться».
Улыбка не смогла не озарить солнечное загорелое лицо пианиста, а выжженная степь в душе снова принялась расцветать. Музыка имеет множество проявлений, её очарование преследует нас каждый день: будь то ветер или дождь, солнечные лучи, взгляды и прикосновения. Она пахнет весной и снегом, её вкус тает на губах, как миндальное печенье или кофейный ликер. Она может быть горькой и сладкой, болезненной или дарующей отдохновение, но во всех своих проявлениях — это жизнь и смерть, начало и конец пути — бесконечность бытия. Джон медленно шел к метро и слышал новую мелодию. Он никогда не мог ответить на вопрос: «Как вы пишете свои композиции?» — он не знал, просто чувствовал их сердцем в городском шуме и в тишине; видел мерцание мелодии в звездном небе и знал её на вкус. Это было так просто, что он не мог объяснить этого другим. Шерлок был особенным, казалось, что он тоже умеет чувствовать музыку всеми возможными способами. Это завораживало, словно он долго не мог найти человека своего вида и, вот, наконец, встретил его. Эти ленивые размышления занимали его всю дорогу до студии. Сегодня предстояло много работы: после репетиции нужно было утвердить план мероприятий по подготовке новой программы, график выездных концертов, пресс-конференции, интервью и несколько обязательных выходов в свет. Эта часть всегда занимала огромное количество времени и, откровенно говоря, Джон с радостью бы перепоручил её Кристоферу, но тот и сам был не большой охотник до бумажной волокиты. Конек Митчела был в общении, Джона — в музыке, а вот с остальным все время возникали проблемы, так что Уотсон и не надеялся уйти домой пораньше, к тому же его никто этим вечером там не ждал. Он достал телефон из кармана и проверил уведомления: ни смс, ни писем, ни звонков от Джеймса не было. Не то чтобы они раньше часто переписывались с тех пор, как стали жить вместе, но все же последнее время тот вел себя странно: он часто уезжал по делам, поздно возвращался, редко звонил в течение дня, мало интересовался делами партнера, предпочитая переводить все разговоры в горизонтальную плоскость. Джон подозревал, что у него неладно с работой, но Джим заверял его, что это не так. Все это немного настораживало и тяготило, но Уотсон верил ему и просто ждал. С удивлением обнаружив, что курит уже вторую сигарету подряд, мужчина мысленно отругал себя, включив режим доктора среди собственных настроений и профессий, и вошел внутрь. В просторном фойе в нетерпении расхаживала одинокая долговязая фигура со встрепанной шевелюрой буйных локонов и грацией дикого зверя — опасного и прекрасного одновременно. Джон поймал себя на мысли, что любого другого он выкинул бы из коллектива без зазрения совести. Напустив на себя грозный вид, он окликнул Причину своих волнений. — Шерлок, — тот обернулся на звук его голоса. Было видно, что он волнуется, что беспокойный сон или вовсе его отсутствие оставили на утонченном лице бледность и темные тени, четче очерчивая и без того острые черты. Но больше всего взгляд цеплялся за синяк на скуле и довольно серьезную царапину. Было видно, что это удар, хорошо поставленный, с оттяжкой, и нанесенный уверенной рукой. Это не просто драка — избиение. — Что это? — резко спросил Джон, не дав собеседнику даже рта раскрыть. — Ты обрабатывал рану? — Нет, — Шерлок неопределенно мотнул головой и виновато посмотрел на Уотсона, — мистер… — Пошли со мной, у меня здесь где-то была аптечка, — не дал ему закончить мужчина, — и что за мистера ты себе выдумал? Мы вроде договорились. Знаешь, я когда-то был врачом, не могу с тех пор смотреть на побитых мальчишек, — поддел он его и улыбнулся, ясно почувствовав, как Холмса немного отпустило беспокойство. Он развернулся и, снова нахмурившись, отправился по коридору в сторону небольшой комнаты отдыха. Джона обуревали разные чувства. Он злился на того, кто оставил этот ужасный след на лице Шерлока, потому что не терпел бессмысленного насилия. Злился на самого Шерлока, подвергающего себя опасности. Чувствовал