Вкус музыки и смерти

Рахманинов Сергей — Элегия Ludovico Einaudi — Burning Лондон расплескался огнями на мили вокруг, запутался в ленте реки и каналах, как большая светящаяся паутина, заманивающая в свои сети людей, затерявшихся в хитросплетениях улиц. Джон упрямо не смотрел на любовника, поэтому пытался разглядеть в мелькании поворотов и светофоров ответ на вопрос: «что происходит с нашими отношениями?». Он всегда знал, что Джим — собственник, и его это устраивало. У него и в мыслях не было изменять, даже поводов для ревности он старался не давать, поэтому сейчас недоверие и откровенная враждебность партнера просто сбивали с толку. Он почти чувствовал распаленной от ссоры кожей, как аура ярости заполняет салон автомобиля и заставляет болезненно содрогаться, будто в ознобе. Джон давно не чувствовал себя так плохо: он был зол и расстроен, он был смущен и подавлен. В мыслях его звучал тревожный Рахманинов, а на губах растекался привкус горького рома. Он чувствовал, как противоречия разрывают его: от радости, что Джим так неожиданно появился, до злости на его внезапный отъезд и молчание, страха его ярости и легкого удовлетворения от ревности. Он не стал дожидаться даже полной остановки автомобиля — выскочил из салона, едва они затормозили у крыльца, и решительно вошел в дом, отпирая дверь своим ключом и бросая его на стол в прихожей. Внутри было пусто и темно, ведь Китти он отпустил отдыхать. Джеймс лениво зашел следом, но Джон даже не обернулся, взлетая по лестнице на второй этаж. — Кажется, все зашло слишком далеко, — пробормотал Мориарти, стягивая перчатки из тонкой кожи и модельной походкой направляясь следом за любовником. В спальне Уотсон нетерпеливо сдернул с себя галстук и принялся за пуговицы жилета, когда со спины его обхватили тонкие, но сильные руки. Теплое дыхание жарко и влажно опалило шею, заставляя сильнее напрячься: дудки, он не позволит с собой так обращаться. — Отпусти, — твердо произнес Джон. — Ты забыл одну важную деталь, мой дорогой, — выдохнул Джим, проводя губами по мочке уха. — Ты мой, Джонни. Только мой! — он резко развернул на себя любовника. — Почему вы стояли так близко? В глазах Джеймса ревело пламя, мелькали молнии, и тьма кружилась водоворотом убийственной ревности. У Джона поплыло сознание, он дернулся, но не решился оттолкнуть разозлившегося любовника. — Прекрати, — тихо сказал он, — ты говоришь полную чушь. Мы просто разговаривали. Между прочим, о моей семье. О том, что я играю для тебя, — Уотсон снова попытался вырваться, но Джим крепко держал его. — Прекрати! Вместо того чтобы обвинять меня, лучше расскажи, где ты пропадал? Всю ночь в пятницу я не выпускал из рук телефон, просыпался от малейшего шороха, каждую машину в окне провожал взглядом! И ради чего? Ради одного сообщения в субботу, почти в обед, что ты уехал по делам? Ну, спасибо тебе! Это все, чего я заслуживаю? Джеймс сверкнул взглядом и резко притянул к себе Джона, впиваясь в губы яростным поцелуем. Вместе с жилетом он рванул рубашку на его груди, так что пуговицы разлетелись по паркетному полу, выстукивая в вечерней тишине ритмы первозданной страсти. Джон вцепился в плечи любовника, силясь оттолкнуть его, боясь применять силу, но пытаясь настоять на разговоре, а не постели. Джим толкнул его в грудь неожиданно сильно. Упав на кровать, он почувствовал, как его рывком перевернули на живот, перехватили запястья, как тяжесть чужого тела придавила его к кровати. Он услышал, как открылась дверца тумбочки, негромко скрипнув, как звякнули наручники и как бешено забилось его сердце, а мышцы напрягались, силясь освободиться и прекратить это безумие. Оказавшись прикованным к изголовью, Джон понял, что Джеймс не в себе. Его руки были везде: они расстегивали ремень брюк, ласкали живот, если рваные, на грани боли, прикосновения можно было назвать лаской, они стягивали брюки и белье, чтобы с силой впиться пальцами в его плоть, сжать бедра и лихорадочно пройтись по спине и бокам. — Ты мой, слышишь? — шептал Джим, прикусывая кожу под ухом, оставляя красную метку и вырывая стон не то боли, не то возбуждения. — Ни один гений не имеет никакого права стоять так близко к тебе, потому что твои губы, глаза, руки, даже твой запах — только мои! — Джеймс… — Нет, я не прекращу, я заставлю тебя забыть о нем, чтобы ты никогда не смел смотреть на него таким восхищенным взглядом, — пальцы настойчиво пробирались во впадинку между ягодиц, чтобы вырвать новые стоны. Возбуждение от обычно желанного тела рядом все же накатило на Джона. Оно медленно и почти удивленно разлилось теплым дождем по мышцам, заставляя прогнуться в пояснице и подставиться под ласки в надежде, что они станут нежнее. Но Джим не жалел его. Он даже не разделся, несмотря на наготу любовника, только расстегнул дорогие обтягивающие брюки, выпуская полностью возбудившийся член. Он резко раздвинул коленом бедра партнера и приподнял его, перехватывая под животом. Чувство, что Джон почти не возбужден, почему-то только сильнее распалило Мориарти, он шумно втянул носом воздух, наклоняясь к затылку мужчины под ним. Ему до боли хотелось толкнуться в него прямо сейчас, просто войти одним рывком, чтобы выбить из него все буквы этого чертового имени вместе с рваным и беспощадным ритмом. Джеймс сдержался, дотянулся до тумбочки, достал флакон со смазкой, небрежно смазывая себя и его и откидывая ненужную вещь, тут же нажимая ладонью на поясницу и, не слушая тихий голос, врываясь внутрь того, кто был словно создан для того, чтобы принимать его. Вскрик и глубокий стон взрезали воздух спальни, лаская слух Джима, заставляя его откинуть голову назад и криво улыбнуться, медленно выходя из тела любовника и вновь жестоко подаваясь вперед. Пальцы сжимали бедра с такой силой, что уже оставили красные следы, которые точно перерастут в синяки к завтрашнему утру, но и этого было мало. Оставив одну ладонь на бедре, вторую Джеймс переложил на плечо Джону, еще больше выгибая его под себя, толкаясь все сильнее и быстрее, не желая замечать рваного дыхания и зажмуренных глаз с каплями влаги на светлых ресницах. — Хорошо, Джон, ты чувствуешь, как хорошо? — мурлыкал он, нависая сверху, прислоняясь своей грудью к спине любовника и крепко обхватывая его руки, вновь оставляя следы своей страсти. — Чувствуешь, как ты идеально подходишь мне? Ты мой, Джон Уотсон, только мой. Россыпь поцелуев по плечам не смягчила укусов, оставляющих яркие метки на шее и спине. Джим не замечал, как запястья любовника покрылись ссадинами, он чувствовал, что находится на грани удовольствия, готового в любой момент накатить на него, утаскивая в пучину наслаждения. А потому он остановился, вышел и перевернул Джона к себе лицом, подхватывая под бедра и снова входя, вбиваясь в него, злясь, что тот по-прежнему не возбужден до конца. — Смотри на меня, — прошипел Джеймс, убыстряясь и балансируя на самом пике, готовый вот-вот сорваться вниз, разбиваясь каждой клеточкой тела о камни восторга. Джон открыл глаза, взмахнув светлыми, слипшимися ресницами, и искрящийся влажный взгляд, полный невысказанного разочарования, был последним, что увидел Джим, прежде чем сорваться в свой самый горький оргазм в жизни. Он не слышал сдавленного стона, когда рухнул на грудь партнера, не видел, как снова опустились веки, и не знал, что в спальне, неслышимый, звучит Рахманинов, разрывая сердце Уотсона унижением и болью. Возбуждение медленно стихало. Наконец, Джеймс поднялся и оглядел любовника. Джон тяжело дышал, на запястьях кожа была содрана, все тело покрывали синяки, а шею и плечи — еще и