Что будет завтра - не мне решать.
Быть может, буду я лежать с тобой,
Целовать глаза.
Быть может, в солнечном бреду,
Захлебываясь кровью, я уйду,
Наполнив ванну молоком,
Смешав его с самим собой.
Смерть как молоко,
Тебе не так легко...
И сидя в полной темноте
Скажи три слова, но не мне,
Тому, кто будет тихо ждать,
Кто будет просто умолять.
Ну а потом закрой глаза,
Забудь про это навсегда.
Я знаю, будет так легко,
Ты ночью выпьешь молоко.
Смерть как молоко,
Тебе не так легко
Убить ту любовь,
Что гонит в теле кровь
Прибрежною волной...
Ты помнишь кто!*
Всю сознательную жизнь, он старался жить в согласии с собственной совестью и со своим собственным пониманием того, как должно быть правильно и справедливо. Он мог менять парней одного за другим, но это ничуть ему не претило, потому что он никому ничего не обещал и по возможности старался не давать ложных надежд в отношении себя. Он мог игнорировать тех людей, которые по неосторожности решили записать себя в список его друзей, но при этом за тех, кто действительно был ему дорог и кого он сам считал друзьями, он мог бы и жизнь отдать. Он всегда дорожил своей семьей, искренне любил их и, зная, что они у него одни и других никогда не будет, готов был всю свою жизнь изворачиваться и лгать, ради того, чтобы не потерять их и чтобы им не пришлось терять его. А вот теперь… Теперь он готов был пожертвовать собственным счастьем, своей любовью, ради сестры, которую любил, не смотря ни на что, и потому что так было правильно. Макс прекрасно отдавал себе отчет, что эта уверенность в том, что так должно быть – это не навязанный обществом стандарт традиционности, не вбитый в голову с самого детства критерий того, что должно быть только так и никак по другому, а его собственный вполне осознанный выбор. Так было правильно, потому что Натка любит Сашу и он ее тоже любит, пусть и не безумно и слепо, но все же любит, а Макс… Макс всего лишь досадная помеха, которая чуть все не разрушила, но, к счастью, вовремя исчезла с горизонта. Больно ли ему было думать о себе в таком ключе? Скорее нет, потому что он действительно поступил слишком эгоистично и необдуманно, и теперь всего лишь имел возможность ощутить на себе весь спектр последствий столь опрометчивого поступка. Его слабость едва не разрушила жизни трех людей, в том числе собственную, и на фоне этого становилось совсем не важно, что, когда он решился и отпустил Сашу из своего сердца, то тем самым собственноручно вколотил в это самое сердце огромный ржавый гвоздь. Макс просто знал, что все это рано или поздно пройдет, что он не сможет всю жизнь страдать по тому, кого никогда не получит и он изначально был готов к этому, так что совсем незачем было заставлять страдать Наташу, которая в происшедшем была совсем не виновата и, более того, даже не догадывалась о том, что вообще что-то произошло. Да, он не рассчитал, что будет настолько больно, не думал, что бывает так плохо, но знал, что если это его не убьет, то сделает сильнее и потом будет уже не так страшно и тяжело. Он упорно гнал от себя мысли о том, чтобы плюнуть на все и поступить так, как требует израненное сердце. Внутренний голос искушающе нашептывал, что иногда нужно быть эгоистом и думать о себе, а не о других, но Макс уже попробовал пойти на поводу у этого опасного чувства и в результате получил такую дозу боли, что в пору было идти вешаться. Он по-прежнему не знал, насколько правильны его догадки о том, что Саша тем последним утром был намеренно груб, не знал, сколько правды было в тех обидных словах, а сколько было сказано лишь для того, чтобы облегчить расставание… Где-то глубоко внутри Макс хотел бы разобраться во всем и узнать, что из услышанного было ложью, но в реальности, которая запирала их в рамки своих ограничений и запретов, он понимал, что так, как сейчас, будет лучше. Он не хотел признаваться себе, но даже та ссора была для него проявлением заботы, от которой становилось немного теплее. Стоя у дверей ЗАГСа и куря неизвестно какую сигарету подряд, Макс действительно сожалел лишь об одном, что так и не смог поговорить с Сашей. Если бы ему позволили, то он сказал бы, что ни о чем не жалеет, но и настаивать больше ни на чем не будет, но Саша упорно его игнорировал, а остаться наедине не было никакой возможности. Натка прилипла к будущему мужу, сразу же, как тот приехал из аэропорта, где встречал своих родителей, и не отходила от него буквально ни на минуту, а теперь уже было слишком поздно для любых разговоров. Макс отошел в