Once In A Lifetime

И если ты для мира потух, то я этого не заметил - Ты по-прежнему ослепляющий мои страхи свет *       Как хорошо, что на периферии миров нет тех заносчивых, наглых людей, что смеют будить тебя, стоит тебе задержаться в уютной кровати всего лишь до полудня. Как же здорово, когда твое спокойное пробуждение сопровождается дивным похрюкиванием кого-то очень важного – кто буквально распластался на тебе, сплетая все имеющиеся конечности с твоими и шепча губами во сне… твое имя. -Лу… Лу… Луи!       Герой сна Гарри посмеивается в свой поврежденный ныне кулачок, но тут же воспоминания острыми иглами впиваются в сердце; и времени мало, а дел у них еще так много, и как со всем этим они еще не сошли с ума? А пока очаровашке Луи чужды все эти хлопоты, Томмо позволит насладиться ему беззаботным сном столько, сколько нужно.       Нехотя покидая свеянное с Гарри теплое гнездышко, Луи плетется на кухню осушить стакан воды: после полуночных происшествий горло неприятно саднит, а ладони каждую чертову секунду напоминают парню об их бедственном положении.       Было бы неплохо еще и перекусить чем-нибудь, но Луи не хочет задерживаться надолго вдали от своего мальчика, поэтому он отрезает кусочек бекона, как обычно криво и неумело, и жует его, усмехаясь про себя: готовка всегда была его слабым местом…       Слабое место.       Что, если они справятся с этой чертовщиной по имени Колдер, обнаружив в ее душе сокровенные уголки, в которых спрятаны ее самые большие секреты? Что насчет Ахиллесовой пяты? Эта мысль осеняет Луи, и он скорее заедает волнение, образовавшееся в животе от всего этого, вторым беконовым ломтем. Что ж, нужно сообщить о своих соображениях Гарри, которому, кстати говоря, уже пора пробуждаться… -ЛУ!       Луи слышит отчаянный, совсем не похожий на блаженный, крик своего имени со стороны комнаты. Он срывается с места и через десяток шагов видит борющегося с одеялами Гарри – он всё ещё с закрытыми глазами, но, Боже, кому снятся кошмары в три часа дня? -Нет… нет! – на последних своих словах Гарри раскрывает глаза, громко дыша, не ослабляя хватки на бедных простынях. Он мотает головой по сторонам, находя, наконец, испуганный взгляд Луи, и тут же вскакивает с постели и в два счета прижимает Луи к стене, совсем не бережно схватив его за плечи. -Где они? – рычит Гарри, так непохожий на того ангела, с кем Луи засыпал прошлой ночью. -Кто, Хаз? – изумляется Луи, пока до него не доходит, о ком говорит малый. Но уже слишком поздно.       Гарри издает звук, похожий на львиный рёв, и кричит, что есть сил: -Эй, вы! А ну сюда!       Не то что бы Софи приходилось бояться ошалелых криков жителей света, но, откровенно говоря, такой Гарри внушает толику страха даже ей. -Что случилось? – недоумевает она, изгибая брови дугой, прилетев по первому зову и отчего-то забыв прихватить с собой Пейна. -Я. Звал. Вас. Двоих. -Да что стряслось, Гарольд?! – Лиам вмиг появляется рядом с пленницей своего сердца, но не успевает опомниться, как сильная рука Гарри встречается с его грудью и прижимает парня к стене напротив. Лиаму следует побеспокоиться о состоянии его идеально отглаженного, безупречного костюма, потому как Гарри настроен не так уж и дружелюбно. -Хаз, что ты творишь? – грозно спрашивает Луи, подбегая к ним и пытаясь отодрать Гарри от Светлого. -Что они творят с нами, Лу!? – с укоризной обращается он к Луи, а его лицо одновременно выражает и жалость, и гнев. Еще никогда он не представал перед Томмо таким разъяренным и решительным. -Что за чушь ты мелешь? – косится на него Соф, не выказывая своим обличием беспокойства за Лиама и за их с ним… тайну. -Ты! – Гарри снова обращается к Лиаму, опаляя лицо второго жарким, отчаянным дыханием. – Ты обещал мне! Ты, черт возьми, дал мне слово! -Отпусти его, Гарри! – орет Томмо, пытаясь оттащить своего ангельского беса от бедняги, который совершенно не сопротивляется мертвой хватке Гарри, а лишь глупо молчит, мотая головой от Гарри к Софи и обратно. – В тебя тоже Колдер вселилась?! -А ты спроси их, Лу! Спроси, что будет с нами, когда всё это закончится! Когда мы «создадим