По(д)нять

Уилсон проснулся с тяжестью в висках и пульсирующей болью в глазницах, которая не давала снова заснуть. А подниматься не хотелось, потому что совершенно незачем подниматься, и кроме того, подъём означал неуклюжее шарканье, спотыкание и остановки на отдых после каждых нескольких преодолённых метров. Хауса поблизости не наблюдалось. Уилсон смутно припоминал, что они заснули вместе, и это было почти как… обычно. Просыпаться порознь тоже было привычно. Привычно обидно. Зато у Джеймса появился хотя бы небольшой повод встать. Свесив ноги, он нашарил костыли и медленно выпрямился. Хаус со своей тростью при должном желании может участвовать в соревнованиях по спортивной ходьбе; и как только ему удаётся? Наверное, запоздало подумал Уилсон, у него просто не болит всё остальное. Грег обнаружился на кухне. Отпивал из дымящейся чашки, переворачивал листы газеты и всем своим видом напоминал остепенившегося семьянина, вернее, его карикатуру; и Джеймс, не удержавшись, хмыкнул и покачал головой. Резкое движение тут же неприятно отдалось где-то над бровями, и ноющая волна прокатилась до самой макушки. Стараясь держать себя как можно ровнее, он плюхнулся на стул и вытянул руку ладонью вверх. − Дай и мне тоже. − Тебе нельзя кофе, забыл? − быстро отозвался Хаус, и Джеймсу показалось, что заботы в его голосе было меньше, чем радости от возможности немного подразнить. − Не кофе. Викодин. Газетные листы немедленно рассыпались по поверхности стола, открывая озабоченное, нахмуренное лицо. − Что с тобой? — голубые глаза Хауса требовательно впились в него, и вместо ответа Уилсон помассировал лоб. − Ты чувствуешь головокружение? — продолжал спрашивать диагност. — Зрительные обманы? Беспокойство? − Хаус, у меня не будет нового приступа. Заявляю со всей ответственностью. Просто дай мне обезболивающее. − Тебе нужно проверить внутричерепное давление, − Грег всё-таки придвинул к нему белую таблетку, и Уилсон запил её так быстро, что поперхнулся. − Я проломил голову месяц назад. Нет ничего удивительного в том, что время от времени она даёт о себе знать, − может быть, не стоило лишний раз акцентировать внимание на происшествии; но во-первых, едва ли кто-то из них о нём забыл, а во-вторых, Уилсон был слишком раздражён и устал, чтобы смягчать пилюлю. Ни вздохнуть, ни повернуться нормально! И каждый день — а что, если. А что, если бы он решил воспользоваться лестницей. А что, если бы он вовремя посмотрел себе под ноги. А что, если бы Хаусу в голову не пришла эта глупая и опасная идея? И хит сезона — а что, если, приди эта идея Хаусу в голову, он отказался бы от неё? Джеймс обещал не накручивать себя, не задавать так часто эти бессмысленные вопросы, не тыкать Грега носом в эту трагическую, но всё же случайность; но, похоже, он стал обманщиком. Обманщиком поневоле. Потому что он правда не хотел зацикливаться, но ведь имел на это полное моральное право, не так ли? Хаус молча наблюдал, и Уилсон знал, что тот примерно догадывался о его мыслях. Чтобы перевести тему в более привычную плоскость, он не слишком искренне спросил: − Почему поднялся так рано? Торопишься на работу? Неудивительно, особенно после того, как несколько дней назад Уилсон почти криком заставлял его принять предложение Кадди. И Хаус, в конце концов, согласился — после долгих отпираний. Джеймс, конечно, знал, что на самом деле тот сгорал от нетерпения. А Хаус знал, что он знал. Так у них всегда. − Нет. Я больше не буду ходить на работу, − подобные заявления Грег и раньше делал, но сейчас оно было уж очень некстати; не вписывалось в концепцию гладкого возвращения к обычной жизни. − И почему же? — Уилсон был сама терпеливость. − Потому что я не собираюсь больше этого делать. Вот это на Хауса походило уже гораздо меньше. Пытаясь сдержать обиду, Уилсон нахмурился. − Раз уж ты ничем не занят сегодня, сходи в магазин. У нас нет нормальной еды. Да вообще почти нет еды. − Нет, − последовал вялый ответ. − Нет? — теперь уже Джеймс разозлился не на шутку. Хаус снова вёл себя как избалованный капризный