облегчение, понимая, что причина его ухода была пусть и не уважительной, но, судя по всему, емкой, а еще он знал: Шерлоку нужна помощь. — Садись, — указал он на широкое кресло, отходя к высокому стеллажу и выуживая из его недр довольно потрепанную аптечку. Холмс повиновался, удивленно отмечая про себя, что никогда и никого не слушался так, как Джона Уотсона. — Я просто промою ранку и посмотрю, не нужен ли пластырь или мазь. В первую очередь Джон надел перчатки, затем достал несколько ватных тампонов и антибактериальный раствор. Легкое жжение заставило лицо Шерлока искривиться. — Ну-ну, спокойно, просто немного пощиплет, — Уотсон улыбнулся. — Не будешь влезать в драки. — Прости, Джон, я подвел тебя. — Ты здесь, ты в порядке, так что мне, кажется, не о чем беспокоиться? Или все-таки есть о чем? — Джон? — Шерлок вопросительно посмотрел на собеседника. «Он что, ждет откровений? Разговоров по душам?» — Слушай, это не мое дело, но ты сорвал репетицию и довел меня до ярости. Если у тебя проблемы, если тебе нужна помощь — только скажи. Поверь, я и не в таком дерьме побывал. Но срыв репетиций и твоя побитая физиономия — не лучший способ сделать потрясающее музыкальное шоу, как мы планировали. Либо разберись сам, либо дай тебе помочь. За время своей короткой проповеди Джон тщательно обработал ссадину Шерлока и даже присыпал ее антибактериальным заживляющим порошком. Он не смотрел на пациента, только теперь повернувшись и встретившись с необычными глазами скрипача. Удивление, недоверие и детский восторг смешались в маленьких зеленых галактиках, переливающихся бирюзовыми звездами и карими крапинками планет. Мужчина замер, всматриваясь в это великолепие взгляда, испугавшись, что его слова могли обидеть, он спросил: — Боже, Шерлок, что с тобой? Я сказал что-то не то? — Нет, все в порядке, — Холмс откашлялся. Щеки смущенно порозовели, а сам он отвел взгляд. — Просто ты первый, кто предложил мне помощь вот так. «Безвозмездно?» — с горечью и какой-то жалостливой тоской подумал Джон. — Что ж, тогда подумай об этом, — Уотсон поднялся, собрал аптечку и отошел, чтобы положить ее на прежнее место, где она, дай Бог, будет пылиться и не понадобится как можно дольше. — Пойдем, ребята скоро придут, а нам еще извиняться за вчерашнее, — Джон усмехнулся и лукаво посмотрел на Шерлока. — Боюсь, что у меня плохие новости… — Вот только не говори, что опять собираешься уйти, не то я разобью тебе вторую сторону лица для симметрии, — Уотсон медленно закипал снова. — Нет, Джон, но моя скрипка находится у мастера: боюсь, что в грифе образовалась трещина, а у меня нет запасного инструмента. — Ох, Шерлок, — Уотсон схватился ладонью за нахмуренный лоб. — Скрипка… значит, найдем скрипку. Иди в зал и жди меня, не нарывайся на неприятности, не смей никуда уходить, и если снова не выключишь мобильник, я разобью его о твою голову. — Не знал, что бывают такие тираны, — Шерлок откровенно веселился. — Смейся-смейся, тебе, между прочим еще отрабатывать наказание. — Какое наказание? — Будешь переписывать партитуры. — О, нет… — О, да, дорогой прогульщик. — Джон, ты слишком жесток, — Шерлок улыбался. — Я, между прочим, не шутил. Три мелодии — три набело переписанные партитуры. Удачи, мистер Холмс, а теперь мне стоит позвонить, — Джон хитро щурился и был вполне доволен собой. Оставшись один, Уотсон вытащил телефон, моля Бога о том, чтобы Джеймс взял трубку. У него была только одна надежда быстро исправить положение, но, учитывая то, как бывал занят его любовник, она была довольно призрачной. Мерные гудки возвестили о прошедшем вызове, и в динамике послышался немного недовольный голос: — Да, Джон? — Джим, привет, я знаю, что ты, наверное, занят, но у меня проблема и мне нужна твоя помощь. — Тебе нужен новый скрипач? — легкая ухмылка в тоне. — Нет, мне нужна скрипка. Хороший, дорогой инструмент на пару недель. У тебя есть связи почти везде, прошу, никто не поможет мне быстрее тебя. — Только не говори, что этот гений уговорил тебя не выгонять его. — Он