новый мир», - передразнивает Стайлс чернокрылую, отходя от Лиама на пару шагов. Но этого мало, ведь он так тяжело дышит, а брови сведены и образуют одну сплошную линию. Сейчас он чертовски красив, но Луи не стоит об этом думать. Важно – узнать, что же творится в этом проклятом доме. Поэтому – -О чем ты говоришь, Хаз? – отзывается парень, глядя на растерянную Софи. Она потирает виски и глядит на Лиама, который мысленно просит ее о помощи, но Тьма не скора на нее. -Ну же, Лиам! – рычит Стайлс. – Давайте все вместе будем втирать нам с Луи старую добрую сказку о том, как здорово будет жить в новом мире в гармонии и союзе, правда, утаив одну маленькую деталь! Прополощи нам мозги еще один чертов раз, давай же!       Ругающийся «светлячок», разгневанный, словно дикий зверь, да плюс ко всему разгребающий из-под хлама наговоренных слов и сдуру данных обещаний правду – это уже слишком. Они не должны были так скоро узнать обо всём… Да горькая правда вообще не предназначалась для их ушей!       Луи не такой дурак, чтобы воспринимать мечущего гром и молнии Гарри как недоумка: он переводит подозрительный взгляд на Лиама, который, к великому чуду, еще жив, правда, топчется на месте, опустив голову в пол, и панически зовя на помощь Софи. -Они слишком много знают, - отзывается девушка на его зов. – Ты прекрасно знаешь, чем это чревато, придумай же что-нибудь! -Кто в нашей паре обычно находит подходящие слова, Соф? -А кто из нас двоих мужчина?!       Это больно бьет по собственному эго Лиама, но сейчас у него есть дела поважнее, ведь его лицо снова обдает жаром дыхания со словами «Что же ты молчишь?», хотя он мог бы запросто дать Гарри достойный отпор или же раз и навсегда исчезнуть из этих стен вместе с Софи, как подлинные трусы и подлецы. -Как же это дерьмово, когда самые близкие оказываются предателями, - выплевывает ему в лицо Гарри и падает в руки Луи, громко всхлипывая. А Томмо, конечно, не понимает ровным счетом, о чем идет речь, и он охотно бы выпытал всю правду у, как выразился Гарри, «предателей», но когда его счастье медленно, но верно утопает в слезах, пропитывая ими насквозь натянутую на плечи рубаху, становится несколько не до этого. -Хазза, малыш, перестань… - он крепко обнимает повисшее на нем безвольное тело, когда слышит странный, непохожий ни на что, звук откуда-то сверху.       Это скрипучая стрелка плавно передвигается к отметке «7» прямо на его глазах… -Что за чертовщина?       Гарри замолкает и глядит вверх. Взгляды каждого в этом доме устремлены туда, где время постепенно лишает их возможности на дальнейшее разрешение проблем и исправление ошибок; где оно по капле отбирает у них шанс на спасение; где минуты утекают, словно вода, сквозь пальцы.       Где единственная стрелка решает исход человеческих судеб за них самих. -Доигрались, - шепчет Софи, вынимая изнутри гнев, накопленный за эти минуты. – Допрыгались до того, что сами, собственноручно, вырыли для себя могилу! – Парни глядят на нее с неподдельным страхом, ощущая звуки скрипа передвигающейся стрелки даже под кожей. – Что же, Гарри,- продолжает она, - я не знаю, каким образом тебе удалось узнать то, что мы всеми силами пытались скрыть, - Луи всё ещё ничего не понимает, но что-то внутри него подсказывает, что дело - дрянь. А Софи, прочитав его мысли в сотый раз, обращается теперь исключительно к нему: - Можешь поблагодарить своего «малыша», - она показывает в воздухе пальцами кавычки, - за то, что сократил ваше время, которое мы с Лиамом старались продлить, как только могли! -Софи!       Девушка слышит знакомый, до боли в сердце родной голос, и он обезоруживает ее, оставляет неподвижной посреди обреченной земли и таких же судеб двух мальчишек, влюбленных друг в друга без памяти. -Довольно разговоров, милая! – в отчаянии начинает Лиам, а темное сердечко Тьмы вздрагивает на последнем слове. - Им нужно дать время попрощаться! -Попрощаться?!       Луи глядит в наполненные соленым морем зеленые глаза, и он просто не представляет, что такого могло привидеться Гарри в этом дурацком сне, что стало чем-то роковым для всех них. -Что значит попрощаться, Хазза? – жалостливо шепчет он, сжимая в своих руках ледяные ладони Гарри. – О чем они говорят, малыш? Гарри?!       