Прерванная лебединая песнь

      Солнце скрылось за верхушками деревьев. Розовый закат догорал, уступая место глубокой синеве летнего ночного неба. Хью сидел на крыльце и вслушивался в окружающие звуки: сумасшедше стрекотали кузнечики, соловьи пели свои любовные песни, тревожно гудела выпь на болоте, шумела небольшая речушка, только ветра не было, и лес молчал.       Мадс вновь задерживался, и Хью не мог не чувствовать беспокойства. Что-то тревожило его в этих ночных отлучках. Тем более что дан не охотился (время было неподходящее), просто уходил с утренней росой за лечебными травами и кореньями и пропадал в чаще до позднего вечера, или, как сегодня, оставался ночевать в лесу. Хью ещё немного посидел, пока вездесущее комарье не загнало его в дом. Он слишком устал за день, поэтому просто упал на постель и уснул.       Его разбудил резкий звук, он вскинулся, ничего не понимая спросонья. В доме кроме него никого не было: Данпа ушёл на южный берег Белого озера, в большое поселение вепсов, кошка с наступлением тепла обитала под кровлей. Хью встал и прошлёпал босыми ногами к источнику звука — у печи валялся разбитый вдребезги горшок. «Уже третий за лето», — удивился про себя кельт и принялся собирать черепки. «Как они падают оттуда?» — размышлял он, разглядывая абсолютно ровную поверхность полицы.       Хью вынес черепки на двор, бросил в задок, затем уселся на тёплые доски крыльца. Сонная нега ещё не спала с него, веки были тяжёлыми, он зевнул и сладко потянулся. В воздухе чувствовалась прохлада, но яркие лучи рассветного солнца ласкали теплом, берёза, росшая у дома, бросала подвижную ажурную тень на его лицо, приятный ветерок шевелил кудри на голове. Хью так любил такие моменты тихого бескрайнего счастья.       Вдруг среди стволов деревьев что-то мелькнуло, кельт подскочил на месте. «Наконец-то, — обрадовался он. — Вернулся». Но движение не повторилось, и Мадс не вышел из-за деревьев. «Показалось», — разочарованно подумал Хьюго, для верности протерев рукавом заспанные глаза. Он дал себе ещё минуту, а затем пошёл в задок, после умываться и заниматься утренними хлопотами.       Первым делом нужно было накормить Серую, пусть она и ловила мышей и разную мелкую живность, но теперь всё больше нуждалась в свежем молоке и сливках. Да и самому кельту не мешало подкрепиться. Каждое утро к ним прибегала работница из дома Бурого, находящегося выше, за излучиной речки, и приносила парное молоко, сливки, масло и иногда свежий хлеб. Сегодня она немного задержалась, и Хью пришлось запить нелюбимым квасом съеденную краюху хлеба с вяленым мясом. Позже, когда он снаружи разминался с деревянным мечом, ему стало понятно, почему работница не спешила — следом за ней увязалась старшая дочь Хельги — Аслог. Пять зим минуло с её рождения, а малышка уже готовилась стать хозяйкой, ходила хвостиком за матерью и другими женщинами, но больше мешала, чем помогала. Вот и сейчас, она пыталась тащить объёмную корзину, а девушке по имени Уле, что несла лагун с молоком, приходилось ей помогать.       Работница улыбнулась Хью и поздоровалась на своём наречии, белоголовая и кареглазая, она была сиротой смешанной крови словенки и вепса и жила в доме Бурого уже несколько зим. Она разумела по дански, но отвечать так и не научилась. Аслог, увидев его, наконец, отцепилась от корзины и побежала обниматься. Иногда Хью думал, что чувства просто передались от матери к дочери, так сильно девочка была привязана к нему.       — Поможешь мне кормить Серую? — спросил он, оторвав от себя девчушку.       — Да! — согласилась та восторженно. — Она ещё не понесла?       — Вчера была с животом, а сегодня я её пока не видел, — ответил кельт.       Он попросил работницу отнести корзину с хлебом и сыром в дом, и подождать Аслог там.       — На столе стоит крынка с земляникой в меду, — сказал он девушке. — Угощайся.       Уле смутилась, но поблагодарила, и ушла в жилище.       