укусы, перекрещенные руки мелко подрагивали в неверном свете фонаря, по обыкновению заглядывающего в спальню. Осознание — вот величайшая кара небес за деяния наши. Джиму хватило одного взгляда, чтобы остатки помутнения растворились в холоде накатывающего ужаса. Он схватил ключ с прикроватной тумбочки, откуда пару десятков минут назад достал наручники, и открыл их. Первым желанием было дотронуться, прижаться к ярким следам губами, но Джон решительно, хотя и немного тяжело поднялся, отталкивая с пути любовника, и закрылся в ванной, громко хлопнув дверью. Джеймсу до чертиков захотелось повеситься на собственном галстуке. Уотсон же привалился спиной к теплому светлому дереву двери, не веря, что с ним это происходит. Он боялся смотреть в зеркало, как и на свои руки — честно говоря, смотреть на себя сейчас вообще не хотелось. Даже когда Джеймс покупал его понедельники, когда между ними существовал негласный контракт — даже тогда любовник не позволял себе такого обращения, не позволял себе превращать Джона в продажную тварь. Что, черт возьми, изменилось? Что вообще с ним происходит? Где тот, кто любил его и заботился? Кто заставлял его сердце трепетать от одного взгляда и запаха его парфюма? Где тот, кто угадывал его настроение, преподнося вино так, будто оно возникало из его крови и мыслей? Тот, кто рассказывал о своих путешествиях и просил прощения, сжимая смычок и гриф виолончели в бледных пальцах, измученный бессонницей? Джон понимал, что за своей слепой верой Джеймсу упустил момент, когда тот стал меняться и растаял, словно в сиреневой дымке сна, а его место медленно занял другой, представший сегодня во всей красе. Понимать это откровенно не хотелось, хотелось закрыться от всего и сказать, что это дурной сон из прошлых времен. Врать себе всегда было любимым развлечением Уотсона. Теплые струи воды ударили по плечам обжигающим прикосновением, заставляя морщиться и кусать губы. Стук в дверь нарушил мнимое уединение, назойливо влезая в мысли и вырывая мужчину из невеселых дум. — Джон, — позвал Джеймс высоким, надломленным голосом. — Джонни, прошу, вернись. Я немного перестарался со страстью, но ты сам виноват. Выйди, мы поговорим. Виноват? Он виноват? Слова повисали тяжелыми каплями на светлом кафеле, отражая перепуганное, усталое лицо. Душ не помогал справиться с нервами, а выходить совершенно не хотелось, не говоря уже о том, чтобы столкнуться с Джимом. Больше всего хотелось одеться и уйти. Позвонить Крису, несмотря на поздний час, напиться с ним и долго, со вкусом травиться сигаретами на балконе, а потом отключиться от выпитого и никогда не вспоминать о произошедшем. Запястья болели, и Джон с ужасом представил, как отвратительно завтра будет играть. Он лихорадочно обрабатывал ссадины, думал о чем угодно, лишь бы не смотреть в зеркало и не слышать настойчивого стука в дверь. Уотсон порылся в шкафу, где лежали полотенца, в поисках одежды. Почему-то от мысли о наготе его мутило. Одна из его старых пижам покоилась на нижней полке, и это было счастьем. Он, кажется, просидел здесь час, а то и больше. Сглатывая подступающую тошноту и краем сознания отмечая, что у него шок, Джон повернул защелку и открыл дверь. Джеймс мгновенно шагнул к нему, заключая в объятья. Джон пробыл в ванной комнате даже больше часа, за которые Джим смог оценить масштабы своего злодеяния. Постель, смятая и испачканная, ужасала; он стянул белье, заправил новое, собрал вещи любовника, которые он безнадежно испортил. А ведь это был любимый костюм Джона. То и дело прохаживаясь по комнате, запуская руку в уже порядком взлохмаченную прическу, он был похож на просящего у постели больного. Вот только причиной болезни был тоже он. Сейчас чувствуя, как внутренне сжался его Джон от прикосновений его рук, им овладел неподдельный ужас. Он не уйдет, нет, Джон не может уйти. Это неправильно. Прижавшись ладонями к его щекам и своим лбом к его, Джеймс заговорил быстро, чтобы его только не перебивали: — Прости, прости, прости, — темные глаза вглядывались в синие, по-прежнему разочарованные и даже испуганные, отчего стало совсем плохо. Лоб Джона был горячим. Ему требовался отдых, а не разговоры. — Я не хотел, не знаю, что на меня нашло. Нет, я знаю. Зачем ты заставляешь меня ревновать? Зачем ты стоял к нему так близко? Ты же знаешь, что я не могу тебя потерять. Я не хотел, не хотел, чтобы все было так. Прости, прости, я допустил ужасную ошибку, но это больше никогда не повторится, я обещаю тебе! Не уходи, Джон, ну же, обними меня, не сердись на то, что я так дорожу тобой. Что ты хочешь? Скажи, я сделаю все, только не смотри так. Что ты хочешь? Джон внимательно слушал этот поток сознания, который сопровождался больным взглядом, огромными зрачками и бешеным пульсом, судя по тому, что он ощущал под кожей там, где его касались запястья Джеймса. Зрачки были неестественно расширены, и если бы глаза любовника не были такими темными, он бы уже давно понял, что тот действительно не в себе — он просто под кайфом. ЛСД, экстази, амфетамин? Нет, не его стиль. Кокаин, должно быть. Интересные способы расслабиться после офиса выбирают нынче престижные финансисты. Впрочем, дорогие клубы, элитный алкоголь, проститутки, наркотики всегда ходят бок о бок с деньгами. — Ты не в себе, — тихо пробормотал Джон, устало закрывая глаза. — Отпусти, я хочу лечь. И прими что-нибудь, чтобы быстрее выгнать из себя ту дрянь, которой ты накачался. — Джон… — Что? — хмуро спросил Уотсон. — Тебе надо выпить обезболивающее, ляг, пожалуйста, я принесу. Джеймс отступил от любовника и выскользнул за дверь. За ним мчались все демоны ада, собравшись в непобедимую армию, они гнали его по темному коридору, к кухонным шкафчикам, выкрикивая проклятья и, что еще хуже, правду. Это все он виноват, во всем виноват только этот чертов Холмс, который угрожает ему одним своим нахождением рядом с Джоном. О, нет, он не проиграет, он все исправит, залижет каждую царапину и растечется под ноги медом, только бы оставить при себе исключительно правильную версию Джона Уотсона. Спальня выглядела так же, как обычно: по светлым стенам колыхались отблески ряби канала, постель со взбитыми подушками манила взгляд, кресла, одежда, шкафы — все было таким же, как и всегда, но теперь неуловимо подернутым грязным налетом, словно Китти забыла стереть пыль. Джон лежал на боку, укрывшись одеялом, когда Джим вернулся. — Вот, выпей, — он протянул любовнику стакан воды и пару таблеток. Уотсон со вздохом сел и выпил лекарство. — Джон… — Не надо. Я виноват, ты виноват, мы оба виноваты. Ты сожалеешь, я не сержусь. Давай спать, Джеймс, завтра у нас обоих тяжелый день. Единственное, о чем я хочу тебя предупредить: если я еще раз увижу, что ты под кайфом, я уйду в ту же минуту. — Я понял, — сейчас Джим не собирался спорить: все, чего он хотел — это заботиться о своем Джоне, стать ему необходимым, чтобы тот и помыслить не мог, каково жить без него. Подчинить, приручить и удержать. Страх сковал его голову тесным обручем. Джон отставил стакан на тумбочку и снова лег. Сон не шел к нему, даже когда привычным движением его обняли со спины горячие ладони, когда провели по груди с ощутимым трепетом, с осторожностью, с какой никогда не касались ранее, когда поцелуи стали покрывать оставленные метки боли, заставляя тело плавиться от этой нежности, окутывающей, словно горячий пар. Тонкие пальцы просили прощения в своих прегрешениях, а тихое дыхание мучило раскаленным отчаянием. Рахманинов стих, оставив после себя тишину и музыку боли. Джон понимал, что с Джеймсом не все в порядке, что перепады