Ответ его ангела оглушает Луи, словно взрыв миллионов быстродействующих бомб. -Когда всё это закончится, - начинает Гарри, а капли медленно катятся по его лицу, с грохотом падая на пол, - когда стрелка дойдет до последней отметки, - его пальцы холодны, словно он неживой, а голос хрипит, - когда жизнь начнется с чистого листа… С чистой страницы, Лу, заново! Ты понимаешь, что это значит?! – Он снова всхлипывает, молясь, чтобы смысл последней фразы прокрался к самому центру сердца его мальчика. – Мы не вспомним друг друга, Лу.       Мы не вспомним нашу любовь.       Эту фразу подтверждает скрежет часовой стрелки, что последним ударом выбивает из тела жизнь.       Луи ахает, оседая на колени. Внезапно воздух, которым он дышит, начинает его душить. Взамен какой никакой награды (да плевать на нее! - ему ничего не нужно, помимо этих проклятых кудрей) Мир отберет у него самое бесценное – Гарри. Мальчика, научившего его жить по-настоящему. Создание, что открыло в Луи нового человека. Тьфу, да заслуги Стайлса можно перечислять до бесконечности! А об этих ямочках возле губ, что сейчас тонут в немом крике, можно писать целые книги… -Лу… - он больше никогда не услышит этой краткой и чрезвычайно милой версии своего имени из этих уст. Никогда. -Вы не должны были этого знать, - оживает Лиам, - а в итоге… мы не отвечаем за последствия! Мы не можем предугадать исход событий!.. Стрелка движется, видите? – он указывает на главного предателя, - она сокращает ваше время!       Лиам в отчаянии, он теряет надежду, он мечется по комнате, сжимая ладони в кулаки. Он не понимает, как всё могло выйти из-под его контроля, хотя… Когда это он держал всё в ежовых рукавицах? Такие имелись по сей день лишь у Софи, чьи надежды на лучшее рушатся, словно карточный домик. -Гарри, - Лиам глядит на парня, опустившегося рядом со своим Лу на колени, и, конечно, не ждет от него ни взгляда, ни слова, но совесть не позволяет молчать, а данное когда-то обещание скребется когтистыми лапами на светлой душе. – Я так хотел сделать вас счастливыми, Гарри… Прошу, поверь мне! – Он не ждет ответа, он продолжает. – И прости меня… если сможешь. Когда-нибудь.       Парня пронзают два зеленых лазера, не суля ни грамма прощения. Всё слишком сложно, слишком запутанно, но в то же время так просто, как дважды два: Лиам не Санта, не Бог и не чертов волшебник, чтобы исполнять наивные мечты кудрявых мальчиков. -Вам стоит попрощаться, - подает голос Софи, растеряв в один миг всю свою злость. – Мы сделали всё, что смогли.       И люди с пуховыми, словно перины, воздушными, как облака, крыльями исчезают так же легко и непосредственно, как однажды вторглись в жизни двух одиночек, полные однообразия и скуки; как изменили их судьбы, выбрав их среди миллиардов людей и стеля им под ноги полотно того самого рокового моста; как помогли мальчикам оголить собственные души друг перед другом – познать чувство, что сейчас долбит по вискам и обжигает изнутри всё до последней клеточки.       Забавно. Луи думал, нет – он был уверен! – что они еще успеют разработать как минимум с десяток планов по ликвидации всей этой чертовщины, которая в одночасье пала на поле боя, водружая впереди любовь – галимое отчаяние наперевес с влажными, горькими на вкус поцелуями и ладонями на тонкой талии. Это тебе не прощание на вокзале или в аэропорту; это не просто «до свидания» взмахом руки и не просто долгие объятия в знак того, что не увидишься с кем-то неделю, месяц, а, может, и всю жизнь, но обязательно будешь писать письма и редко звонить, сообщая, как дела твои и как поживает мама…       Ведь сегодня, сейчас – иной случай. Когда сердце стучит так, что, кажется, его слышит весь белый свет, а глаза наполняются влагой, в то время, как стрелка часов спешит к восьмерке… становится трудно дышать.       