«Манит нас вдаль голубая звезда, Ростра весёлая смотрит туда. Где в океане из песен и слёз Родина тает в стране наших грёз. Где альбатросом стонет душа, Палуба слышит каждый наш шаг. Судно устало плывёт по волнам, Море, дай отдых нашим сердцам! Брось взгляд на небеса, Боги укажут нам путь, Ветер рвёт паруса, Значит осталось чуть-чуть»! Летопись — «Викинг»
Хью в который раз снился один и тот же сон: похороны ульфхеднара в кошмарах представлялись до ужаса реальными и яркими, и он вновь просыпался в поту и метаниях, в пустой постели. Как и сегодня. Кельт ощупал рядом с собой давно остывшее, едва смятое спальное место и тяжело вздохнул. Выпутавшись из шкур, он опустил вниз босые ноги и зашипел — земляной пол оказался ледяным. Быстро натянув шерстяные копытца, Хью поспешил к выходу, он каждый раз опасался не увидеть Мадса на облюбованном им месте, но сегодня все вновь было хорошо: он сидел на невысокой лавке, прислонившись к теплому боку деревянного колодца. Майское утро выдалось ласковым, солнечным, и дан был одет лишь в рубаху, да легкие холщовые штаны, он застывшим взглядом смотрел, казалось, куда-то внутрь себя. — Ты простудишься, — проворчал Хью, вырывая викинга из плена мрачных мыслей. Тот вздрогнул, отмирая, и повернулся на голос, слабо улыбаясь. Увидев в руках подошедшего Хью меховую полость, он прорычал: — Я не старик. — Никто этого и не говорит, — укорил его Хью. — Просто так мне будет спокойнее. И Мадс позволил себя укутать. Кельт сел рядом, притираясь плечом к плечу упрямца, тот в ответ взял его за руку, переплетая их пальцы. Им не удалось вырваться из тумана без потерь, обоим пришлось долго приходить в себя. У Хью теперь в кудрявой шевелюре ярким пятном светилась белая прядь, да и рука после повторного заживления полностью не восстановилась. Его мучили кошмары и вечный страх потерять Мадса, но надорвавшись тогда и физически, и душевно, он все-таки сумел оправиться, чего нельзя было сказать об ульфхеднаре. Только одно то, что звериной сущности не удалось вернуться из заколдованного леса, уже о многом могло сказать. Хью считал, что в некотором смысле Мадс умер там, частично. Потомок Фенрира, а может и сама Хель (Мадс не рассказывал) не отпустили свою жертву просто так, взяли дань — то, без чего викинг больше не мог пользоваться своей силой. Но они остались живы. В положенный час их подобрали люди Бурого и скрытно переправили к лекарке. Затем, подлатанных, отвезли к бывшей женщине берсерка — финке Ааму. В племени финнов Мадс и Хью жили долго. Мадс тогда практически не вставал, его спина была располосована — наконечники стрел пришлось вырезать вместе с кусками мяса. Рана от третьей стрелы чудом не задела сердце по словам той же знахарки, и заживала трудно, мучая раненого лихорадкой. Дан непривычно долго оправлялся, вот и сейчас, спустя год и 2 месяца, шрамы еще беспокоили его. Они давно покинули финнов, их новый дом, в котором они перезимовали, стоял в крепи густых лесов, севернее Белого озера, и был совсем не похож на уютное родное жилище викинга. Старое охотничье зимовье хоть и не грозило рассыпаться на глазах, но казалось мрачным и необжитым, в нем гуляли сквозняки, и пахло плесенью. Не помогали даже старания старого раба, которого Бурый отпустил с ними доживать свой век на родину, в Гардарики. Полуслепой старик не стал возвращаться в свое племя — не к кому было, да так и остался с ними. Помогал в меру своих истощавшихся сил: готовил еду, ходил в ближайшие селения, закупать самое необходимое. Так, вместе, они дотянули до весны, но кельт не находил себе места от волнения, не зная, сможет ли Мадс когда-нибудь оправиться от своих потерь. Тот в любую погоду примащивался на полюбившейся лавке, где Хью его неизменно обнаруживал. Дан неотрывно глядел в сторону оставшейся за горизонтом родины, где-то далеко за излучиной реки, за верстами Лебединой дороги осталась она. Хью больше не хотел мучиться виной, за что бы то ни было, но такой Мадс наполнял тоской его сердце. Кельт боялся, что любимый истончится, как в проклятом тумане и исчезнет вместе с северным ветром. В дане будто что-то надломилось, исчез звериный блеск глаз, пропала привычка обнажать зубы в оскале. Да, он остался крепок и несгибаем, но в нем появилась тяжеловесность, а в волосах и бороде принялась тонкими нитями пробиваться седина. Его не отпускала задумчивость, начала мучить бессонница — ближе к утру он все чаще сбегал с их ложа. На вопросы по большей части отмалчивался, или говорил, что в порядке, но Хью ни на секунду ему не верил. Только в постели Мадс становился прежним, горячим и живым, и кельт старался чаще провоцировать его на любовные утехи.***
