Once In A Lifetime

      Разумеется, этой ночью ни тому и ни другому не под силу было спокойно отойти в сонное царство, ведь когда в груди целый фарш из чувств и ощущений, предрассудков и принципов, трудно сконцентрироваться хотя бы на собственном дыхании и, досчитав до ста, заснуть. Поэтому сейчас матрац ужасно неудобен, простыни становятся невыносимо колючими, а тот, кто в нескольких метрах от тебя, вдруг кажется чуть более важным, чем воздух.       Быть может, здесь не обошлось без колдовского вмешательства Лиама и Софи? Может, на самом-то деле они – мировые злодеи, опьяняющие молодых людей чувствами, что обоим в новинку, а затем пускающие в ход запретные карты?       …Даже не предполагая, что в рукавах у наших несчастных таятся козыри в лице зарождающейся влюбленности?       За всю свою восемнадцатилетнюю жизнь Гарри еще не постиг этого светлого чувства: его максимальная близость с девочками была на уровне невинных поцелуев в губы и обнимания тонкой талии, а то, что те дули губки на него за то, что тот не повел их на следующий день на последний ряд в кино, мальчика ни капли не волновало. Ведь сердцу не прикажешь, верно? К тому же интерес к особям женского пола у него подозрительно быстро пропадал, как гамбургер, попавший в поле зрения Найла. А то, что у некоторых молодых людей имеются весьма привлекательные черты лица, накаченные ягодицы или чудные шутки, Гарри заметил не так давно: поначалу эта его тяга к парням не беспокоила до слезных молений небу за то, что он – отчего-то не такой, как все, но когда одним прекрасным днем Стайлс признался Найлу в том, что он, кажется, не тот, за кого друг его принимал, жить стало несколько легче – к тому же, верные друзья на то и даны, чтобы продолжать любить своих олухов в любое время при любых обстоятельствах.       Но ясно как день еще и то, что у Гарри никогда не было столь обжигающей близости с кем угодно, уж тем более с пацанами. И хоть Луи мало похож на того, кто намерен ежедневно дарить Стайлсу букеты ромашек и шептать на ушко комплименты, сердечко в левой части груди, что снится Луи в кошмарах, так некстати вносит свою лепту о том, что Гарри плевать, и на самом-то деле Луи – наисветлейшая душа, сокрытая под грубой кожурою тьмы.       Ночь медленно тикает за окном, но дыхание на соседней кровати не выравнивается и спокойствия в душе не прибавляется тоже, поэтому внутри живота Гарри всё скручивается в морской узел, а карнавал бабочек, разместившихся в темнике, в самом разгаре. Темень между ними всё накаляется, эти дурацкие метры становятся всё невыносимее, и если бы хоть кто-то из них оказался чуть смелее второго и просто привстал с кровати, надел бы на ноги мягкие тапочки, крадучись, прошагал бы в противоположный угол дома и, присев на край постели, погладил другого по голове – мир стал бы казаться чуть лучше, верно?       Но Луи лежит неподвижной статуей в ледяной кровати, и компанию ему составляет лишь маленький паучок, что, кажется, с самого начала всей этой истории без разрешения арендовал часть дальнего угла и сообразил там паутинный дом на семерых.       Гарри же борется с самим собой в одиночку, а стрелка на циферблате не знает покоя и всё движется и движется, мысленно подгоняя двух глупцов. Но Луи – подлый трус, что боится кудрявых ожогов, а Гарри – милый, неопытный мальчишка, для коего последний их поцелуй показался извержением спящего тысячелетиями вулкана, а ведь это даже без дальнейшего развития сценария и того, что мог совершить с ним проклятый Луи Томлинсон.       А Луи уже видит во сне, как тонкая ткань, облегающая худые плечи, покоряется ему и без шанса на спасение летит куда-то на край земли, оставляя после себя маленький гостинец в лице этой – снова – мерцающей, пахнущей летом, кожи. Эти кудряшки, сотканные из шелка, и чуть низкие стоны, срывающиеся с алых губ и утопающие в сознании Луи, и стаи двукрылых красавиц, что с каждой секундой вихрем вылетают из парня и стремятся показать Гарри, как он стал для темной души дорог в считанные мгновения: поглаживание плеч, вдыхание запаха, стройные ноги, провоцирующий взгляд, два дня тишины, поцелуй на грани нежности и страсти и – вот, нате, ужасно нелогичный конец всей этой карусели, так что это мимолетное прикосновение к грубой, небритой щеке так же кажется Луи элементом сна, и…       Хрупкие доспехи Гарри, уютно согревающие его еще несколько минут назад, торжественно рухнули, оставляя после себя руины, и мальчик, усевшись перед кроватью Луи на колени, просто прикасается к его безупречной скуле, затем ведет пальцами по щеке и откровенно плюёт на то, что Томмо может проснуться, но, должно быть, именно это парню и надо? -Ты можешь не заниматься ерундой, а просто обнять меня? – слышит Гарри хриплое в темноте, а затем и продолжение фразы. – Только, чур, без фокусов.       Разумеется, сейчас не время для цирка, и Луи медленно двигается на правый край кровати, к стене, и, приподнимая одеяло, освобождает место для своего новоиспеченного ангела, и он вроде как еще до сих пор не верит, что это всё происходит с ним не во сне, но отчетливо уловимая усмешка Гарри и долгожданное «С радостью» ясно дают понять, что это не покалеченное сознание Луи играет с ним, и те самые стройные ноги, переплетающиеся с его ногами, реальны, как падающий снег за окном и два любопытных, умиленных взгляда. -Воздух становится теплее, ты замечаешь? -Замечаю, - Софи кивает головой и вдохновенно глядит на Лиама. – Надеюсь, к концу срока мы будем окружены летом… -Рядом с тобой у меня всегда лето, пусть я стою по колени в снегу, Соф. Тьма отводит взгляд и незаметно тает в блаженстве сказанных только что слов. -Всегда.