настроения, эта ярость и мщение за разозлившее его зрелище не похожи на него, но искренне пытался верить в его раскаяние. «Не так ли думают все жертвы домашнего насилия? Ты же проходил курс психологии, Джон… очнись», — мысли разбегались среди хаоса, творящегося в его голове. — «Джиму просто нужна помощь. Он больше не будет принимать эту дрянь и все встанет на место. Он вернется, тот, кто заново подарил музыку моему сердцу, вернется. Он не мог измениться так, чтобы я совсем этого не заметил. Но разве последние дни я не был занят исключительно своим оркестром? Оркестром? Я был занят Шерлоком, так будет правильнее. Черт, что если Джим прав и в его глазах я слишком увлекся… но ведь он просто не знает, насколько Шерлоку нужна моя поддержка, просто чья-либо дружба. Нет, я не должен бросать его, а Джим обязательно поймет, он простит меня, я буду внимательнее. Мог ли я сам невольно подтолкнуть его к такой ревности и такому странному поведению? Не виновен ли я отчасти в том, что случилось? Теперь нам обоим плохо и эта тяжесть будет давить и на него, и на меня. Я могу уйти, сбежать, а могу попытаться сохранить то, что мне дорого. Разве год отношений для меня ничего не значит?» «А значит ли оно что-нибудь для него?» — неожиданный вопрос от внутреннего предателя застал Джона врасплох. Едкий голос сомнений вернулся, вновь смущая душу, и хотя он всегда оказывался прав, Джон, как и раньше, не прислушался к нему, отмахиваясь и не обращая внимания на его гнусные ухмылки. Ночь не могла сегодня дать облегчения измученному сердцу. Едва он закрывал глаза, как кошмары под веками вспыхивали с жестокой и острой точностью, вгрызаясь в его плоть, словно лезвие ножа. Он чувствовал успокаивающие прикосновения и шепот Джеймса, но кошмары, в которых Моран снова и снова придавливал его к земле, а отпускал непременно сам Джим, смеясь сумасшедшим смехом, не стихали от слов любовника, а только усиливали его горячку. Утро вступило тяжело, с одышкой, с синяками под глазами и болящим телом, с головной болью и, кажется, жаром. — Может быть, останешься дома? — спросил Джеймс, тихо оглаживая лоб Джона. — Я не могу, у меня слишком много работы и обязательств. Если я не приду, все развалится. Несмотря на то, что тебе кажется, будто я только и делаю, что флиртую со своими скрипачами, на самом деле хорошие взаимоотношения — основа любой творческой деятельности, иначе все полетит к чертям собачьим. — Джон, я ведь уже извинился. Я был не прав, но ты ведь и сам признал, что не так невинен, как хочешь показаться, — Джим впился пальцами в плечи Уотсона и заглянул тому в глаза. — Да, ты прав, я немного увлекся, — Джон отвел взгляд, сжимаясь от собственной лжи, в которую до опасного начинал верить, и сказал со слабой улыбкой: — Давай поужинаем вечером? — Конечно, мой дорогой, мой Джонни, я очень хочу, очень, — Джим притянул к себе светлую голову и покрыл поцелуями горячий лоб. — Только если тебе не станет хуже, хорошо? Я волнуюсь за твою температуру. Добраться до студии в таком отвратительном самочувствии оказалось непросто. Запястья вспухли и саднили при каждом движении, Джон слабо понимал не только как будет играть, но и что вообще происходит вокруг него. Он бы с удовольствием остался дома, но как объяснить, что ему невыносим вид собственной спальни. В целом он понимал, что ведет себя, словно обиженная барышня: не так все было страшно, да и наручники Джеймс любил и раньше. Но были во всей этой истории неуловимый затхлый запах из прошлого, горький привкус афганской пыли и расширенные в наркоманском бреду зрачки. Он и сам не запомнил, как оказался на продуваемой ветрами крыше и закурил, с наслаждением втягивая клубы белоснежного дыма. Странным образом это успокаивало, заполняло легкие и гасило обжигающие, душные мысли. Джим был самым близким его человеком уже очень давно, неужели он не заслуживает прощения? Ведь это всего лишь ошибка. Нельзя позволять собственной гордости предавать эти отношения. Джон тяжело вздохнул и дал себе обещание, что забудет, что не станет напоминать Джеймсу об этом. «Если он сам тебе не напомнит», — вновь подал голос внутренний предатель и наложил когтистую лапу на сердце, заставив его сжаться. Время неумолимо приближалось ко времени репетиции, и Джон старательно натягивал беспечный вид на уставшее лицо, чтобы никто не заметил на нем печати разочарований. Он спустился в холл и прислушался к шуму в зале. Денни и Мэтт снова рассказывали какую-то байку, и в общем хохоте отчетливо слышался раскатистый баритон смешков Шерлока Холмса. — Доброе утро, оркестр, — Джон решительно вошел в зал и улыбнулся, оглядев собравшихся. — Ну что, давайте начинать? — Доброе утро, — донеслось со всех сторон, и в общем гомоне Уотсон снова уловил рокот перекатывающихся волн, которые неизменно ассоциировались у него с голосом Холмса. — Сегодня я не хочу вас долго мучить, — Джон слабо улыбнулся под удивленно-радостными взглядами Денни, Мэтта и Джесс. Однако зеленые глаза скрипача смотрели изучающее, оглядывали с ног до головы, брови его хмурились, а губы он поджимал, задумавшись и перебирая струны своей великолепной скрипки. — Пожалуйста, откройте свои партитуры на странице… хм, на странице тридцать второй. Шерлок, ты ведешь струнные. Ля мажор, три четверти. Начали. Джон не знал, что будет так сложно. Клавиши разбегались под пальцами, ускользали, словно тот, кто однажды их подарил, теперь забирал их назад. Ему потребовалась вся его выдержка, чтобы плавно удерживать мелодию, чтобы увлекать ею за собой оркестр, чтобы не реагировать на удивленные взгляды, чтобы снова и снова сражаться на этой войне, поджигать и сгорать, слышать высокие скрипичные партии, вторить им, подыгрывать и гореть. Сжигать дотла прошедшее время, вновь и вновь, пока чернота не опадет, возвращая ему целую душу. Но пламя отступало, гасло в тишине, когда оставшись один на один с роялем, Джон стискивал зубы и старался из последних сил, понимая, что от былой легкости пальцев сегодня нет и следа. И это уже не было прежним пожаром, это были тлеющие угли развороченного сердца. «Черт возьми, Джеймс, зачем?» Мелодия окончилась, уходя в верхние ноты, словно растворялись искры костра в темном небе, терялись меж бесконечности звезд. Джон поморщился, не сумев сдержаться, неловко натягивая пониже манжеты рубашки в темную клетку. Репетиция была мучением: руки болели, любопытные, непонимающие взгляды досаждали, озноб мучил тело, а музыка не приносила прежнего отдохновения. Все было не так, и Джон медленно погружался в апатию, совершенно вымотавшись к концу. — Джон, с тобой все в порядке? — тихо спросила Джесс перед тем как уйти. — Да, спасибо, все хорошо. Скомкано попрощавшись и сбежав из зала, он решил хотя бы немного пройтись. Город пах капелью и казалось, что весна уже совсем близко — вот-вот и она перешагнет город, покрывая его зеленой травой и теплыми ливнями. И хотя до марта было еще полтора месяца, Джону отчаянно хотелось верить в рассвет и солнце, а не во тьму, вновь окутавшую душу. Сейчас и пожар бы сгодился, лишь бы согреться. Отчего-то ему было стыдно, наверное, из-за того, что ни в чем неповинного Шерлока он сегодня избегал. Это было плохо, тот мог понять все неправильно, а только что сложившимися хорошими отношениями рисковать не хотелось. Река вилась серой лентой, мосты вырастали перед ним, как великаны, протягивающие руку помощи — скорее, скорее на другой берег. Беги, Джон. Гори, Джон. Сколько кварталов было пройдено, сколько перекрестков осталось позади, Уотсон не знал. Он очнулся в сквере, почувствовав голод. В самом деле, он