действительно гений и он мне нужен, Джим. — А что, если он снова тебя подведет, если что-нибудь случится с инструментом, который я достану? Я вообще не уверен, кстати, что смогу что-то найти. — Джеймс, — голос Джона чуть глубже произнес имя любовника, мягким тембром обволакивая слово и буквы в нем, — я дал ему последний шанс, потому что он нужен всем нам. Я не знаю, что творится с этим парнем, но поверь, если он снова меня подведет, я не только узнаю это, но и не премину выпросить у тебя пару бойких юристов. Впрочем, этого не понадобится, вот увидишь, умоляю, помоги мне. Я не часто прошу твоей помощи, не отказывай в ней, когда она так нужна. — Хорошо, — раздражение прорывалось по радиоволнам холодными гласными и твердыми, как лед, согласными; Джон слышал, как стучат эти маленькие льдинки, терпкие на вкус. — Я сделаю все, что в моих силах. Напишу сам. В трубке посыпались короткие гудки, оставляя Джона в неясном разочаровании и легкой обиде. Это было мало похоже на того Джеймса, с которым он был знаком уже больше года. Что-то происходило с ним, и Уотсону это совершенно не нравилось. Все эти непринятые звонки, пропущенные смс, одинокие завтраки и поездки, в которых пропадал Джим. Мелодия приобретала яркие минорные ноты грядущей бури, и от них становилось зябко на душе. Вздохнув, смешно дернув носом, Джон отправился к своему лучшему лекарству — роялю. Прохладные клавиши встретили его как родного. Кроме Шерлока в зале никого не было, и Уотсон, смущенно улыбнувшись, сел за инструмент, чтобы восстановить душевное равновесие. Не хотелось сейчас говорить, потому что нечего было сказать, только какая-то неясная тревога в груди позвякивала тонкими колокольчиками. Джон играл что-то из другой жизни, что-то теплое, пронизанное нежностью и ностальгией. Ему чудились здесь отголоски виолончели, тихим мороком разливающейся по его подсознанию, а еще ему слышалась скрипка, почему-то светлая и мягкая, уверенно разгоняющая тучи длинными мазками нот и синкопами переливов. Мелодия растекалась по залу, добираясь до слуха Шерлока, укутывая его снова чистотой разума Джона Уотсона, раскрывая его душу, добираясь до всех светлых ее лучей, купаясь в них, даря легкую грусть и воспоминания, бередящие кровь. Пианист плавно раскачивался в густом воздухе, пальцы его нежно скользили по инструменту, вырывая из него не звуки — игристое вино из года, где было море и солнце, где жила прежняя любовь. Шерлок будто знал эти ноты, будто бы слышал их в другой жизни, хотя и понимал, что это не так. И жалел, что не может сейчас вклиниться в красоту этих аккордов размашистыми движениями смычка, уводя ее все дальше к свету и небу. Иллюзию разорвала трель принятого сообщения. Джон сбился, завис на полутоне, слегка встряхивая головой, чтобы прогнать отзвуки наваждения, взял в ладонь телефон и прочитал:«Мне удалось договориться с одним партнером, он коллекционер и у него есть очень дорогая скрипка. В течение часа ее должны доставить. Я не имею ни малейшего понятия, что это за инструмент. Постарайся проследить за своим гением, чтобы он его не угробил».
— Скрипку привезут в течение часа, — Джон отложил телефон и развернулся на банкетке к Шерлоку. — Скажи мне, ты куришь? — Да, Джон, я курю. — Пойдем, отравимся? — Где? Это же Лондон, историческая часть города, где здесь можно покурить? — На крыше, — хохотнул Уотсон. — Ты полон сюрпризов, — Шерлок усмехнулся и направился вслед за пианистом. Джон легко перепрыгивал через ступеньки, взлетая по пролетам лестницы. Холмс поднимался со снисходительной улыбкой, вглядываясь в крепкую спину и золотистый затылок. Здание было невысоким — всего четыре этажа, которые мужчины быстро преодолели. Серое небо нависало над ними пухлыми тучами, грозящими лондонцам не то снегом, не то дождем. Крыша была мокрой, испещренной мелкими лужицами и обрывками мусора, принесенного ветром. Недалеко от парапета стояла металлическая урна, а рядом с ней был начерчен желтый круг. — Серьезно? — Шерлок рассмеялся искренне и тепло. — О, Джон, ты