Их души, словно клинки, обнажены сейчас как никогда. Они на коленях друг перед другом – они всегда готовы были пасть в ноги своей скоропалительной, но волшебной, разжигающей внутри целый пожар чувств, а снаружи – букеты сказочных поцелуев, любви – своему чувству. -Малыш… - шепчет Луи, перекрывая рыдания Гарри своим нежным шепотом. Он не знает, что говорить – он никогда не был славным оратором, и в данный момент он знает лишь колоссальных размеров преданность единственному и неповторимому в мире созданию. Он не сможет забыть о нем – вы шутите? Такие не забываются. – Хазза…       Он хотел бы сейчас молчать, прощаясь с Гарри прикосновениями к чувствительной коже и ярким, соленым от слез, губам, но ведь нужно что-то сказать, иначе – кто, если не он? Ведь если им предстоит последний разговор… -Для тебя не секрет, что я не смогу жить без тебя даже в самом прекрасном мире.       Гарри зажимает ладонями рот, так сильно и так больно, чтобы дослушать своего Луи до конца, не перебивая очередной волной подступающих рыданий, но в то же время он мечтает не слышать этих слов и вовсе – этих прощальных, кромсающих изнутри лезвиями, фраз. Все эти звуки, срывающиеся с искусанных губ, пропитаны безнадежностью – и Гарри искренне не верит в то, что сможет нормально дышать в своей новой жизни.       Стрелка на цифре «9», а внутри так много боли, что она почти перестает ощущаться. Знаете, когда возникает привыкание к чему-то ненавистному – тому, от чего не избавиться, а с чем остается только смириться? Боль – такое крохотное, незначительное слово, но весь его смысл, всю его сущность Гарри пропускает сейчас через себя.       И, конечно, не только он.       Кадры из совместной маленькой жизни с кудрявым черно-белой пленкой мелькают перед глазами Луи.       Вот Гарри кормит его с рук сладкой клубникой, что невесть откуда нашлась посреди снежных барханов, и цепляется таинственным взглядом за розовую капельку, стекающую с щетинистого подбородка – и не то что бы Гарри сходил с ума от каждого жеста своего Луи, но их совместная трапеза плавно перетекает в занятие любовью – такое, знаете, с тонким ароматом клубники.       А здесь Луи пытается произвести на Гарри впечатление, поэтому рисует на уже пятом по счету листе незамысловатые рисунки, которые кудрявому кажутся произведениями искусства: великолепный парусник; пожимающие друг друга руки в приветственном жесте; два стрижа, чьи клювики обращены друг к другу; огромная бабочка с расписными крыльями. Гарри набирается храбрости и говорит, что хотел бы воспроизвести все рисунки Луи до одного – правда, на собственном теле. Томмо очаровательно смеется, целомудренно целуя премилый носик, и в который раз ловит себя на мысли, что рядом с Гарри улыбается в сотни раз больше, чем за всю свою жизнь, проведенную в рамках Темного мира. Не-жизнь – так-то верней будет.       И, наконец, все воспоминания парня перекрываются одной единственной картинкой – интимной и очень личной. Голова Гарри запрокинута назад, а хрупкая душа – нараспашку, и ноги раздвинуты так, что Луи кажется, что он умирает, доставляя своему малышу удовольствие, которое напрочь лишает сил его тоже. И все эти хрипыстонывсхлипы такого, казалось бы, непорочного мальчика на вид; и эти невинные «ах» и «ох», и эта кожа, испещренная пометками «мой»… и всё оказывается длинным, прекрасным сном по сути, ведь обычно, когда человек просыпается, он не помнит большей части своих сновидений, а в их случае они не вспомнят даже о том, что засыпали… -Малыш, - покрасневшие глаза и дрожащие губы, - малыш… - оборона Гарри не выдерживает, и он снова взрывается горстью соленых слез, словно бусин, торивших себе дорожку по красным щекам. Да, Гарри никогда не научится быть сильным, но сейчас любая сила кажется ему лишней. Сейчас всё отходит на второй план, сливаясь в неразборчивый серый фон, благоразумно давая волю и пространство прощальным словам Луи. И он говорит – да, говорит, но с великим трудом, едва держась на плаву, эти три самых потрясающих в мире слова, которыми он с гордостью может провозгласить на весь мир о своей неподдельной, такой искренней и хрустальной любви. - Я так люблю тебя… Так сильно люблю, Гарри, мой маленький, мой хороший, что мне страшно… Мне очень страшно, малыш. – Луи не может припомнить, когда в последний раз плакал, но сегодня он определенно бьет все рекорды. – Мое счастье… мое милое, кудрявое счастье… - Гарри и хочет, и не хочет слышать всё это, но он должен – обязан, потому что сегодня он слышит это в последний раз, как бы сильно не хотелось ему этого опровергнуть. И Луи ласково треплет его за кудри, и Гарри переплетает в своих волосах их пальцы, и хочется жить и умереть – одновременно.       