совершенно забыл о еде: завтракать не хотелось, про обед он не вспомнил, а вот ужин упускать не собирался. Поймав кэб, что оказалось нелегким делом в этой части города — все-таки спальный район, он поехал домой. Мысли очистились и постепенно стали течь в нужном русле. Пора было прекратить изводить себя и лучше налаживать жизнь. Нужно было больше уделять внимания Джеймсу и не срываться на оркестре. Руки заживут, синяки сойдут, а вот потерять все, что ему дорого, он может легко. Да, это было самым главным и не стоило об этом забывать. С этими мыслями он успокоено вдохнул воздух с запахом хвойного освежителя и откинулся на спинку сидения. Сейчас он приедет домой, переоденется, поцелует Джима и отправится ужинать, и больше не позволит ничему вставать между ним и этим прекрасным человеком, подарившим ему себя и новую жизнь, о которой он не мог и мечтать год назад. Но судьба редко бывает милостива, поэтому, когда кэб притормозил возле дома с бордовой дверью, Джон с удивлением увидел две полицейские машины на подъездной дорожке. — Что случилось? — Джон напоминал взволнованный ураган, врываясь в холл и оглядывая непроницаемые лица полиции. — Джонни, — из гостиной к нему вышел Джим в брюках и рубашке. Галстук лениво покоился на груди по обе стороны воротничка. — У нас обыск, не волнуйся, ничего страшного. — Об этом лучше судить мне, а не вам, мистер Мориарти, — довольно молодой мужчина в графитового цвета костюме шагнул к Уотсону, показывая значок. — Инспектор Диммок, Скотланд-Ярд. Вы Джон Уотсон? — Да, что здесь происходит? — Обыск, как верно заметил мистер Мориарти. Мистер Уотсон, где вы находились вчера примерно с десяти вечера до пяти утра? — Я был здесь. — А где находился мистер Мориарти? — Со мной. — А прислуга? — Я отпустил Китти вчера, у нее давно не было хорошего отгула. — То есть, если я правильно понимаю, вы находились дома всю ночь, вместе с мистером Мориарти, и никуда не отлучались? — Да, именно так. Может быть, вы возьмете на себя труд и объясните, наконец, в чем все-таки дело? — Мистер Мориарти подозревается в организации нападения на своих партнеров. Из их офиса прошедшей ночью были украдены весьма ценные документы. Отсутствие их сегодняшним утром дало мистеру Мориарти право забрать внушительную часть пакета их акций. Проще говоря — рейдерский захват. Вы можете подтвердить как-то свои слова? — Я могу предоставить вам целый ворох постельного белья, — холодно произнес Джон. — Думаю, что вашим экспертам не составит труда определить, сколько времени прошло с тех пор, как на них остались весьма специфические пятна. — Красноречиво. — Инспектор? — Да, Салли? — Ничего. Мы ничего не обнаружили. — Что же, я не прощаюсь, господа, мы еще увидимся. — Я в этом очень сомневаюсь, инспектор, — процедил сквозь нагловатую улыбку Джеймс. — Кстати, вы ведь не забудете принести нам извинения? — Приношу вам свои извинения, — едко ответил Диммок. Полиция уехала, оставив после себя довольно внушительный беспорядок. — Джим, ты ничего не хочешь мне рассказать? — спросил Джон, закуривая в гостиной, хотя дома предпочитал не курить. — Мне кажется, или в последнее время у тебя постоянно какие-то тайны от меня? Ты не говоришь, что происходит у тебя на работе, ты странно себя ведешь вообще. Постоянно уезжаешь, теперь к нам приехали с обыском… Что все это, черт возьми, значит? — Джон, не драматизируй. Все не так, — Джеймс промурлыкал эти слова, обнимая любовника и притягивая к своей груди. — У них и не было этих документов. Это просто подстава, обычная финансовая война. Они поняли, что не смогут расплатиться со мной по условиям договора, и тогда наняли кого-то, вероятно, чтобы создать видимость пропажи документов и обвинить в этом мою компанию и меня. Это мерзкий ход, но у них ничего не выйдет. Верь мне, Джонни. — Тебе ничего не грозит? — Нет, они ничего мне не сделают. — Хорошо… ты поэтому был такой все эти дни? — Да. Прости, не нужно было скрывать от тебя. Но я хотел как лучше. — Больше не будешь? — Не буду, — Джим потерся носом о мочку уха Джона, заставив того вздрогнуть. — Боже, не могу простить себе того, что произошло, — он опустил голову на плечо любовнику. — Забыли. — Джонни… — Не хочу думать об этом, главное, что теперь все разрешилось, — сказать это было, разумеется, проще, чем сделать, но Джон упрямо улыбался и не собирался продолжать разговор на эту тему. — Обещай только, что больше не будешь расслабляться всякой дрянью. — Обещаю, Джон. — Вот и хорошо. Давай лучше позвоним в службу уборки. Китти здесь одна не управится. — Прекрасная мысль, а потом мы все же сходим поужинать. — Да… только давай выберем место потише. — Как скажешь, — Джеймс поцеловал Джона в шею и отстранился. — Все, как ты захочешь. Остаток вечера медленно расплывался в зажигающихся огнях, и пока Джон восстанавливал душевное равновесие, старательно сглаживая собственные воспоминания с прежним заботливым Джеймсом в небольшом элитном ресторане, в квартире Шерлока Холмса кипела жизнь, отнюдь не связанная с его музыкальной деятельностью. — Мне нужны более веские факты, — процедил в очередной раз Майкрофт, начиная выходить из себя, что было крайне пугающим зрелищем для окружающих. — Все, что ты говоришь, не подтверждено до сих пор ни единой твердой уликой. — Я не могу строить дом без цемента, — Шерлок тоже был на взводе, хмуро оглядывая Лестрейда. — Что сказал Джон, дословно, пожалуйста. — Со слов Диммока: он сказал, что может предоставить нам в доказательство целый ворох постельного белья. — Это тоже не доказательство. — А что ты предлагаешь, Шерлок? Документов у него не обнаружено, алиби только с их слов, но и его оспорить нам нечем! Что я должен был сделать? Арестовать его, не имея на руках ни одного козыря? — Ему не нужны эти документы. Он вполне может пожертвовать несколькими миллионами контракта, забрав акций на миллиарды. Но неужели вы не обнаружили хотя бы одну зацепку? В полиции все такие идиоты? — Надо было ехать самому и копаться в их грязном белье, — огрызнулся инспектор. — Вы прекрасно знаете, Лестрейд, что я не могу этого сделать. Если бы Джон застал меня там, вся моя конспирация, да и наша операция тоже, полетела бы к чертям. — Тогда прекрати срываться на мне, я сделал все, что мог. Мы перерыли весь дом и офис, но не нашли ничего, что могло бы дать хоть одну зацепку, указывающую на его связи с торговцами оружием или на отмывание денег. Он слишком умен, чтобы так легко подставляться. — Просто никто из ваших подчиненных не умеет работать. — Да что ты говоришь, гений. — Прекратите оба, — властно прервал Майкрофт эту словесную перепалку. — Вы похожи на детей. Шерлок, ты тоже не выполняешь своих обязанностей. Что по поводу Джона? Шерлок прикрыл глаза, вспоминая уставший и невыспавшийся вид Уотсона, его замедленные движения, осторожные пальцы, тяжелые руки. Упоминание о том, что Джон провел всю ночь с Джеймсом Мориарти, выбило его из привычной отстраненности. Это было опасно, но почему-то притягательно. Прежний жар, который он ощутил, увидев их вместе, вернулся вновь, опаляя грудную клетку и заставляя поджимать губы в неудовольствии. — Он странно вел себя на репетиции, — неохотно признал Шерлок. — Уставший вид, синяки под глазами — вероятно, после бессонной ночи, руки были тяжелыми, играть ему было явно больно. Вообще все движения были скованы и осторожны, словно он экономил энергию. Репетицию он закончил раньше обычного и не остался, а сразу ушел. Я даже не успел перехватить его или заметить, куда он направился. Но вид его… он был чем-то расстроен и потерян. — Это все домыслы, а вот