еще и закон нарушаешь. Потрясающе. — Что? — Уотсон нахмурился, с трудом сдерживая рвущееся наружу веселье. — Это улица, вот знак, вот урна. Все в порядке, — на этих словах он все же расхохотался и достал пачку сигарет из кармана. — Ужасная погода, не правда ли? — Настоящие лондонцы: мы курим в неположенном месте и говорим о погоде. Удивляюсь, как ты еще не предложил мне чаю, — Шерлок прикурил и продолжил. — Подскажешь, что за инструмент к нам приедет и кого я обязан за это благодарить? — Ну, если хочешь, можешь благодарить ее владельца — скорее всего, он финансовый магнат, которому она совершенно не нужна, но который выкупил ее за баснословные деньги на аукционе. — Не очень приятный портрет, — Холмс слегка нахмурился, но продолжил улыбаться. — Не бери в голову, можешь никого не благодарить. Это нужно мне, тебе и этой несчастной скрипке тоже. На хороших инструментах нужно играть. — Согласен. Все же, что с тобой? Ты явно редко куришь, судя по состоянию легких — тебя не мучает одышка, ты быстро ходишь — но сегодня ты предложил мне покурить в этом импровизированном месте, за которое, кстати, вас всех могут оштрафовать на круглую сумму. И та мелодия, что ты играл — это было очень красиво и горько, по-особенному горько — нежно, светло и несбыточно. — Не бери в голову, Шерлок, — Джон отвернулся, вглядываясь в такие же низкие и мокрые крыши. — Это что-то из другой жизни. У всех бывает ностальгическое настроение. Уотсон затушил окурок, нервно огляделся и, щурясь, обернулся к настороженному Холмсу. — У тебя своих проблем хватает, не хочу грузить тебя совершенным бредом, творящимся в моей голове. Это того не стоит. Спасибо, что составил компанию. Думаю, ребята уже собрались, так что пора. Посидишь пока, послушаешь — подключишься, как привезут инструмент. — Хорошо, Джон, — произнес Шерлок, глядя, как из-под его пальцев, прижимающих сигарету к металлическому боку урны, разлетаются красные брызги непотушенного табака и гаснут в хмуром воздухе. Репетиция началась немного напряженно. Разумеется, первым делом Джон извинился за сорванную прошлую, потом уверил, что все вопросы они с мистером Холмсом благополучно разрешили. Однако оркестр только настороженнее всматривался в темноволосого возмутителя их спокойной жизни, который даже играть, по-видимому, не собирался. Но через полчаса неторопливой, ласковой и почти ленивой игры, где Уотсон постарался каждому уделить должное внимание, непроизвольные улыбки вернулись на лица музыкантов, а напряжение растаяло в нежных нотах произведений маэстро. Когда на пороге возникли два широкоплечих посетителя в черных костюмах, репетицию пришлось прервать. — Мистер Уотсон? — обратился к нему один из них. — Да, это я, — Джон подошел, вытащил удостоверение, после чего указал на ближайший стол. — Сюда, пожалуйста. Мужчины молча, хотя и весьма бережно, сгрузили черный кожаный кейс и вышли, не сказав более ни слова. — Думаю, что это твой новый инструмент, Шерлок, — Джон улыбнулся и жестом поманил к себе скрипача, открывая защелки тяжелого дорогого кейса. Вместе с Холмсом вокруг Уотсона сгрудился весь ансамбль. Любопытство брало верх над прошлыми обидами и недоверием к новому коллеге. Открыв крышку футляра, Джон отошел, чтобы Шерлок сам взялся за дело. Белоснежные пальцы Холмса бережно приоткрыли черный бок скрипки, извлекая его из атласного плена. — Холодная, — пробормотал скрипач, едва вздрогнув от прикосновения. Он полностью сдернул блестящую ткань, открывая любопытным взглядам абсолютно черную скрипку: от головки грифа до пуговицы. Она была завораживающе красива: глянцевая поверхность деки поблескивала в свете ламп, чуть более светлый гриф оттенял глубокую тьму инструмента. — Это «Черная птица» [1], — наконец проговорил он, обнимая длинными пальцами скрипку, приподнимая ее из кейса и укладывая на плечо. — Она весит больше четырех фунтов, это тяжелый и холодный инструмент, изготовленный из надгробия. У нее, безусловно, глубокий и необычный звук, но ей не хватает легкости, присущей