сторону, чтобы не мешаться под ногами у очередной новоиспеченной семейной пары в сопровождении шумной толпы гостей и родственников, которые вывалились из дверей дворца под крики «Горько!» и хлопки открываемых бутылок шампанского. Он взглянул на часы – до Сашиной регистрации оставалось около получаса. Он еще не видел ни жениха, ни невесту, потому что собирался появиться там в самый последний момент, а смотреть на то, как они ждут начала церемонии и вокруг них носится ошалелая толпа «сочувствующих» совсем не улыбалось. Макс все продолжал курить и теперь уже даже не с отчаянием, а с какой-то обреченной безысходностью, понимал, что по мере того, как стрелки часов приближаются к назначенному часу, все его доводы, которые он с остервенением вбивал в свою несчастную голову всю прошлую ночь и которые еще час назад казались совершенно железобетонными, теряют всю свою обоснованность, превращаясь в горький дым, который вот-вот испарится в воздухе, не оставив и следа. Стало вдруг нестерпимо душно, и он дрожащими пальцами расстегнул верхние пуговицы на рубашке, а потом стянул пиджак, перекидывая его через руку. Небо сегодня было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, сквозь которые пробивался серо-желтый солнечный свет, но температура от этого не стала ниже, к тому же утром был дождь, и от асфальта и сырой земли парило так, что в легкие, кажется, вместо воздуха попадала вода. В какой-то момент от радостных лиц начало конкретно подташнивать и он развернулся и просто пошел по улице, не обращая внимания на надрывающийся в кармане телефон – он и так знал, что это мама или папа. Они трезвонили ему по очереди с самого утра, с периодичностью минут в двадцать, и каждый раз он слышал одни и те же вопросы: «Где ты?» и «Когда будешь?» После пятого или шестого такого звонка он просто выключил звук, оставив лишь вибро, и забил – если они не понимают человеческих слов, то это исключительно их проблемы. Осталось пятнадцать минут. Он дошел до конца квартала и задумался, стоит ли идти дальше или пойти обратно. Взгляд сам упал на спасительное здание станции метро. Так просто, войти туда, спуститься под землю и сесть в любую сторону и поезд умчит подальше от этого места, и тогда уже точно не надо будет думать о том, как дожить до вечера или хотя бы до следующего часа. Макс отшвырнул окурок куда-то в сторону, развернулся и пошел обратно. Осталось десять минут. Макс собрался с силами и приготовился собственноручно пустить себе контрольный в голову. Он потянул на себя тяжелую деревянную створку и перешагнул порог, окунаясь в кондицианированную прохладу дворца. После уличной духоты должно было стать легче, но воздух из легких будто выбило, и он схватился рукой за стену, борясь с головокружением. Когда удалось более-менее вдохнуть, он, стараясь не слишком сильно вертеть головой во избежание повторного приступа, осмотрелся, тут же понимая, что понятия не имеет куда идти. Немного подумав, Макс позвонил отцу, который ответил коротким «Хорошо!», а спустя минуту появился из какого-то бокового коридорчика. Пришлось натягивать на лицо подобие улыбки, но он справился. Практически следом за отцом появились и остальные гости и родственники, но Наташи с Сашей среди них не было – значит, их уже забрали сотрудники ЗАГСа, чтобы провести последний инструктаж. Макс незаметно выдохнул, радуясь тому, что он все правильно рассчитал по времени. Пока он здоровался со всеми, улыбку даже удалось превратить в почти дружелюбную. Когда дело дошло до мамы, она тут же начала высказывать ему претензии злобным шепотом, но отец ее быстро осадил, за что Макс был безумно благодарен, потому что понимал, что ему достаточно сейчас одного единственного неосторожно сказанного слова и он вспыхнет, как сухая солома, а последствия будут очень плачевными. Отец, конечно, об этом даже не догадывался, но Максу было, в общем-то, все равно – лишь бы его не трогали. Не смотря ни на что, пришлось все же знакомиться с родителями Саши. Он и с этим справился, лишь на мгновение почувствовав, как подгибаются ноги, когда взглянул на Сашиного отца – они были очень похожи и Максу на какую-то секунду показалось, что он смотрит на самого Сашу… Быстро пожав протянутую ему руку и почти мило улыбнувшись Сашиной маме, он поспешил затеряться в празднично разодетой толпе, наплевав на то, какое впечатление произведет его поведение. Когда они оказались в зале, то его тут же попытались посадить в первый ряд, вместе с родителями, но он уперся и, не поддавшись