остальные твои наблюдения вполне говорят в пользу того, что Джон Уотсон мог руководить и даже участвовать в нападении на офис компании. — Я уже говорил тебе, что не верю в его причастность. — Говорил, — Майкрофт настороженно оглядел брата, — однако, ты сам делаешь выводы не в его пользу. Осторожнее, братец, ты стоишь на самом краю. Ты, видимо, позабыл тот урок в твои семнадцать лет? Даже самый приятный человек может оказаться последней мразью. Посмотри на Мориарти: он привлекателен, успешен, и все, кто знает его, отзываются о нем исключительно с придыханием и восторгами. На деле же он — один из самых опасных людей в стране, если не самый опасный. В его руках власть над большинством преступных синдикатов. Ты всерьез можешь верить в то, что Джон настолько идиот и просто не замечает, с кем живет рядом? Нет, мой дорогой, он потворствует ему и помогает. Ты сам это доказываешь, каждый раз описывая мистера Уотсона, и никакой гениальный талант музыканта не спасет его. — Ты забыл, что музыка тоже может говорить? — Музыка может говорить и из светлой части его души. А вот такие совпадения… что я говорю об этом? — Вселенная в редких случаях ленива. — Рад, что ты помнишь хотя бы этот урок. Трель телефона Лестрейда прервала этот неприятный разговор, заставив мужчин замолчать и продолжить свою дуэль немилосердными взглядами. Шерлок негромко перебирал струны скрипки, ожидая, когда инспектор договорит. Наконец, тот положил трубку и обернулся к обоим Холмсам с мрачным видом. — Сегодня в четыре часа утра поступил звонок в пожарную службу. Старушка проснулась и увидела в окно, как горит заброшенная фабрика у реки. Пожарные приехали спустя двадцать минут, застав дом полностью в огне. Пламя удалось потушить довольно быстро, под завалами были найдены пять обгоревших трупов. Сначала посчитали, что это бездомные, но в морге выяснилось, что у всех огнестрельные ранения. Один из трупов обгорел не полностью, частично сохранилась обувь. Это дорогие военные ботинки. — Ну, что же, кажется, мы нашли нападавших, — Майкрофт гадко улыбнулся. — Толку от этого мало, — огрызнулся Шерлок. — Вот именно, дорогой братец, вот именно. Ты занимаешься делом Мориарти уже больше полугода, а все, что у нас есть — это домыслы и нелепые умозаключения. Я надеюсь, что ты перестанешь поддаваться сантиментам и возьмешься, наконец, за работу. Вытаскивай как угодно из него, где бывает Мориарти. Наблюдай за Джоном, мне нужно знать, когда он с тобой, когда он срочно уходит, куда он уходит. И поставь уже датчик в его телефон. Не верю, что тебе до сих пор не удалось это сделать! Скорее, ты просто не хотел. А теперь, надеюсь, ты сопроводишь инспектора Лестрейда в морг, где осмотришь трупы. Всю информацию по вскрытию и судебно-баллистическую экспертизу я хочу получить утром, до репетиции. Приятной ночи, господа. Майкрофт поднялся, холодно кивнул на прощание и вышел. — Ваш брат просто невыносим. — Вы это мне говорите? Я с ним вырос. Собирайтесь, инспектор. Лестрейд устало потянулся и попрощался с надеждой выспаться. Впрочем, это всегда было призрачной мечтой. Он не помнил, когда последний раз мог поспать больше пяти часов. Работа отнимала у него все время — неудивительно, что жена не выдержала и ушла. Подавив тоскливые мысли, инспектор поправил шарф и вышел вслед за хозяином квартиры, захлопнув дверь. Город укрывался холодным одеялом, заворачивался в светящееся покрывало звезд и лениво ворочался, как большая собака на подстилке. Шерлок терпеть не мог полицейских машин, поэтому ехал в кэбе. Дорога до госпиталя святого Варфоломея, в морг которого отвезли найденные тела, заняла минут двадцать, пятнадцать из которых он благополучно проспал. На нижнем этаже свет был тусклый, и полуосвещенные коридоры нагоняли мрачности, несмотря на светлые стены. Этой ночью дежурила Молли Хупер — молоденькая девушка-патологоанатом. Она была застенчивой и милой, и инспектор частенько ловил себя на размышлении о том, как ей идет эта смущенная улыбка и легкая розоватость щек. Но ей не было даже тридцати, тогда как Лестрейду было уже хорошо за сорок. Так что все мысли о привлекательности мисс Хупер он душил на корню, памятуя о своем унизительном разводе. К тому же, она была влюблена в Шерлока. Это все замечали, даже те, кто страдал романтической близорукостью. — Доброй ночи, Молли, — поздоровался Холмс и слегка улыбнулся. — Шерлок, — девушка оторвалась от книги-приемки, куда вносила какие-то данные о своих «пациентах», и обернулась, тут же заметно покраснев и смутившись. — Мы с инспектором хотели бы осмотреть тела, которые привезли сегодня с пожара на старой фабрике. — Да, конечно. Я покажу, — мисс Хупер застенчиво прятала глаза и одергивала манжеты белого халатика. — Пойдемте. По пути в соседнюю комнату Шерлок натягивал перчатки и настраивался на рабочий лад. Нервозное движение Молли напомнило ему о том, как сегодня на репетиции Джон поправлял рукава рубашки. Что он скрывал? Его чувства и мысли неотрывно следовали за Уотсоном. В работе ли было дело? Вопрос. Но отступать Холмс был не намерен, он во что бы то ни стало доберется до разгадки. — Вот, — Молли привела мужчин в одну из соседних комнат, — я еще не совсем закончила, да и вы, инспектор, обещали заехать, так что все пять тел на этих столах. — Какое заключение? — Шерлок склонился над первым убитым. — Все расстреляны, умерли до пожара. Стреляли в область сердца и в голову. Контрольные выстрелы присутствуют. Ни одной раны в живот или конечности. — Палачи. Видимо, это были сторонние наемники, своих людей Мориарти так просто бы не убил. Если, конечно, это действительно наши разыскиваемые. Понабрал мелкой шушеры, кого не жалко было пустить в расход. Бензин? — Да, все тела были облиты. — Понятно. Заключение баллистической экспертизы уже есть? — Будет примерно через час. — Хорошо. Я пока займу твой микроскоп. — Конечно. Кофе? — девушка вновь смутилась. — Да. — А вам, инспектор? — Молли обернулась к Лестрейду и неловко ему улыбнулась. — Да, если можно покрепче и сахара… — Три ложки, — она негромко рассмеялась. — Я помню. Вы сладкоежка. Шерлок презрительно фыркнул и отошел к столу, где располагалось оборудование для исследований. Ближайший час он переходил от одного тела к другому, что-то изучал, в первую очередь, конечно, обувь. Случайно не пострадавшую в пылу пожара. Балка обвалилась и перекрыла доступ огню. Ботинки оплавились, но по ним еще многое можно было сказать. Дело старательно заходило в тупик, поэтому Холмс без устали искал хотя бы одну зацепку. — Вот, — негромко прервала его исследования мисс Хупер, — экспертиза пришла. — Странно… — протянул Шерлок и углубился в чтение документа. — Только пистолеты, три «Зиг-Зауэр» и один «Браунинг». Очень интересно. Спасибо, думаю, что я закончил. — Что скажешь, Шерлок? — мгновенно поднялся Лестрейд, подходя ближе. — Пока ничего, — Холмс вздохнул и устало потер лоб. — Люди ли это Мориарти? Думаю, что да. Хотя выбор оружия совершенно нетипичный. Обычно это автоматы и винтовки. В этот раз пистолеты, но я склонен думать, что он нарочно сменил стиль. Ботинки армейские, но купить такие можно по всей Англии. Земли на них немного, судя по составу, она как раз с места убийства. Отличительные знаки отсутствуют, единственное, что могу сказать — у парня был явный псориаз, поглядите внутрь: частички кожи и остатки мази. Не уверен, что нам это пригодится, но отметить стоит. По остальным убитым: двое явные наркоманы, один алкоголик. Больше сказать нечего. Нужно изучить состав крови, чтобы выявить наркотик, который они принимали — может быть, это тоже