дереву. Камень — черный диабаз — это певучий памятник, причем памятник современный, хоть и сделан он был по чертежам Страдивари. Это все равно, что играть на синтезаторе вместо живого теплого рояля. Этот вариант нас сильно затормозит. Пожалуй, к следующей репетиции мне лучше подыскать ей замену, хотя это довольно сложно. Джон слушал этот анализ с открытым ртом, как и половина его оркестра, а Шерлок уже надел мост, взял в руки смычок — такой же черный, как и сам инструмент. Единственное, что выделялось во всей этой прекрасной тьме — белый конский волос и мраморные пальцы скрипача. Он прошелся по струнам широким прикосновением, одновременно подкручивая машинки у держателя, чтобы добиться идеальной точности звука, а затем заиграл. Это была одна из сюит Баха для скрипки. Джон знал ее, любил и восхищался, как вообще восхищался этим композитором. Смычок скользил с удивительной легкостью в черно-белом коктейле из прикосновений рук и инструмента. Холодный, глубокий голос скрипки был похож на самого Холмса: застывшая страсть, ледяное пламя, незавершенный шедевр, который кажется гениальным, но в котором не хватает живой страсти до истинного, глубинного, природного гения. — Почему это нас затормозит? — сумел, наконец, выдавить из себя Джон, когда взгляд его оторвался от белых запястий. Его заворожил этот контраст и удивительная похожесть. — Такая скрипка требует привыкания куда больше, чем обычно нужно музыканту для освоения нового инструмента, она тяжелее почти в два раза. Для нее написаны отдельные произведения, а то, как она впишется в твое творчество, и как будет гармонировать с остальными инструментами, преимущественно, как я вижу, девятнадцатого века, остается загадкой. Мы можем убить неделю на подгонку материала и инструментов и все равно отказаться от этой затеи. Ты хочешь рискнуть? Спасибо, Джон, но не думаю, что этот холодный кусок камня нам нужен. — Просто ты играть не хочешь, — рассмеялся Денни. — Отнюдь, — Шерлок улыбнулся и серьезно посмотрел на молодого человека. — Нет музыкантов, которые бы не любили играть. Я с удовольствием подключусь к репетиции даже с этим черным недоразумением. — Хорошо, — Джон хлопнул Холмса по плечу. — Если с поисками будет совсем плохо, я постараюсь помочь снова, но, как видишь, помощник из меня так себе. — Все в порядке, Джон, я благодарен. — Заканчиваем перерыв. Шерлок, усаживайся. Играем заново. Шерлок, ты первая скрипка, Джесс, ты — вторая. Денни, вчерашние выходки не прокатят: играй, как положено, не то я вспомню разницу в возрасте и надеру тебе уши. Все разошлись по местам, но Холмс еще рассматривал инструмент, натирая смычок канифолью, чем снова вводил в оцепенение Уотсона. — А еще мне не нравится Страдивари, — сказал скрипач так тихо, что его услышал только пораженный этим заявлением Джон. До конца репетиции больше происшествий не было. Кроме того факта, что своей игрой Шерлок покорил всех. Он был неистов, неумолим, как ветер, точность его движений, сила его прикосновений к струнам, красота каждой трели, вибрато — он был самой музыкой, воплощением ее, и только звук инструмента не нравился Уотсону. Впрочем, Холмсу он не нравился тоже: Джон не раз видел, как он кривился, критично оглядывал гриф, взмахивал смычком в раздраженном жесте. Когда репетиция окончилась, он поднялся, разминая длинную шею, отбрасывая с влажного лба черные завитки, и двинулся к кейсу, чтобы убрать инструмент. — Тяжело? — спросил Джон, подходя к скрипачу. — Непривычно, — отстраненно сказал Шерлок. — Все в порядке? — Да, просто этот инструмент… Знаешь, странно отдавать такой, если просили просто скрипку. Впрочем, это ведь моя вина, что все так сложилось. Холмс сочувственно улыбнулся, продолжая бережно укутывать инструмент в атласное полотно. Джон думал о своем утреннем разговоре с Джеймсом, и слова Шерлока невольно пробудили в нем сомнения, но ведь он помог, попытался и сделал это так быстро, как только смог. — Что насчет партитур? — спросил скрипач по-прежнему с мягкой