По(д)нять

− У тебя что, нет дел? Новых пациентов? Уилсон говорил лучше, пусть всё ещё невнятно. Синяки на видимых частях его тела переливались почти всеми цветами радуги, и зеркала он всячески избегал, хотя немного — и временно! — испорченная внешность объективно оставалась далеко не самой главной его проблемой. − Нет, − Хаусу не слишком хотелось говорить о том, что Кадди твёрдо решила вышвырнуть его из больницы в тот же день, когда Джеймс сможет отправиться домой. И на этот раз тот действительно отправится к себе домой. Скорее всего. Тема дальнейшего развития их отношений казалась самой очевидной теперь, но Уилсон словно забыл, что на любовника, чьи неосторожные действия привели к катастрофическим результатам, по сценарию нужно злиться. − Как ты?.. − Меня замучили неврологическими тестами, − Уилсон медленно и осторожно поднял руку и потёр относительно целую часть лица. − Они необходимы. У тебя на энцефалограмме очаги эпилептиморфных изменений. Принимал сегодня антиконвульсанты? − Да, − рука Джеймса устало упала на подушку. — Зачем ты мне всё это говоришь? − Потому что ты имеешь право знать о своём состоянии. − Я врач, я прекрасно догадываюсь о своём состоянии. Так что повторяю вопрос: зачем ты мне всё это говоришь? − Я опасался, что из-за травмы лобной доли у тебя случится изменение личности, но нет: ты всё тот же подозрительный Уилсон, ищущий подвох там, где его нет. В тот вечер он тоже искал подвох-которого-нет и потому упал. Был слишком поглощён… чем? − Уилсон? − Я знаю, что ты не знаешь, но что я всё-таки делал такого, из-за чего не смотрел под ноги?.. Ладно, неважно. Я только что понял, зачем ты тыкаешь меня носом в диагноз. − Неужели? − Хочешь проверить мою реакцию? Увидеть, как я разозлюсь? Узнать, собираюсь ли я вообще злиться? − А ты собираешься? О господи, да почему из него клещами приходится вытаскивать признание? Хаус нетерпеливо поднял брови, всем своим видом скрывая тот факт, что ему было страшно. Впрочем, Уилсон всё равно не смотрел на него. Да и кому, как не Уилсону, знать о его страхе? С минуту Джеймс молча теребил край тонкого одеяла. − Ты же едва ли намеревался убить меня, верно? — наконец, сказал он бесцветно. Да если бы Хауса обвиняли только в том, что он действительно намеревался сделать, папка с судебными исками в столе у главврача была бы в три раза тоньше. − Ты прав. А поскольку Кадди уже выполнила сверхнорму по обвинениям и нравоучениям, давай просто сделаем вид, что ничего вообще не случилось, − язвительность сочилась из него полным ходом, совершенно лишняя сейчас; но Хаус на самом деле был рассержен в той степени, в которой вообще можно злиться на друга, прикованного к больничной койке. Нельзя сказать, чтобы он любил выяснение отношений; ладно, по правде говоря, в любой возможной ситуации он бежал от него со всей возможной быстротой, но в самых особых случаях, когда действительно было необходимо, Грегори готов был его встретить. Больше того: ему нужно было сделать это как можно скорее, чтобы двигаться дальше, а Уилсон в своей обычной манере уклонялся, оттягивал, не слишком успешно делая вид, будто бы он не хочет обсуждать случившееся. И это бесило. − Главное, не смей нести всякую чушь про «одно то, что это произошло — уже достаточное для тебя наказание». Ты ведь нечто подобное собирался сказать? Потому что это ни черта не так. И я хочу знать, что у тебя на уме потому, что мне не всё равно. Чёртов Уилсон опять молчал. − Я устал, Хаус, − он попытался перевернуться на бок, но многочисленные капельницы не позволили этого сделать, и он раздражённо поёрзал на месте. − Не расслабляйся, − мрачно сказал Грег. — С завтрашнего дня у тебя физиотерапия. По взгляду Джеймса было очевидно, что такая перспектива не приносила ему ни малейшего удовлетворения. − Ты же не хочешь лежать здесь вечно? Ты же не хочешь лежать здесь вечно? Хаус заметил, что Уилсон вздрогнул. А тот заметил, что Хаус заметил. − В данный момент я хочу, чтобы ты ненадолго меня оставил. Ты всем своим пациентам не даёшь отдохнуть? − Снова предлагаешь мне уйти и захлопнуть за собой дверь? Очередное подначивание заставило Уилсона впервые оторвать голову от подушки и огорошенно посмотреть на своего собеседника. − Какая же ты задница, − поражённо пробормотал он, как будто впервые пришёл к такому умозаключению. — Хорошо, будь по-твоему, − он слегка приподнялся на локтях, остановился, отдуваясь, и продолжил громче, уже не заботясь о необходимости беречь заживающую трещину в челюсти: − Тебе не нравится, что я не объявляю каждому встречному о твоей вседозволенности, подарившей мне гипс на голову и костыли? Тебе хочется, чтобы я проклинал тебя ежечасно и запретил появляться в моей палате? Нужны обвинения и упрёки? Да, я старался не заговаривать об этом ради тебя, но раз тебе, наоборот, от этого легче: то да, меня тошнит от одной мысли о том, что благодаря твоему ощущению безнаказанности я теряю работу, здоровье и партнёра! Что ты по-прежнему плюёшь на других, пока занимаешься своей ерундой — и как удачно, что я оказался крайним, ведь теперь ты задумаешься хоть немного! Ты это хотел услышать? — по щекам Уилсона ползли крохотные слезинки. — Мне больно, Хаус!.. Вот теперь это больше походило на правду. − Я знаю. Прости. Дверь закрылась за ним бесшумно. Разговор был коротким, но отнял все силы. Джеймсу невыносимо хотелось спать, но что-то не давало: внутренняя дрожь волнами распространялась от груди наверх; и вдруг левую руку свело судорогой, так что невозможно было разжать пальцы. Он попытался продохнуть через эту внезапную преграду, и ему это удалось; несколько минут он приходил в себя, изо всех сил стараясь не возвращаться мысленно к недавним фразам, которые будто бы до сих пор звенели у него в ушах как мерзкое послевкусие. Вдруг он почувствовал странное, чужеродное ощущение где-то в районе желудка. Но это была не тошнота, это было чувство неожиданного, невыносимого страха, и Уилсон едва успел дотянуться до кнопки вызова дежурной медсестры прежде, чем провалиться в него.