По(д)нять

− В конце концов, ему очень повезло, − сказал Хаус. — Пролетел с десяток метров и остался жив. Месяц-другой, и станет как новенький. За исключением того, что будет бояться замкнутых пространств, мучиться головными болями и ненавидеть тебя. − Я всегда предвидел последствия, − продолжил пока ещё глава отделения диагностики. — Кадди постоянно обвиняла меня в безрассудности, неоправданном риске, но она ошибалась. Мои решения были нацелены на строго определённый результат и достигали его. Пусть спорным путём. Но я точно знал, что когда добьюсь цели, она оправдает проблемы. Он закинул в рот таблетку и ещё раз окинул взглядом развешанные рентгеновские снимки. − Я не знаю, как случилось то, что случилось. Всё было взвешено. Какова вероятность того, что один невнимательный идиот возьмёт и упадёт вниз? Я вскрыл панель управления задолго после окончания рабочего дня. И никто не пользуется этим проклятым лифтом. − Просто вы зря не верили в совпадения. Грегори повернулся к двери. − Что забыл здесь вомбат? − Думал, вы тут не одни, − наверное, Хаус растерял за последние часы большую часть своей ауры, потому что Чейз остался невозмутимым к его выпаду. Конечно, он не выглядел спокойным в целом, но всем своим видом показывал такое надёжное хладнокровие, как будто пытался его защитить. Хаусу не нужна была ничья защита. − Я хотел сказать, что этим утром Уилсона перевели из реанимации в палату интенсивной терапии. Вы, наверное, хотели бы его проведать. − Я ведь не посещаю своих пациентов лично. − Конечно. − Этот паршивец что, усмехнулся прежде, чем уйти? Тяжело опираясь на трость, Грег вышел в холл. Мимо промелькнуло несколько рабочих в комбинезонах, явно направляющихся в сторону того самого коридора. Сейчас они будут возвращать в строй застрявшую наверху кабину, переругиваться, обсуждать недавнее происшествие, но никогда не увидят то, что видел Хаус вчера. Не увидят, как Джеймс распластался на дне этого грязного колодца; и лежал он в явно очень болезненной на вид позе, но совсем недвижимо, и глаза у него были полуоткрыты, и Грег с самого начала был почти уверен, что тот разбился насмерть. И первая мысль была о том, что он, Хаус, это заслужил. И только вторая — о том, что Уилсон не заслужил подобного. Как будто Джеймс принадлежал в большей степени Хаусу, чем себе самому. − На свет реагирует хорошо. Другие рефлексы тоже в норме. Приходил в себя пару раз на несколько минут, успел сказать несколько слов. Даже сумел вспомнить, что произошло. Хаус не был уверен, что это хороший знак. То есть, разумеется, замечательно, что у Джеймса сохранилась память, а он никогда бы не стал скрывать причину случившегося, но хотелось оттянуть момент объяснения… совсем ненадолго. Хотя бы день-другой сохранить видимость, что Грег не приложил косвенно руку к произошедшему. Потому что Хаус хоть и любил нарушать правила, чувствовать себя по-настоящему виноватым было невыносимо. А ещё, хоть он и расставался всегда без лишних прощаний; это совсем не тот случай. − Сейчас он снова спит, но это вряд ли помешает тебе зайти? − И что, не будешь гнать меня отсюда с позором? − Нет, но только ради Уилсона, − под слоем пудры Хаус разглядел покрасневшие веки Лизы. — Более того, если ты попытаешься сбежать, напиться, съесть пригоршню викодина разом, ты… − главврач запнулась, не придумав вовремя действенного предостережения. — Ты просто знай, что этим сделаешь ему только хуже. Что ж, вполне подходящая угроза. Уилсон знал, что спал не по-настоящему; это была полудрёма, неприятная, обволакивающая, прерываемая чьими-то голосами и чужими снующими по телу руками. Каждый раз, когда кто-то приближался к нему, он пытался отвернуться, сжаться, ожидая боли; но боли почти не ощущалось, только гудящая, почти вибрирующая тяжесть. Ужасно хотелось прийти, наконец, в себя, осмотреться, стать участником происходящей смазанной круговерти; но когда с новой силой заныла вся левая половина лица, за ней – лоб, как будто кто-то делал ему трепанацию без анестезии, когда вспыхнула и пронеслась до кончиков пальцев боль в ноге и что-то тупое и безжалостное принялось давить снаружи на рёбра, он пожалел о своём желании, но было поздно. Его выталкивало на поверхность. Пытаясь отдышаться от этого внезапного и такого неприятного возвращения, он жмурился, боясь открывать глаза — однажды в середине недосна ему насильно подняли веко и по ощущениям как будто засунули фонарь в самую глазницу, и это было пыткой. Но сейчас никто не пытался делать с ним неприятные вещи, никто не маячил рядом; казалось, рядом вообще никого не было, но Джеймс точно знал, что был не один. − Просыпайся, Уилсон, просыпайся. Прости, но больше обезболивающего в ближайшее время нельзя. Но и без того весьма неплохо выглядишь для человека с дыркой в голове. − Х… Х-х… Джеймс конвульсивно сглотнул, и Грегори положил ему в рот кусочек льда. − А ещё у тебя трещина в челюсти, так что постарайся не болтать слишком много. Уилсон несколько раз ожесточённо моргнул. − Хаус, − сказал он, хотя это больше походило на нечленораздельный стон. − Он самый, − начал было Грег, но Уилсон явно не просто звал его; он хотел сказать или спросить что-то определённое. Хаус даже поразился упорству, с которым онколог пытался формировать звуки, шевеля при этом только языком. Он говорил так невнятно, что Грегори не сразу расслышал и понял. − Это… ведь… ты… испортил… лифт?.. Вот тебе и дни промедления. − Десять баллов из десяти по шкале ясности сознания, − Хаус медленно опустился в кресло, тщетно пытаясь переломить трость, чтобы выместить напряжение как можно более незаметно. — Кадди сказала, когда была здесь? Уилсон едва заметно качнул головой и вздрогнул. − Сидел… тут… долго… сколько… дней? … не… случайно. Хаус пытался найти в тёмных глазах Джеймса неприязнь, но была только усталость. − Думаешь, я не торчал бы тут, даже поскользнись ты на улице и упади на голову? — Уилсон молчал и как будто напряжённо слушал. — Потому что в моей жизни есть один особенный человек. Жаль, что тебе это сложно понять; я уже давно говорил, что ты слишком трясёшься над каждым, − последнюю фразу он задумывал как шутку, но Уилсон неожиданно нахмурился, даже попытался оторвать руку от одеяла, но у него этого не получилось. − Не смей, − произнёс он довольно отчётливо, − говорить, что мне все… важны… одинаково. Он выдохся. Закрыл глаза, слегка изменил позу и застыл. − Ладно, − Хаус ненадолго прикоснулся подушечками пальцев к самому налитому синяку на чужой щеке. — Не буду. Даже в такой ситуации, даже учитывая, что Уилсон почти не мог говорить, они умудрились вступить в первую стадию перепалки. Это было дико, и в то же время очень знакомо, и Хаус почувствовал, как один уголок его рта робко дёрнулся вверх в усмешке.