улыбкой. — Что? — Наказание. — А, Господи, Шерлок, не бери в голову, — Джон неловко рассмеялся. — Может быть, я могу загладить свою вину обедом? — Я бы с радостью, но мне сегодня нужно утвердить план мероприятий и график выездных концертов, а также подготовить материалы для пресс-конференции. Спасибо за приглашение. — Что ж, — Холмс слегка нахмурился, — тогда не буду отвлекать. Спасибо за скрипку, я постараюсь как можно быстрее найти ей замену. — Да, хорошо. — До свидания, Джон. — До завтра, Шерлок. Холмс развернулся, в одной его руке был кожаный футляр, в другой темное пальто и перчатки. Он красивой, почти модельной походкой направлялся к выходу, когда Уотсон, облизнув губы неконтролируемым нервным жестом, окликнул его: — Шерлок! — Да? — отозвался скрипач, изящно разворачиваясь у двери. — Ты был великолепен сегодня. Просто потрясающе! — Спасибо, Джон. Его стремительная, высокая фигура скрылась в проходе, и Уотсон остался один. Хотелось домой, к «Стейнвей» и книгам, быть может, к просмотру очередного фильма. Было бы неплохо отпустить Китти, приготовить легкий ужин, надеть что-то, что нравится Джиму, и устроить романтический вечер. Но ничего из этого не могло произойти хотя бы потому, что Джеймса все равно не будет. Поэтому оставалось только дождаться Криса и до самого вечера разбирать предложения, обязательные мероприятия, утверждать даты поездок, списки необходимого и делать прочие неотложные дела. В конце концов, оба так устали, что сил не осталось даже на привычные вечерние посиделки в пабе. Кристофер смотался к жене и фондю, а Джон устало поплелся домой. Конечно, он мог просто взять кэб, но спешить ему было сегодня не к кому, и он справедливо рассудил, что такси обязательно кому-то будет нужнее. Мерзкая погода с моросью не то дождя, не то мелкого снега гнала людей поскорее закрыться в своих маленьких норках, уютно расположиться с книгами у камина или залечь в спячку, желательно до весны. За темными тучами скрылись даже звезды, а луна виднелась легким размытым свечением. Приятная рябь канала встречала Джона уже знакомым, родным шелестом легких волн, не скованных льдом в теплую зиму. Окна почти игрушечных домиков Камдена светились нежностью домашнего уюта, в котором и ему хотелось оказаться как можно скорее. Китти с привычной улыбкой открыла дверь, как всегда довольно молчаливая, она услужливо забрала куртку и сообщила, что подаст ужин через пятнадцать минут. Джон подумал, что это прекрасное время, чтобы выпить бокал вина. Но едва он вошел в гостиную, как увидел расположившегося в кресле любовника, потягивающего виски. Он замер на мгновенье: — Вот так сюрприз, — улыбнулся Джон. — Хорошо, что ты успел к ужину. — Я вернулся почти четыре часа назад. — Вот как? — Уотсон нахмурился. — А позвонить или написать? Я мог бы быть дома пораньше. — Ты, кажется, был занят. — Крис отпустил бы меня, могли бы закончить завтра. Знаешь же, как он не любит заниматься всей этой волокитой и бумажками. Собственно, так же, как и я. — О, так ты был с Кристофером, прости, а я уж подумал, что со своим ненаглядным скрипачом. — Это что, сцена ревности? — Джон стоял, словно громом пораженный, вглядываясь в злое лицо Джима. Никогда прежде он не видел у него такого выражения. — А что мне прикажешь думать, когда мой любовник, мой партнер сначала переживает из-за человека, которого знает всего сутки, так, словно это весь смысл его жизни, потом прощает ему совершенно непозволительное поведение, более того — оправдывает его, переживает за него, а затем еще и звонит мне с просьбой достать для него инструмент?! Ему ведь не подходит простой, верно? О, конечно, нет! Ему нужен особенный! — Прекрати, Джеймс! — Джон едва не перешел на крик, чтобы этот ужасный монолог закончился. — Ты перегибаешь палку! — Да? Может быть, посмотришь с моей стороны? Я хорошо знаю тебя, Джон, по крайней мере, я так думал, но сейчас мне кажется, что я ошибался. — Не одному тебе так кажется, — тихо, но твердо проговорил Уотсон. — Ты рискуешь ради этого хама и наглеца