ни на уговоры сотрудников, ни на мамины угрозы, ушел назад, встав поближе к прохладной стене и подальше от смутно знакомых ему Наташиных друзей, которые слишком настойчиво желали с ним пообщаться. Мельком осмотрев помещение, он с облегчением заметил, что Сашины друзья находятся в другом конце, потому что от них отмахнуться так же просто, как от Наткиных, не получилось бы. Наконец, все расположились так, как им удобно и повисла секундная почти гробовая тишина. Макс чудом сдержал нервный вздох, который в таких обстоятельствах уж точно стал бы достоянием общественности, а потом зазвучали первые аккорды. Торжественная мелодия била по оголенным нервам и звучала в его голове реквиемом, а улыбки казались насмешливыми оскалами. Макс глубоко вздохнул, но не почувствовал этого. Он лишь слегка поднял взгляд и тут же увидел пышный подол Наташкиного платья – оно было нежно зеленым, под цвет ее глаз. Макс до скрипа стиснул зубы и посмотрел выше: сестра была просто невероятно красивой. Она улыбалась, ее миловидное личико сияло, а в глазах, точно таких же, как и у него самого, светилось неподдельное искреннее счастье. В этом воздушном ворохе ткани она была похожа на сказочную эльфийку – тонкая, изящная, грациозная. Она шла по проходу, гордо вскинув голову и ослепляя всех своей красотой. Макс смотрел на нее, не решаясь отвести взгляд чуть в сторону и посмотреть на Сашу. Ему отчего-то казалось, что если он это сделает, то обязательно произойдет что-нибудь непоправимое – потолок рухнет или пол провалится… От приторного запаха цветов начало мутить, а они все шли по проклятому проходу, будто издеваясь над ним, и его личный реквием все продолжал выводить свою мелодию, прожигая насквозь, не оставляя ничего живого. В тот момент, когда они остановились, за окном раздался раскат грома и стекла тоненько задребезжали, а потом рухнул ливень. Он именно рухнул, мутной серой пеленой, затмевая все… Женщина, проводящая церемонию, посмотрела за окно и улыбнулась: – Дождь в день свадьбы – это очень хорошая примета, обещающая долгую и счастливую семейную жизнь, так что дамы и господа, позвольте поприветствовать Вас на бракосочетании замечательной пары, похоже, с самого первого момента обреченной на счастье… Дальше Макс слышал лишь отрывочные слова, которые уже набили оскомину, но все продолжали звучать и в его мыслях и наяву. Любовь, семья, счастье… В глазах потемнело и он прислонился к спасительной стене, пережидая очередной приступ головокружения. – В этот ответственный и торжественный момент прошу ответить вас, является ли ваше желание стать супругами взаимным, свободным и искренним? Слова вырвали из состояния оцепенения, в которое Макс погружался с каждым мгновением и он, не отдавая себе отчета, сделал то, чего старательно избегал все это время. Саша… Его… Нет, уже не его! Сердце зашлось под ребрами, и Макс поднес к губам до побелевших костяшек сжатую в кулак руку. Он впился зубами в костяшки, не обращая внимания на металлический привкус крови во рту. Глаза жгло от поступающих слез, и он ничего не мог с этим поделать. – Прошу ответить Вас, Невеста. Разве может быть настолько больно? – Да. Разве от такой боли не умирают? – Прошу ответить Вас, Жених. Саша… Он должен принадлежать только ему… Его Саша… – Да. Конечно, умирают! Он даже не взглянул, даже на секунду не запнулся… Естественно, умирают! – Ваше взаимное согласие, дает мне право зарегистрировать ваш брак. Прошу подтвердить ваше решение подписями в записи акта о заключении брака. Увидеть хотя бы тень сомнения в его таких теплых, таких любимых глазах… Всего лишь тень… – Обручальные кольца символизируют объединение двух судеб. Надев, пообещайте друг другу, что ваши сердца всегда будут рядом. Он умирал… Там, посреди в пух и прах разодетых людей, под торжественную музыку и слезы счастья… Там, где за окном вместе с ним плакало небо, где Саша надел на изящный Наташин пальчик сверкающее золотое колечко… Он умирал. Задыхаясь от собственных горьких слез, с сердцем, которое истекало никому теперь уж точно не нужной любовью… Макс теперь сознательно смотрел на молодоженов, стараясь не упустить ни единой детали. Счастливая улыбка Наташи. Сашина улыбка, немного другая, не такая, какую он дарил Максу, когда шептал ему ничего теперь не значащие слова… Их сплетенные руки… Он должен был запомнить все, чтобы потом даже в самых бредовых снах к нему не посмело сунуться видение о том, что Саша может принадлежать ему… – Человек сам по себе только половина целого, для