Хочется громко кричать в отчаянии и истерически смеяться, хочется быть сумасшедшим и неадекватным, хочется пить литры самого крепкого алкоголя, выпускать боль изнутри в виде белых колец сигаретного дыма, хочется вонзать в вены львиную дозу самого разрушающего наркотика, хочется уничтожать весь этот дом – этот камин и кровати, этот кухонный стол и клетчатый плед, эти фужеры с вином и блюдца с клубникой – к чертовой матери, хочется выть на луну и еще долго, очень долго плакать, потому что сегодня слезам нет конца – сегодня они умирают вместе.       И Луи понимает, что сейчас весь их облик – переплетение их душ в единое целое – смотрится крайне несчастной, душераздирающей картинкой, и он не знает, видят ли это крылатые, но даже если видят – пускай давятся слезами вместе с ними, потому что это они виноваты во всём – в том, что они полюбили друг друга и в том, что сейчас они друг с другом прощаются. Навсегда.       Луи бы очень хотелось запечатлеть образ своего Гарри не только на сердце, но, может, еще и на коже? Ах, если бы у него было еще немного времени, он бы собственноручно набил тату у себя на теле в виде очаровательного личика, обрамленного вьющимися локонами, и даже если бы Томмо не вспомнил о Гарри, он бы всё равно ежедневно глядел на чернильного мальчика и восхищался его красотой, мечтая когда-нибудь встретить такую в жизни, так и не вспомнив, что когда-то вся эта красота – целиком и полностью – принадлежала лишь ему одному.       А в эту самую минуту всё вокруг них начинает крошиться: от полотка над головой до окружающих их стен, от будильника на прикроватной тумбочке до камина, и покуда мир предстает против них, покуда всё в нём громко кричит о том, что они обречены – парни всё равно слепо верят в то, что найдут друг друга в любом из миров. Где-то там, глубоко внутри них, живет эта глупая, безрассудная мечта. Они не знают молитв, но сейчас все их мысли устремлены к тому, кто балуется человеческими жизнями и самым главным, что у них есть. Точнее, было. Любовью.       И Гарри в последний раз касается любимых губ цвета заката в момент, когда все краски палитры смешиваются в одно - коралловое небесное полотно.       Тонкой кожи с едва уловимым кофейным шлейфом, потому что теперь Гарри знает всё о любимых привычках Луи, хотя больше ему это не пригодится.       Волос цвета насыщенного какао, дымящегося в кружке в морозный вечер, которого больше ему не увидеть вместе с тем, кто беззвучно плачет перед ним, жадно глотая образ своего мальчика в последний раз.       Души, бывшей теперь ни темной и ни светлой, а –       Несчастной.       И внезапно Гарри ужасно хочется оставить Луи хоть какую-нибудь весточку от себя - чтобы у его мальчика было что-то, куда, взглянув однажды, он бы обязательно вспомнил своего кудрявого ангела, хихикающего над шутками Томмо и готовящего отменные блинчики по нежно-розовым весенним утрам…       И кудрявый срывает с шеи кулон в виде бумажного самолетика – подарок сестры когда-то на День рождения – и, раскрывая ладошку Томмо, кладет туда не только кусочек металла, но и свое сердце.       И плевать, если новый Луи, обнаружив в своих руках эту мелочь, пожмет плечами и отправит ее в густую траву. Плевать, если он и вовсе ее не заметит – и так кулон и выпадет из руки, лишая Луи первого и последнего воспоминания о Гарри.       Если однажды с ними приключилось невозможное, значит – этому найдется место и здесь. Значит, Гарри будет слепо верить в то, что это поможет. -Найди меня, Лу, - шепчет он в последний свой раз.       Но губы сами складываются в немое «Я люблю тебя» в момент, когда с последним боем злосчастной стрелки всё вокруг них исчезает.

_______________________

Once in a lifetime you were mine