всем, Джон: своей карьерой, карьерой своего оркестра, своей и моей репутациями, нашими отношениями, в конце концов! Что я должен думать? Вечером он доводит тебя, а утром ты ищешь ему скрипку, да еще и собираешься узнавать, что с ним происходит. Как это называется, по-твоему? — Человечность? — Джон опасно прищурил взгляд, стараясь не сорваться с грани ярости. — Измена? — Джеймс встал. — Знаешь, я думаю, что ты не в себе. Уже довольно давно. Не знаю, что у тебя происходит, хотя и пытался это выяснить, не сочти за измену. Надеюсь все же, что этот приступ у тебя исключительно из-за мерзкой погоды и пересоленного рагу в ресторане, где твои очередные клиенты или партнеры не выложили тебе на блюдечке все, что ты хотел от них получить. Потому что если это не так, тебе следует обратиться к специалисту по психическим расстройствам. Спокойной ночи. Джон по-военному развернулся, вышел из комнаты и, довольно громко топая, поднялся наверх в спальню. Почему-то проблемы не любят приходить в одиночестве. Они любят заваливаться компаниями, с аккомпанементом из усталости и недосыпа, обнимаясь с серым небом и, если не забывают, приводят с собой простуду, скуку и обиду. Джона посетила вся эта развеселая братия, размахивая и салютуя кружками с пивом. Сон не шел, душ не помогал. Хотелось закрыть глаза и отключиться, но мысли нестройными рядами носились по его голове, устраивая военные действия в мирное время. Одни из них, выстроившись косыми колоннами, кричали, что Джеймс неправ, что Холмс нужен оркестру, что его великолепная игра сегодня это показала, что все гении — проблемные люди, и да, можешь принять это за комплимент. Другие приближались клином, норовя ударить в самое сердце размышлений, чтобы начисто избавиться от предателей. Они утверждали, что Джим прав, а Джон дурак, что нужно пойти и помириться, потому что Шерлок Холмс и в самом деле засранец. Обе воинствующие армии сдаваться не собирались, оставаясь на позициях и превращая Уотсона в свое поле боя. Голова начинала тихо побаливать. Возможно, его участь облегчили бы рояль или любовник, но ни того, ни другого в наличии не наблюдалось. Поэтому он просто лежал в темноте и рассматривал, как в свете фонаря за окном проносятся редкие снежинки. Тихий звук открываемой двери заставил Джона напрячься и прикрыть глаза. Он старательно выровнял дыхание, притворяясь спящим. Джим медленно разделся, стараясь не шуметь, и лег рядом, осторожно придвигаясь к любовнику, проводя по его шее кончиками пальцев и нашептывая в ухо мурлыкающим голосом: — Доктор, я ужасно болен. Мне срочно требуется врач. _____________ Irato [ира́то] — рассерженно. [1] Скрипка «Черная птица» — также известная как «Скрипка из Чёрного Камня» — это полноразмерная скрипка из чёрного диабаза, созданная по рисунку Антонио Страдивари и способная играть как обычная деревянная скрипка. Её создал шведский художник Ларс Виденфалк и назвал Чёрной Птицей из-за цвета и привычки Страдивари называть свои скрипки в честь птиц. В 1990–м году Виденфалк занимался оформлением концертного зала в Осло (Норвегия) и обратил внимание, как диабаз «поёт» при работе с молотком и зубилом. Он задумался, можно ли создать из этого камня настоящий музыкальный эксперимент, и решил воплотить в камне скрипку по чертежам легендарного Страдивари. Камень, из которого сделана скрипка, Виденфалк взял из старого надгробия своего деда — оно стало ненужным, когда для всей семьи сделали совместную могилу и памятник — и за два года изготовил удивительную скрипку весом в 2 кг. Чёрная птица — единственная в мире каменная скрипка, способная играть. Некоторые композиторы даже написали музыку специально для этого инструмента. Скрипка занимает восьмое место в десятке самых дорогих скрипок в мире — 1,9 миллионов долларов отдал за чудесное творение искусства канадский рок-музыкант Рик Мартинез. Скажу сразу, что ничего против этой скрипки не имею и считаю ее удивительным творением, но тяжела доля автора, и коль по сюжету надо… да простит меня Ларс Виденфалк. =)