счастья непременно нужны двое. Вы нашли свою половину. С этой минуты, все в вашей жизни становится общим, и радости и надежды и мечты. Отныне вы муж и жена. Можете поздравить друг друга. Губы, которые целуют не его, которые теперь никогда не поцелуют его… Руки, которые никогда не обнимут… Ему швырнули его любовь, и теперь она тихо издыхала у его ног. Разве от этого не умирают? – Я поздравляю вас с рождением новой семьи и приглашаю родственников и гостей поздравить супругов! Все вокруг него пришло в движение, а звуки буквально оглушили, прорываясь сквозь вату почти отключившегося сознания. Остекленевшим взглядом Макс смотрел на вереницу поздравляющих и понимал, что заставить себя подойти к ним – это выше его сил. Он не мог заставить себя сделать и шага. Кажется, его силы на этом иссякли… На большее он был просто не способен. Наплевав на всех, он пошел к выходу, чувствуя, что не выдержит больше ни секунды, но видимо никому, а в особенности одному человеку, не было до этого дела, потому что одно единственное слово заставило буквально прирасти к полу и обернуться. – Макс! – а этот контрольный принадлежал тому, кому и должен был принадлежать изначально. Ну почему не мама?! Или не Наташа?! Папа, на худой конец?! Почему именно он?! Макс поднял глаза и со всего размаха окунулся в его взгляд. Мелькнул риторический вопрос о том, насколько еще хватит его сердца… Какое ему было дело до того, что сейчас на него смотрят все? Какое ему было дело до того, что он сам сейчас неотрывно смотрит в эти темно-карие глаза и, если кто-то присмотрится хоть капельку внимательней, то все поймет? Какое ему, наконец, было дело до того, что инстинкты в его голове срывались на истерический визг, а тело отказывалось подчиняться? Макс подошел почти вплотную, и на его губах появилась улыбка, после которой он спокойно мог записать себя в мазохисты. – Поздравишь? – чертова ухмылка, от которой по телу прокатывается волна нестерпимого жара и мир превращается в гребанную карусель. Макс очень медленно моргнул, а потом повернулся к Наташе. Он обнял слегка ошарашенную происходящим сестру и шепнул ей: – Будь счастлива, сестренка! Я тебя очень люблю! – а потом снова посмотрел на Сашу. Сначала простое соприкосновение рук, а потом объятие. Опасное, на грани дозволенного, почти интимное. Еще немного и все догадаются. Макс вдохнул полной грудью – ни следа знакомого запаха: – Поздравляю! – и так, чтобы слышал только Саша. – Я. Не. Люблю. Тебя. Он уступил место другим, желающим поздравить, краем глаза улавливая удовлетворенную улыбку на любимых губах, а потом развернулся и пошел к дверям, не обращая внимания на тихие окрики матери. Он спускался по украшенной цветами лестнице и думал о том, что, наверное, сейчас он похож на того глупого арлекина, который болтается у него на ключах – такой же нелепый, посреди всего этого праздника любви и счастья, такой же не нужный. Он уходил от самого себя и от того, кто стал первым, кто сделал невыносимо больно и настолько же невыносимо сладко… Он боролся с самим собой за каждый сделанный шаг, а когда почувствовал, что тело перестало сопротивляться, тут же побежал. Не оглядываясь. Максу было плевать, как Саша будет потом объясняться за эту сцену, его сейчас беспокоило лишь одно – он искал способ сохранить собственный здравый разум и он знал, что пока он здесь – это невозможно. Телефон завибрировал в кармане, но с мамой он сейчас разговаривать уж точно не собирался, поэтому просто сбросил вызов. Не обращая внимания на гневные окрики, он протолкался через толпу очередных брачующихся и вылетел на улицу, тут же попадая под проливной дождь. Одежда промокла в считанные секунды, а вода смыла с лица слезы, милосердно позволяя сохранить остатки собственной гордости. На какое-то мгновение он остановился, ловя себя на мысли о том, что поступает неправильно, но перед глазами стояло Сашино лицо с наглой ухмылкой на губах, а в голове колоколом звучало лишь одно слово: «Поздравишь?» Макс впечатал в стену кулак, к чертям сбивая костяшки и до крови сдирая кожу: – Идите на хуй со своей любовью! – он проводил злым взглядом девушку, которую перепугал своей выходкой до полусмерти. Бросив последний взгляд на ненавистное здание, в котором ему не суждено побывать в качестве клиента никогда, он достал телефон и, не спеша, направился в сторону метро, параллельно набирая номер, который вспомнил бы, даже разбуди его кто-нибудь посреди ночи: – Привет, малыш! Знаешь, мне кажется пиздец… *Amatory – Молочный коктейль