даст зацепку, но на этом все. Все они, скорее всего, бывшие военные, Мориарти специализируется на подборе именно такого типа бойцов, но хорошие кадры он просто так не выкидывает, значит — преступники. Можно поискать среди пропавших, хотя у большинства вряд ли найдется кто-то, кто мог бы их разыскивать. Судя по ботинкам, на достаток они не жаловались, но найти работу после армии, да еще и преступнику сложно. Будь они в одной из преступных группировок, Мориарти не стал бы их убивать, да и вообще связываться, значит — мелкая банда. Все эти сведения не приводят ни к чему определенному и не дают возможность узнать их личность. — Он слишком хорош. — Да, не могу не признать, что он опережает нас и пока не делает ошибок. Но я уже сказал, что Джон и есть оружие против него. Нужно заставить его нервничать, их разлад заставит его быть эмоциональным и совершить промашку. — Ну, так сделай уже что-нибудь. — Я пытаюсь, но это не так-то просто. — Раньше у тебя не возникало проблем с тем, чтобы вывести людей из себя, — понимающе хмыкнул Лестрейд. — Значит и в этот раз все удастся, — презрительно поджал губы Шерлок и приподнял одну бровь в насмешливом жесте. — Ты как хочешь, а я домой. — Приятно снова не выспаться, инспектор. — Узнаю старину Шерлока, — проворчал Лестрейд, глядя на удаляющуюся фигуру Холмса, и отошел попрощаться с Молли. Шерлок не стал ловить такси: нужно было пройтись, очистить голову и подумать. Город всегда помогал ему в этом. Удивительный, прекрасный, древний город знал, какими дорогами вести его домой. Ему просто нужно было отдаться со всей страстью, как и музыке, чтобы услышать всю глубину бьющегося сердца — вечного и мудрого. Дышать воздухом Лондона — нет, не теми запахами, что распространяли рестораны, кафе, люди, а сутью его — расплавленным золотом тайн, всегда было заманчивой частью прогулок. Эхом отдавались шаги, выстукивающие новый маршрут по брусчатке, а воздух сгущался и насыщался тьмой. Последние часы перед рассветом самые темные, но как же красиво разводят их серебром и сиреневой краской первые отблески поднимающегося солнца. Если бы можно было так же разогнать и свои страхи, свои сомнения, свою тьму, прочно поселившуюся меж ребер. Если бы можно было верить, как в детстве, отдаваясь возникающим привязанностям со страстью, присущей лишь детям. Если бы глаза и музыка действительно говорили правду. Джон завораживал Шерлока, и отмахиваться от этих мыслей уже было невозможно. Но как же поступать? Ответов у него не было, зато было странное смущающее его чувство и дело, которое распутать можно было только с помощью Джона Уотсона. Оправдывать свой интерес и желание сблизиться всего лишь работой было бы очень заманчиво, если бы не одно «но» — выполнять поставленные перед ним задачи Шерлоку совершенно не хотелось. Потому что Джон узнает об этом однажды, обязательно узнает, когда завершится их расследование и Мориарти упрячут в тюрьму, и разочарование — то самое, что он уже видел однажды в этой ультрамариновой чистоте — обязательно появится там снова. Делать Джону больно не входило в его планы, хотя было жизненно необходимо. Знакомая дверь уже маячила перед его взором, а ответы все не приходили, и впервые на его памяти Лондон не смог помочь, только загадочно мигало звездами небо, танцуя свой бесконечный вселенский танец света. Ветер неспешно подталкивал в спину и нашептывал, зарываясь незримыми пальцами в волосы: «Самым мудрым решением будет лечь спать». И Шерлок подчинился, ведь Лондон был тем, кого он слушался беспрекословно и, возможно, ответов на его вопросы не было потому, что город ревновал свое право, так странно переданное пианисту, умевшему слушать его напевы. Сон накрыл его уставшую голову своими ладонями, едва кудри коснулись подушки. А вот Джону не спалось, и причиной тому были кошмары. Заснуть ему удалось, лишь пару часов провалявшись в кровати, рядом с расслабленным телом Джеймса, который был весь вечер просто безукоризненно нежен и заботлив, но от этого рвения за несколько миль разило чувством вины и недосказанностью. Поэтому нельзя сказать, что вечер прошел для Джона удачно. Сомнения и тревога бессовестно устраивали в душе хаос, переворачивая все вверх дном и смущая и без того болезненные воспоминания. Визит полиции тоже не добавлял ситуации ни романтизма, ни спокойствия. Было во всем этом что-то настолько острое, что Джон колол пальцы, пытаясь добраться до истины, но что это, понять не получилось. Отбросить все и просто наслаждаться разговором он пытался каждую третью минуту из всех проведенных в ресторане и по пути туда и обратно. Джим поражал прежней словоохотливостью и если бы не ссоры последних дней, то Джон мог бы только откровенно радоваться такой перемене. Оказавшись в постели, Джеймс повел себя крайне осторожно и ни жестом, ни словом не попытался склонить любовника даже к небольшим ласкам. Просто уткнулся ему в плечо и довольно скоро уснул. Когда же благословенное забытье навалилось и на Джона, успевшего извести себя всякого рода мыслями и подозрениями, а также сомнениями и тоской, то было прервано мгновенно вернувшимся кошмаром. Себастьян Моран — личный ад Джона Уотсона — скалился в темноте сознания и вновь разбивал его хрупкий мир равновесия. Вот только был ли это Себастьян или этот черный взгляд принадлежал кому-то другому? С криками бывший военный врач выпутался из вязкого сна, где лицо Морана сменялось лицом Мориарти. Джим взволнованно будил его, утешающе гладил по плечу и доверчиво всматривался в глаза. Больше всего Джону хотелось хотя бы отвернуться. Но отчаянно решивший переступить через себя и сохранить равновесие отношений, он только вздохнул и устроился в объятиях любовника. Так прошла ночь и наступил холодный рассвет, фиолетово-алым пламенем расходящийся по небесам и раскрашивающий волны канала крупными мазками кисти в футуристическую картину. Джеймс поднялся с постели, осторожно поправляя одеяло на Джоне, и ушел в душ. Завтракать дома сегодня не входило в его планы, была масса дел, требующих его немедленного вмешательства. Визит полиции — это лишь первая часть противостояния, которое началось с появлением Шерлока Холмса в опасной близости от его деятельности. Детские игры кончились и на горизонте возникли крупные ставки, которые Джеймс не собирался отдавать. Джон волновал его, но вряд ли он теперь и близко подойдет к этому сыщику-любителю, а вот алиби и вновь утвержденное на любовника право ворочались где-то в глубинах души, разливаясь виолончельными нотами откуда-то из прошлой жизни. Джим редко играл на инструменте, но звучал исключительно в этих гулких низких тонах. В любви тоже нужна твердая рука — на одних сантиментах далеко не уедешь. Дверь за ним закрылась с тихим щелчком ровно в тот момент, когда наверху проснулся Джон, распахивая глаза после очередного витка кошмарного сна. За ночь он совершенно не отдохнул, и все тело чувствовалось по-прежнему разбитым. Будто чужое, оно плохо слушалось, и хотелось плюнуть на все и остаться в постели на весь день, чтобы спокойно пожалеть себя и не храбриться. Вздохнув и побранив себя за малодушие, Уотсон поднялся. Руки выглядели не лучше, чем вчера, подживающая кожа неприятно стягивалась и не давала забыть о неуклюжей игре накануне. Репетиции всегда приносили удовольствие и благодушие, но сейчас Джон ловил себя на мысли, что подорванное доверие к Джиму нарушает его привычный уклад и влияет на него самым неблагоприятным образом. Теплый душ не успокаивал голову, завтрак не вызывал желания. И только город встречал его, потерянного в этом водовороте темно-серого