ребёнок. Да, Уилсон хотел вернутся к прошлой жизни, но он вовсе не имел в виду, что она должна была быть в точности такой же, как раньше. Сейчас… Грег мог бы проявить хотя бы каплю заботы. Самую крохотную долю предусмотрительности. — Тогда схожу я. Хаус, разумеется, не поддался на такой очевидный блеф, и Джеймс, мало что соображая от внезапно прорвавшегося гнева, заставил себя встать и поплестись к выходу. Очутившись в коридоре, он со всей возможной быстротой заковылял к лестнице. Как и следовало ожидать, никто не пытался его остановить. Пожалуй, стоило прекратить этот бессмысленный фарс, но Уилсон не хотел, не желал останавливаться. Немного сбавив темп, но всё ещё торопясь, он поставил костыли на первую ступеньку, проверил своё вынужденное орудие на устойчивость, и сделал шаг вниз. Потом ещё шаги. Приближения Хауса по-прежнему не было слышно. Нещадно болело бедро, вернее, вся нога целиком; как назло, вернулась утихнувшая было мигрень. Джеймс с радостью бы притормозил немного, но продолжал бороться с лестничным пролётом как будто против своей воли. По виску проползла и запуталась в волосах крупная капля пота, руки тряслись, и дышал он, как сломанный паровоз. Перенеся вес вперёд в очередной раз, он слишком поздно заметил, что левый костыль зацепился за основание перил, и тогда… И тогда он упал. Сорвался. Обратно в черноту. Уилсон летел вниз, и ничто не могло остановить его свободное падение, если по иронии таковым можно было назвать падение в тёмном туннеле к самому дну. Вспыхнула, как от ожога, зажившая скула; стало холодно и одновременно душно, тесно, но вверху — слишком много пространства, которое отделяло его от места, где он преспокойно стоял всего несколько секунд назад. Да, полёт длился секунды, и время не замедлилось, как это любят повторять, описывая моменты смертельной опасности; и этих коротких мгновений не хватило ни на что, кроме одного лишь испуга. Уилсон не мог шевелиться, почти уверенный, что его парализовало. Где-то рядом раздавался знакомый звук. Мелодия телефона. Входящий звонок от Хауса. Нужно поднять трубку… Джеймс вдруг отчётливо услышал его голос, хотя был уверен, что так и не дотянулся до аппарата. А потом Хаус появился перед его глазами и выдернул наверх, прочь из дыры. − Уилсон! — кричал он. — Уилсон, слышишь меня?.. Он поморгал и обнаружил, что сидел на ступеньках, а Хаус сидел рядом — в ужасно неудобном положении, явно очень болезненном для его ноги — и держал его за плечи, и тряс, и продолжал звать. − Я слышу, − сказал Джеймс. Рубашка прилипла к спине, всё тело ныло, но острой боли как после жестокого приземления не было. Потому что он не падал вовсе. Вернее, почти не падал. Просто оступился и проскользил с десяток ступеней вниз. — Я в порядке, − добавил он. Голос слушался. Настоящий мир медленно возвращался назад. Чувствуя ладони Хауса на своих плечах, Уилсон уткнулся лбом ему в шею, как будто собираясь заплакать, но плакать не хотелось. Хотелось просто сидеть вот так и приходить в себя. − У тебя была паническая атака? — спросил Грег, и Джеймс издал неуверенный подтверждающий звук. Скорее уж воспоминание; впрочем, неважно. Хаус ненадолго прижался губами к его волосам. Потом изменил положение, и вскоре они устроились бок о бок. Такие вот посиделки на лестнице. − Вчера я сделал сканирование всего тела пациента, − неожиданно заявил Грегори. — Понимаешь? Сканирование всего тела — это без пяти минут поражение. И оно, разумеется, ничего особенного не дало. Я упустил день, в результате чего у больного по неизвестной причине случился инфаркт. − По пока неизвестной причине, − сонно вставил Уилсон. − Сначала я собирался протестировать прямо на нём подозреваемые токсины, чтобы выяснить, какой именно вызвал такую реакцию, но поскольку был риск ухудшения состояния… я выбрал другой путь. − Ты должен вернуться завтра. Лучше сегодня. − От меня больше нет никакого проку. Ты только что спас меня, хотел сказать Уилсон. И не сказал. Но очень понадеялся, что Хаус понял. В хорошие времена так у них почти всегда.