Once In A Lifetime

      В эту ночь одиноко лишь серому, бледному ветру, гуляющему меж голых стволов деревьев, припорошенных снегом, и ему следует свято верить в чудо, если он не хочет так и остаться наедине с самим собой.       Как лозы фиолетового винограда, из коего забродит невероятного аромата и букета вкуса вино; как белоснежные ленты в волосах феи, кружащейся в дивном танце; как узорные снежинки этой зимней ночью, так и Луи и Гарри переплетены на этой тесной, но до боли в сердце уютной постели, и даже эти темные простыни и одеяла совсем не пугают Гарри – ведь его окружает Луи, Луи, Луи.       Всё, что произошло в последние минуты, подобно сну: кудрявая головка Гарри ложится на подушку совсем близко к дыханию Томмо, и последний, если по правде, думает, что совсем скоро – в течение этой секунды – умрет от переизбытка чего-то такого, что раньше не приходило к нему даже на ум – что уж говорить о визите в самое сердце. Беспокойный сон прервался теплыми ладонями Гарри, обвевающими его талию, как он и попросил. И кудрявый без намека на трусость и Бог знает что еще, примкнул губами к оголенному плечу, от коего уже совсем не пахнет темнотой: кожа Луи будто еще не обрела необходимого ей аромата и… вкуса. Если этот самый вкус есть у Гарри, что пленит и волнует Томмо каждый Божий день, то, значит, и у Луи будет иметься таковой – всё по справедливости. А Луи дышит в потолок, тая в окруживших его длинных, тонких руках с широкими, теплыми, уютными ладонями, и проходит пара секунд прежде, чем дальней рукой он обвевает кудрявого за пояс и блаженно умирает от удовольствия.       Эта ночь самая теплая из всех, что они прожили здесь и проспали порознь. Сегодня даже для Луи черная ночь приобретает иные краски. И Гарри глубоко вдыхает почти что своего Луи вместо воздуха, понимая, что в ближайшую вечность его ладони не будут обжигать бедного потерянного парня.       Луи чувствует на своем плече отпечатки носика и губ Гарри, и он должен быть полным болваном или бесчувственным мертвецом, чтобы не улыбнуться так сладко и довольно, что кожа на щеках станет трескаться от непривычки сего действа. -Знаешь... – начинает Гарри в плечо Луи, надеясь, что тот расслышит его слова. -Знаю, - отзывается Луи и слегка усмехается. -Я… -Ты… -Не хочу… -Торопиться? -…Угу. -Я согласен. -На что? -На всё. -Прямо-таки на всё? -Разумеется, Гарри. Мы… -Так всё-таки существует это «мы»? – с надеждой вопрошает мальчик, поднимая взгляд на Луи, что еще глядит в потолок, но рисует перед глазами его лицо. Да повернись же, чего тебе стоит.       И Луи робко оборачивается к Гарри, встречаясь своим носом с его, и по телам обоих несется несколько сотен тысяч электрических зарядов, а время не останавливается и всё ещё неустанно течёт мимо них, но каждая секунда рядом друг с другом замирает целой жизнью в памяти обоих. -А ты хотел сдаться при первой же трудности?       Ресницы Гарри слегка дрожат, когда он улыбается этим словам. -Никогда.       Теперь пришла очередь Луи. -Ты больше не будешь пользоваться запрещенными приемами? – уточняет он прямо в губы Гарри. – Я не хочу снова быть поджаренным бифштексом.       Кудрявый хихикает и вдруг делает самое необычайное, что только выпадало на долю обоих: он потихоньку ластится своим носом к носу темника, для которого понимание, что сейчас, во столько-то столько-то по местному времени, кто-то живой, настоящий, невыдуманный (подумать только, сам ангелочек!) дарит ему самую настоящую… нежность, выбивает из головы всякие сомнения по поводу того, что всё-таки в его жилах течет не чистая Темная кровь.       Их разделяют сбившиеся дыхания, смешанные в одно, и, возможно, Луи тотчас расплачется от накатившей тоски к тому самому некто, кем может быть хоть облезлый кот или хомячок, кто относился бы к Луи так, как ни кому другому, но ведь Гарри в сто раз лучше всякой живности и вообще… Луи чувствует себя идиотом, сравнивая Гарри с хомяками. Он безмолвно смеется собственным мыслям, вместе с этим отвечая Гарри на эскимосский поцелуй, потираясь о его носик.       Становится щекотно, приятно, ужасно хорошо. И почему они не делали этого раньше? Ах, да, они ведь слишком разные, ужасно противоположные друг другу (хоть по части истерик они частично похожи), но отчего-то сейчас, в самый разгар ледяной ночи, сжавшей их во временных рамках, казалось бы, так не вовремя, все предрассудки, опасения и принципы окунаются в Лету с головой и не смеют вернуться обратно, потому что, ну, кто устоит перед… ай-яй-яй, Гарри, мне ведь щекотно!       Они занимаются вышеописанной ерундой еще минуты три, прежде чем остановиться и, наконец-то, перевести дух и понять, кем они приходятся друг другу.       Прежде всего – темником, в котором с каждым днем просыпаются всё новые и, что не может радовать и ужасать одновременно, светлые чувства, и – ангелом, понимающим, что ему и вправду под силу изменить весь мир Луи.       Но так уж и весь?       В конце концов, Луи родился в месте, где даже не знают, что такое шоколад, а это, знаете ли, железный показатель.       Парни так сильно боятся спугнуть созданную ими атмосферу хрустальной тишины, звенящей хрупкости, что может разлететься на миллионы осколков в считанные мгновения, что, честно говоря, каждый из них до коликов в животе боится сделать хоть одно лишнее движение. Они так и лежат нос к носу, как жаль, что не губы к губам, но зато их взгляды переплетены сильнее, чем в самом страстном поцелуе: Луи еще никогда не приходилось тонуть в зеленом море, а Гарри – в настоящем небе, правда, безоблачном, но абсолютно точно ярком и синем.       Дышать друг в друга – знаете, как это здорово? Дышать друг другом – еще лучше. Луи ужасно хочется прикоснуться к этим губам еще раз, но он пообещал Гарри не торопиться с тем, чтобы… Боже, неужели он, действительно, признает то, что отчаянно влюбился, что само по себе просто невообразимо, да еще в самого настоящего кудрявого ангела?! Да, признаю. Да простит меня Тьма, Зейн и все местные шлюхи, включая Колдер, - я влюбился.       Но кто сказал, что Гарри всегда отличался завидным терпением? Он физически не может созерцать эти тонкие, такие ласково-грубые губы, что однажды заставили его забыть обо всем на свете, даже о звучании собственного имени… Прямо, как сейчас.       Снова.       Гарри целует Луи или Луи целует Гарри первым – разве это так важно?

Once in a lifetime it’s just right We made no mistakes