хаоса, привычным гулом и тихой мелодией улиц. Утренняя газета, кофе, метро, сообщение от Джеймса — все было до безобразия правильно в неправильно выгнувшейся жизненной реальности. В зале уже одиноко бродил Шерлок и натирал смычок канифолью. — Доброе утро, — Джон улыбнулся. — Доброе утро, — Холмс ответил на улыбку и подхватил скрипку, подходя к роялю. — Помочь? — Буду рад, — Шерлок положил инструмент на плечо, ожидая в расслабленной позе, пока Джон повесит свою куртку и сядет за клавиши. — Ты выглядишь усталым, — безапелляционно заявил он, так что мужчина поморщился. — Не обращай внимания, просто небольшие личные неприятности, — Уотсон выдавил из себя улыбку и выдал длинное тягучее «ля». — Кто-то говорил мне, что личные трудности не должны отражаться на работе, — Холмс медленно подтягивал колки, добиваясь идеального звучания. — Ты прав, — Джон усмехнулся, но сдержать вздоха все же не смог. — Ужасно было, да? — Это не мое дело, Джон, но однажды ты сказал, что если мне понадобится помощь, то я могу попросить ее у тебя. Сейчас я ясно вижу, что помощь нужна тебе. Когда захочешь поговорить — я всегда к твоим услугам, — Шерлок бросил взгляд на смущенное лицо собеседника, подмечая какие-то ему одному заметные детали и выстраивая наиболее вероятный вариант развития событий этой ночью. В голову лезли непрошеные мысли и воспоминания о вчерашнем разговоре с инспектором. — Будь добр, повтори «ми». — Спасибо, Шерлок, — Джон снова улыбнулся, — но не думаю, что здесь ты сможешь мне чем-то помочь. Я буду в норме через пару дней. — Хорошо. И все-таки мое предложение остается в силе. Из холла послышался громкий смех Денни, шедшего почти в обнимку с Мэттом. Последний удерживал этот ураган за плечи и с трудом пытался не расхохотаться так же громогласно. — Привет, Джон! Привет, Шерлок! — во всеуслышание поздоровался Литовски. — Боже, Денни, твой голос надо запретить в местах с хорошей акустикой. — Наш идеальный руководитель, наконец-то, пришел на репетицию с похмельем? — развеселился еще больше Денни. — И не мечтай, умник. — Ну вот, образ ангела не разрушен. Куда ты вчера слинял? Даже не остался с нами на ланч. Совсем бросил коллектив, — кларнетист удрученно покачал головой, однако глаза хитро блестели на его живом красивом лице. — Заканчивай, лиса, — поддразнил друга Мэтт. — Что, только у тебя может быть личная жизнь? — Да какая тут личная жизнь! — всплеснул Денни руками. — Куда ни пойду, везде — ты. — Так ты же сам меня и зовешь, — не сумев сдержаться, гитарист рассмеялся, расстегивая чехол с инструментом. — Вот ведь точно. Все, вечером у меня от тебя выходной! — А вот и нет, мы собирались в музей, ты же сам достал пригласительные. — А я девушку позову! — Ага, с гордым именем Дерек, — фыркнул Мэтт. — Ревнуешь? — Ни капли, потому что билеты ты все равно оставил у меня. — Блин. Попал. Да что вы все ржете? — спросил Денни, сам еле сдерживая серьезное выражение лица, которое напустил на себя. — Вам не в оркестр надо было идти, а в субботние вечерние передачи работать! — рассмеялся Джон, чувствуя, как тугой комок нервов распадается и затихает. Его организм потрепан, но жив, потому что вот оно — сердце, бьется живое и чистое. И все будет хорошо, обязательно будет. Репетиция, вопреки опасениям Уотсона, прошла неплохо: он выбрал несколько композиций, где рояль солировал как можно меньше, отдавая пальму первенства своим музыкантам, которые сегодня вели его сквозь тернии души обратно к светлому успокоению. Музыка лилась неспешно и почти торжественно: то затихая, то вновь нарастая, чтобы громом поразить все тревоги и волнения, разливалась чистым дождем по пальцам, возвращая им уверенность, а на лицо Джона — улыбку. Взгляды уже не казались удивленными или неприятными, наоборот, вернулась защищенность, а кошачьи глаза Шерлока, следившие за ним, вызывали приступ благодарности. Было все же приятно пробиться через броню этого человека и увидеть, как он переживает и заботится о ком-то. В который раз Джон думал, что искренне не понимает, почему он не прижился ни в одном из коллективов ранее. Это была загадка, которую он не хотел вытаскивать из Холмса, наоборот. Ему очень хотелось, чтобы он сам о ней рассказал. Почувствовав в себе вновь интерес к жизни и чужим судьбам, Уотсон совсем расслабился и руки, кажется только того и ждавшие, заскользили по клавишам рояля мягче и нежнее, оставляя болезненные рваные прикосновения в прошлом. Время подошло к концу и, тепло прощаясь, музыканты стали разбредаться. Мэтт был захвачен в плен не имеющим личной жизни Денни и снова утащен в неизвестном направлении, а у Джона возникал коварный вопрос: кто из них еще кому этой жизни не дает. — Не возражаешь против компании? Или снова убежишь? — раздался позади него чуть насмешливый голос, раскаты которого переливались в акустическом совершенстве зала. — Нет, — усмехнулся Джон, — наоборот, буду рад, если покуришь со мной. — С удовольствием, — Шерлок застегнул футляр со скрипкой. — Знаешь, тут на втором этаже кто-то играет блюз. Очень красиво. — Знаю, это Эдриан. — Расскажешь? — Он играет в блюзовом кафе на Бонд-стрит каждые среду и пятницу. А в остальное время почти всегда здесь. Владелец студии его двоюродный брат. Если не ошибаюсь, у него около шести альбомов, и он играет с лучшими оркестрами джаза и блюза. — Солидно. — Не то слово. Правда, он очень замкнутый. — И как ты узнал все это о нем? — усмехнулся Шерлок, думая, что у Джона сверхъестественная способность пробиваться за выстроенные стены людей. — Он нашел мою курилку. — Брат в курсе? — Как же. Он ему строго-настрого запрещает курить. Так что, у нас общая тайна. — Да, законы против курения сближают. Мужчины рассмеялись, поднимаясь все выше по ступеням и выбираясь на крышу к свежему воздуху и прохладному ветру. Небо сегодня было не пасмурным, но и не ярким: какие-то акварельные разводы лазурной краски с примесью грязного дыма. Джон достал сигарету и полез в карман за зажигалкой, когда прямо перед его носом вспыхнул синеватый огонек. — Спасибо, — пробормотал Уотсон, с наслаждением затягиваясь терпким дымом. — В прошлый раз ты курил другую марку, — заметил Шерлок, выдыхая ароматные кольца. — Эти не во всех магазинах есть. Вечно я так. — Любишь редкие вещи? — Не то чтобы. Никогда не задумываюсь об этом, но так само получается. — Могу посматривать для тебя эту марку, если хочешь, — небрежно сказал Холмс и снова затянулся. — Именно в красной пачке? — Да брось, — Джон смутился. — Это лишнее беспокойство. — Мне не сложно, — улыбнулся Шерлок. — Так в красной пачке? — Да. Время медленными шагами ступало по темному настилу крыши, стараясь обходить заболтавшихся мужчин. Шерлок рассматривал умиротворенное, хотя и по-прежнему усталое лицо Джона, и мысли его текли в каком-то совершенно неожиданном русле: было так привлекательно наблюдать, как тонкими губами он обхватывает кончик фильтра и затягивается, отрывая от сигареты пальцы, чтобы потом снова схватить ее и выдохнуть белоснежные клубы. Хотелось попробовать вкус его дыма, вкус горечи на его губах, вкус языка — его всего хотелось распробовать на вкус. Джон что-то говорил и говорил, а Шерлок уже не слушал, улыбаясь своим странным желаниям. Черт с ним с делом, в конце концов, когда разум отказывается работать от изнеможения прикоснуться! Холмс резко отбросил окурок в урну и шагнул, сметая то небольшое расстояние, что разделяло его от объекта его мыслей. Прижав к себе за талию совершенно ошарашенного маэстро, он обхватил пальцами его подбородок, а губами прижался к его губам, почти вылизывая их и осторожно