Мадс мало что помнил, после того как согласился на помощь волков. Тогда из всей стаи к нему на подмогу пришел лишь один — главный, и то, напустив перед этим колдовского тумана. Хищник являлся порождением ночи, и день не был для него привычным временем битвы, да и против закаленного в огне оружия он в открытую выступать опасался, мечи же его особенно пугали. Сам Мадс в тот момент начал улавливать думы вожака, чуял его извечно темную и древнюю сущность, резонировал с ней. Он стал словно одержимым, и в окружающем его красно-оранжевом мареве бился только один помысел: «Уничтожить». Потом его зверь учуял знакомый ласкающий ноздри запах, и внезапно колдовство вокруг сгинуло, впрочем, оставаясь внутри тела и сковывая его. До того момента, как их с Хью окружили волки, и кельт вместо того, чтобы уступить, заслонил его собой, сознание ульфхеднара застилал сплошной туман, из которого он время от времени выплывал, не всегда понимая, что происходит вокруг. Просто в какой-то момент перед его захлопнувшимся разумом сверкнула вспышка, в далеких небесах пророкотал гром, ворон каркнул в вышине и он услышал это: «Он мой!» Эхо этого крика раскатилось по округе, живительной волной хлынув в замерзающее сердце Мадса, он смог вырваться из сковывающего тело оцепенения, словно вынырнул из-под огромной толщи воды. Пелена перед глазами рассеялась, и стало в разы мучительнее. Дан ощутил разом все: пульсирующие болью раны, холодеющие от недостатка крови конечности, тяжесть теплого тела Хью, отключившегося прямо на его груди. Перебарывая слабость, он повернул голову и встретился глазами с цепким взглядом серебряного волка. — Слышал его? — проговорил Мадс ломко и глухо. — Я не могу с тобой уйти. — Ты дал согласие! — рявкнул волк, переступая на месте крупными лапами. — Не в твоих интересах забирать свои слова назад. — А я и не беру, — хмыкнул дан, запуская непослушные пальцы в волосы Хью, — но я не могу умереть сейчас и оставить его одного. Просто дай мне немного времени, рано или поздно я вернусь в твою стаю. — Нет, — зарычал хищник, в ярости ощеривая пасть и вздыбливая шерсть на загривке. Переярки все как один последовали его примеру. — Чего ты боишься? — сверкнул в ответ взглядом ульфхеднар. Волк чуть дрогнул в еле заметном порыве прижаться к земле. Молодняк же отступил прочь, скуля и повизгивая от окатившей их силы, исходящей от волка-одинца. — Какая разница, ведь ты можешь ждать вечность. — Твое время вышло, — отрезал отпрыск Фенрира, — если не я, то тебя заберет Хель, этого нельзя допустить. — Думаешь, в моем царстве не хватает душ, хвостатый? — прервал вдруг волка другой шелестящий голос. — Ошибаешься. Хищник отскочил назад, к своим щенкам, от неожиданности резко припадая на все четыре лапы, и огрызнулся. Над людьми сгустился туман, приобретая черты женской фигуры: в глубине клубящегося серебра кипела тьма, запах разложения и древности наполнил все вокруг. Призрачная плоть богини колебалась, то рассеиваясь, то вновь обретая четкость, словно ее разгоняло порывами ветра. На месте лица застыла двухцветная маска, сквозь прорези которой на Мадса смотрела вечность. — Этот муж не нужен мне, — добавила бессмертная. — Меня беспокоит только его власть над тем, что было доступно лишь мне. Больше я не потерплю его самоуправства с ушедшими душами. Викинга словно волной мороза окатило негодованием древнего существа. — Готов ли муж отказаться от своей силы, чтобы быть рядом с тем, кого выбрал? — спросила Хель, обращаясь в никуда. — Готов, — без раздумий ответил Мадс, наплевав на стаю и ее вожака. — Тогда протяни мне руку, смертный, — молвила тень и коснулась его своим мертвым дыханием. Дан беспрекословно выполнил просьбу-приказ, из протянутой конечности словно разом рванули все вены, запуская в кровь леденящий холод, растекающийся по всему телу… Через секунду он понял, что перестал быть прежним. Волки, поджав хвосты, развернулись, воем обозначая свое поражение. Вожак напоследок