Хью глянул ей вслед, на пороге она низко наклонилась и коснулась рукой крыльца, Данпа всегда делал так же. Кельт пожал плечами, взял лагун с молоком и поманил Аслог за собой. Девочка тут же принялась жаловаться на младшую сестру, той было совсем не интересно доить коров или теребить шерсть, она целые дни напролёт рубила палкой крапиву, воевала с лопухами и так и норовила подстроить старшей сестре какую-нибудь пакость.       Они обошли дом и словно в другом мире оказались — здесь деревья подбирались к самому жилищу, практически всегда стояла тень, рос мох, и пахло прелой листвой, а не травой и солнцем, как на переднем дворе. Хью взял с завалинки глубокую глиняную миску и щедро плеснул в неё молока. Аслог замолчала, замерла рядом и, затаив дыхание, ждала, когда из-под крыши появится Серая. Та не заставила себя долго ждать, немного неуклюже спрыгнув вниз. Это была настоящая лесная кошка, огромная по сравнению с домашними любимицами, привезёнными Хельгой с родины. Мадс притащил её из чащи ещё осиротевшим крошечным котёнком. Теперь она стала настоящей хищницей, позволяла себя кормить, но приходила в дом лишь зимой и разрешала себя гладить только дану. Неблагодарная!       Серая ждала потомство, поэтому с особой жадностью набросилась на еду. Кельт подливал ей молоко ещё два раза, пока она не наелась и не отправилась восвояси.       — Она такая красивая! — восхитилась девочка. — Мне точно нельзя взять одного котёночка домой, когда она родит?       Хью покачал головой, погладил мгновенно посмурневшую Аслог по волосам.       — Ты же знаешь, что нет. На вашем дворе много собак, а они очень сильно не любят лесных кошек.       Когда они вернулись в дом, Уле что-то делала у печи.       — Вот так, — сказала девушка по-вепски, закончив и указав на проделанную работу. — Домашние духи любят поесть, нельзя, чтобы посуда пустела.       Кельт уже хорошо разумел это наречие и даже мог вполне сносно на нём говорить, поэтому вопросительно посмотрел на плошки с хлебом и сливками. Это Данпа расставил их у печи и следил, чтобы они были полны. Когда он отлучался, Хью просто вычищал всё и забывал о них. Вернувшись, старик ругался и начинал всё по новой. Он и идолов установил в углу: притащил из леса коренья, обстругал их, что-то шепча себе под нос. Мадс ему ничего не сказал, в их доме разрешалось чтить любых богов.       — Если не будете кормить их, — тем временем объясняла Уле, — они разозлятся, и не будут помогать. Начнут бить посуду, пугать, пустят лихо из леса.       У Хью холодок по коже пробежал, он вспомнил сегодняшний разбитый горшок. В племени Дэнси и у саксов тоже были домашние покровители, ребёнком Хьюго побаивался их и иногда помогал старшим женщинам готовить для них оладьи в феврале месяце. Получив мужское имя, он забыл об этом, его обязанностью стало поклонение лунным* богам (и богам своего первого племени). У Мадса кельт и вовсе перестал совершать обряды — рабу такое было ни к чему. А сейчас, спустя годы, они с даном жили, словно сами по себе, отвергнутые всеми богами, и отвергнувшие всех богов, хоть и не отказывались заглянуть к Бурому на огонёк в дни великих празднеств.       — Расскажи ещё, — попросила Аслог, усаживаясь на главное место за столом, подобно дорогой гостье. Будь дома дан, она бы вела себя скромнее: хотя бы попросила разрешения, Хью же смотрел сквозь пальцы на такое самоуправство.       — Главный Дедушка живёт в самом доме за очагом, — начала рассказывать тем временем работница шёпотом. — Он не терпит нерадивых хозяек и непослушных детей. Любит свежее молоко, хлеб и сладкие соты. Смотрит за всем живым в доме и в хлеву, заплетает косы лошадям и помогает коровам телиться. У него есть братья: один, что живёт на дворе, другой — в овине, а третий — в бане. Домашний дух самый добрый из братьев, а банный — самый опасный. Это мне матушка рассказывала, когда ещё жива была.       — Ух ты! — восхитилась девочка, а кельт тем временем слушал с не меньшим интересом, чувствуя холодок на сердце. — А что ещё?       — Ещё, прямо за плетнём, в лесу, начинаются владения Чёмера — лесного духа. Он оборотень, может превратиться хоть в зверя, хоть в человека. Сунешься к нему без подношения, он тебя запутает, заморочит и в самую чащу заманит, если слов заветных не знаешь, вряд ли выберешься. Поэтому встретишь в лесу человека, глянь, есть ли у него брови, да ресницы, если нет — точно Чёмер перед тобой.       — Ай-яай-яай, — запричитала Аслог, хватаясь ладонями за пухлые щёчки. — Как жутко, Уле! А ещё?!       — Ещё в реке, али в озере, али в ручейке последнем живут водные духи. Самый злобный из них — это старик омутник. Он страшный, зелёный, пахнет тиной, катается на Соме и топит по весне ребятню, да бабёнок молодых. Его брат — Водяной, не менее страшен, только вот он себе кого попало не тащит: только девиц в жёны, да парней молодых — в войско. Иногда в праздник Купалы может обратиться добрым молодцем и самую красивую девку увести за собой, пусть даже она в жизни своей к реке не хаживала, боялась. Водным духам жертвуют чёрных петухов, да куриц, а ещё караваи.       Про русалок и говорить боязно, круглый год они спят в земле и только когда зацветает рожь, просыпаются и идут на гулянья в леса и луга. В это время ни одна женщина не ткёт, не прядёт, кос не чешет, в лес не ходит. Русалки женщину и убить могут, а мужчину зачаруют, да от себя никогда больше не отпустят, деток до икоты защекотать могут. Поэтому никто не рискует не то что в лес, в поле выйти целых семь дней. На осьмой русалки сами снова под землю уходят.       — А про волков, что в человека могут перекидываться, знаешь? — спросил Хьюго с плохо скрываемой тревогой в голосе. Рассказ Уле пробудил в его душе страх, собрав воедино всё то, что он так упорно пытался не замечать.       — Только про воя-волколака, будто родился он и бойцом великим, и волхвом. Умел обращаться и в птицу, и в рыбу, но чаще был волком, рыскал по лесам, да так избегал смерти, пока не умер своей смертью в крепи лесов, да не стал упырём. Будто от него пошло всё племя волколаков, да разбрелось по земле-матушке.       Кельт слушал работницу и всё больше пугался. Он еле сдержался, чтобы не вытолкать девушек взашей, но лишь вежливо попросил их уйти. По Аслог было видно, что она обиделась, но ему было сейчас не до её чувств. Уле же просто взяла девочку за руку, поклонилась на прощанье и тихо ушла, утянув Аслог за собой.       Хью долго гнал от себя дурные мысли и воспоминания. Просто радовался, когда Мадс стал чувствовать себя лучше. С прошлого лета, когда они вернулись из путешествия в большой город полян, дан вдруг будто преобразился. Тяжёлая поступь, что появилась у него после выздоровления, пропала. Мадс вновь начал двигаться так бесшумно, что часто заставал Хью врасплох — подкрадывался, хватал, закидывал на плечо и утаскивал на шкуры. Прежняя сила и звериная ненасытность возвращалась к нему, даже поседевшие полностью за последние годы волосы будто серебром заискрились. Кельт считал, путешествие пошло Мадсу на пользу, но сейчас был практически уверен, что повлияло на самочувствие дана нечто совсем другое.       Хьюго ругал себя последними словами, он всё замечал, но упорно не хотел верить увиденному. Как часто ему казалось, что глаза Мадса в темноте отливают зелёным? Как часто слышал он волчий вой с прошедшей зимы, совсем рядом с жилищем? Мадс уходил в заснеженный лес за дичью, в зазеленевший — за заготовками для снадобий и часто не приносил ни того ни другого. Он брал с собой кельта этим летом всего пару раз в одно и то же место: к старой огромной сосне, росшей посреди широкой лесной поляны. Пока дан занимался поисками трав и корений, Хью сбирал ягоды. Ранняя земляника пахла одуряюще, но доставалась большим трудом. Вспотевший, покусанный, но довольный Хью закрывал берестяной кузовок крышкой ближе к вечеру и торопился найти Мадса. Каждый раз рядом с даном был кто-то — то заплутавший в лесу старик, то маленький мальчик, отставший от товарищей. Кельт мог бы поклясться чем угодно, что у незнакомцев были зелёные глаза, а ресниц и бровей на лице не наблюдалось.       Дома тоже творилось странное: с завидным постоянством бились горшки, кошка вздыбливала шерсть и рычала на кого-то, и все чаще Хью, хлопоча по хозяйству, слышал хихиканье за печью.       Чёртов Мадс! Во что он ввязался, что это вновь происходит с ними?