толкаясь языком внутрь приоткрытого от удивления рта. Запах сигарет, смешанный с запахом одеколона и немного пота будоражил сознание, вкус был именно таким, как и представлял себе Шерлок всего пару минут назад — немного терпкий, со сладкими нотами, от которых хотелось урчать и выцеловывать каждый миллиметр тонкой розовой кожи. Прошло всего несколько секунд, и Джон поднял руку, отталкивая от себя Шерлока, упираясь ему в плечо и пытаясь протестующе что-то сказать. Холмс не намерен был удерживать его, просто разомкнул объятья, позволяя Уотсону отстраниться, жадно хватая воздух, хотя неизвестно, с чего бы — кажется, поцелуи еще никому не мешали дышать. Джон застыл, опустив глаза и напряженно обдумывая создавшееся положение. Когда он мог дать Шерлоку хоть один намек на то, что заинтересован в нем? Или его доброе к нему отношение сыграло с ним злую шутку? Конечно, скрипач мог заметить некоторые не самые невинные взгляды, которыми он награждал его руки, но будь проклято небо, если бы хоть кто-то мог отвести взгляд от подобного совершенства! Чуть успокоившись, Уотсон решил, что стоит просто объясниться. — Шерлок… — Да, Джон, — заинтересованно спросил наглец, хотя в голосе сквозила неприкрытая усмешка. — Хм. Что ж, мне очень жаль, но ты, верно, забыл, что я состою в отношениях. Да и зачем тебе, красавцу, такой старик? — Уотсон неловко выдавил из себя смешок. — Мне очень нравится общение с тобой, но исключительно в дружеском ключе. Жаль, если я спровоцировал тебя, но… я бы попросил тебя больше так не делать. — В самом деле? Несмотря на то, что ты плохо спишь, выглядишь загнанным и совершенно был не рад видеть своего мужа, ссорясь с ним, еще даже не сев в машину? Твои проблемы определенно связаны с домом, а это значит, что ты не счастлив. Даже музыка не могла тебя успокоить. Ты не видел своего лица вчера. И, несмотря на все это, ты считаешь, что состоишь в отношениях? Что же это за отношения, где одному партнеру наплевать на другого? Джон не мог ничего ответить, только открывал и закрывал рот, подобно выброшенной на берег рыбе, которой себя и ощущал. Казалось, что все его сомнения сейчас выбросили свои иголки в его сердце от этих насмешливых и спокойных слов, а воздух просто свернулся вокруг, образуя вакуум. Шерлок же неспешно подошел, протянул руку и нежно провел по щеке Уотсона костяшками невыносимо длинных пальцев, а затем склонился к губам, прикасаясь в невесомом жесте, чувствуя, как сердце то бешено бьется о ребра, то замирает в один миг. Он отстранился сам, чувствуя, что Джон сжался сильнее, чем до этого, и наткнулся на синий лед. — Все? — Джон… — Мистер Холмс, мне кажется, вы забыли, что я ваш руководитель. А еще вы забыли, что я не давал вам своего разрешения на подобное фривольное поведение. Сделаете так еще раз, и мне придется поднять вопрос о вашем дальнейшем нахождении в моем коллективе. Хорошего дня. На этих словах Джон резко развернулся и, упрямо вздернув подбородок, вышел с крыши. Он сбегал по ступеням, злясь на себя, на Шерлока, на Джима, на свою дурную привычку, даже на ни в чем не повинную крышу. С чего все вокруг считают, что могут распоряжаться им, как захочется? С чего они берут все, что хотят, не спрашивая его разрешения? Что это за чертов крест, который он тащит на своих плечах с самой юности? Уотсон забрал куртку из зала и вышел на улицу. Злость внутри требовала выхода, будоража кровь, а поцелуй огнем жег губы, как и прикосновение пальцев еще ощущалось щекой. Решив, что лучше всего сейчас пройтись, Джон отправился в сторону бутика Патрика, совсем забыв, что делать этого не стоило, стирая ладонью с кожи память о чужих касаниях. Шерлок, стоя на крыше, провожал взглядом удаляющуюся фигуру и бессильно сжимал кулаки. Невыносимо было осознавать, что он его просто отверг. Неужели Джон не чувствует ничего из того, что разрывает его собственную душу? Неужели не слышит музыку в том напряженном, искрящемся воздухе? Что? Господи, Боже, Шерлок Холмс, кому ты продал свое сердце? Признаваться в том, что влюблен в человека, который только что обещал навсегда разорвать с тобой любые отношения, если ты позволишь себе еще хоть раз поддаться чувствам, было мучительно. Еще хуже было осознавать, что этот человек живет с ужасающим существом, почитая его, как божество. Злость накатила на Шерлока привычной волной, окутывая его в непроницаемый кокон, который не давал другим людям приблизиться к нему, и который Джон отбросил одной своей теплой улыбкой. Что ж, Джон Уотсон, ты убедишься в том, что ты непроходимый тупица, и увидишь, что представляет собой твой ненаглядный муж! Брезгливо передернув плечами, Шерлок решил, что гоняться за ним он не станет. Пусть Майкрофт приставляет к нему слежку, разыскивает по камерам, а сам он больше не намерен сегодня унижаться. Спустившись вниз и забрав пальто и скрипку, Холмс вышел из здания и поймал такси. — Улица Святого Якова, пятьдесят четыре. По дороге мысли никак не хотели успокаиваться и вновь возвращались к происшествию на крыше. Злость не утихала, но собственная броня могла защитить только от угроз извне. Что делать с взбунтовавшимся сердцем, Шерлок не знал и, честно говоря, вообще имел об этом очень слабое представление. Просто потому что никогда и ни в кого не позволял себе влюбиться. Таксист уверенно вел машину по дорогам, приближаясь к улице бутиков. — Остановите здесь, — вдруг попросил Холмс, протягивая водителю несколько купюр. — Спасибо, сэр, — радостно отозвался тот. Шерлок, не слушая его, выбрался из салона и направился к кафе. Стоит успокоиться, Патрик Хельман — не та фигура, к которой можно приходить в подобном расположении духа. Не то чтобы он обидчивый, но гордый и прекрасно знает себе цену; ссориться с ним не хотелось, а уж лишиться его костюмов — тем более. Чашка кофе ему сейчас была жизненно необходима. Шерлок даже не стал садиться за столик, предпочитая остаться за барной стойкой, где его и застало сообщение от старшего брата. На прикрепленной к нему фотографии был запечатлен первый из двух поцелуев на крыше и подпись:

«Интересный способ манипуляции ты выбрал, дорогой брат. Надеюсь, что это все же не сантименты, иначе мне придется поискать кого-то на твою замену».

Настроение превратилось во что-то настолько отвратительное, что будь Шерлок чуть более прежним, чашка уже была бы разбита о противоположную стену в опасной близости от головы бармена. Вздохнув, он оставил деньги и вышел. Бутик Патрика Хельмана встретил его необычной тишиной и почему-то отсутствием вездесущих девушек с фальшивыми улыбками. Прекрасно зная дорогу, Холмс прошел дальше по коридору, поднимаясь на второй этаж, когда до его слуха стали доноситься обрывки разговора с удивительно знакомыми голосами. — …невероятно. Что нужно было делать, чтобы довести тебя до такого состояния? — Ничего, все в порядке, правда, мы просто увлеклись. — Послушай, Джон, это… ненормально. «Джон? Не может быть». Шерлок поднялся и заглянул в зал, где обычно Патрик проводил свои примерки. На невысокой скамейке, обнаженный до пояса, стоял Джон Уотсон. Тело его покрывали синяки и следы укусов, руки оплетали красные следы то ли от веревки, то ли от наручников. Вспухшие запястья прекрасно объясняли неловкость пальцев, а весь вид говорил о том, что над ним поработал как минимум начинающий садист. — Шерлок? — Джон не злился, не сочился презрением, он испуганно вскрикнул. — Что ты здесь делаешь? «Я идиот», — подумал Шерлок, вновь оглядывая фигуру маэстро и ужасаясь открывшемуся виду и содеянному им самим на крыше. _______________ Tremendo [трэмэ́ндо] — пугающе.