сверкнул на него глазами, огрызнувшись: «Таким ты нам не нужен», и исчез в тумане. Призрачная фигура рассеялась, Мадс остался один, но больше не позволил себе сомнений, стойко перенося боль и слабость. Он готовился жить. Утро для него настало мгновенно и неожиданно: на в миг прояснившемся небе загорелся розовым восток, птицы запели, очнувшись от творившегося вокруг колдовства. Викинг утратил свою магию, но знания у него никто не мог отнять, и он понемногу заговаривал себе кровь. Быть простым человеком оказалось в сотни раз сложнее, не имея возможности подключить свои звериные ресурсы Мадс не мог помочь ни себе, ни Хью, но сдаваться не хотел. Вскоре к ним подоспела помощь: трое дюжих молодцов ловко перевязали раны Мадса и доставили их с кельтом на лодку. Хью все это время спал беспробудным исцеляющим сном. Дан знал это и не позволил одному из воинов разбудить его, чтобы напоить обезболивающим отваром. Он сам позаботился о спящем, забыв на время про свои раны. Окончательно удостоверившись в относительном комфорте кельта, викинг, наконец, позволил себе отключиться. У финнов Хью неотлучно находился при Мадсе, и тот с трудом прогонял его от себя, заставляя поесть. Жизнь в чужом племени явилась тяжелым испытанием для обессиленного ранами воина. Мужчины каждый день отправлялись в лес, добывать пропитание, а у Мадса не было сил встать. Он тяжелым бременем висел на шее кельта, который, терпя насмешки, помогал женщинам, не смея оставить раненого на попечение кого бы то ни было. Хорошо, что это время прошло, и, пережив все положенные для выздоровления процедуры, не слушая заверения Бурого, Мадс настоял на скорейшем их отплытии. Хью немного растерялся, когда узнал, что они не поплывут к Британским островам, но даже не подумал возражать. Теперь их дом — это необъятная Гардарики со множеством народов и чуждых им традиций, но Мадс недаром привез их сюда. Колдовство сына самого Фенрира пропало при приближении конунга Виглека, который служил Кресту. Новый бог шествовал по землям Британии и Скандинавии, покоряя различные племена, заставляя людей отрекаться от старых богов. Мадс же хотел остаться при своих. Он знал, что рано или поздно Крест придет и в эти земли, но у них с Хью будет время уйти дальше, к краю мира, где их никто не найдет. А пока нужно было обживаться, гнать прочь тоску и вновь собирать себя по кусочкам. — Знаешь, — заговорил вдруг Мадс, вырывая кельта из полудремы. — Единственное место, где я хочу быть — рядом с тобой. Хью еще не успел осознать сказанное, а его губы уже были пойманы в плен чужими. Поцелуй получился страстным и в то же время нежным, жарким и обещающим. — Ты чего это? — отстранившись и немного придя в себя, спросил порозовевший кельт. — Данпа увидит. Среди белого дня, при старике, они пытались не показывать своих отношений. Конечно, он знал, но Хью донельзя смущался бывшего трэлла. — Пусть привыкает, если хочет остаться с нами, — выдал Мадс. — Я тут подумал, что пора бы строить новый дом. Нужно звать соседей на подмогу, расплатиться есть чем. Бурый ближе к лету обещался прибыть со всем хозяйством, голубя прислал, что Виглек достал и его. Сезон сбора трав начинается, скоро липовый цвет пойдет, нужно готовить запасы на следующую зиму… Мадс еще что-то говорил, а кельт пораженно уставился на сыплющего планами викинга. — Тебе стало легче? — спросил Хью осторожно, сглатывая подступившие к горлу слезы облегчения. Дан замолчал, пристально глядя на него, и ответил: — Да. Вздохнул, будто собираясь с духом. — Прости, — продолжил он, — что заставил волноваться. Со мной все будет хорошо, только прошу, будь рядом. — Всегда, — горячо подтвердил Хью, поднимаясь с лавки, и, потянув за собой Мадса, прошептал: — Хочу тебя. — А как же Данпа? — хмыкнул тот, устремляясь следом. — Пусть привыкает, — прошептал Хью уже в губы викингу, целуя его на пороге дома. Старик же в это время спешил укрыться в лесу. Мадс был нежен, брал любовника медленно и нежно, целиком распластав животом на ложе. Не давая двинуться с места, придавив плотно телом, мучил, входя до самого основания и неторопливо отступая назад. Хью хотелось большего, но он ничего не просил, полностью отдаваясь во власть дана. Кельт лишь задушено стонал и кусал свой сжатый кулак. Наслаждение накатывало ласковыми волнами, и он сходил с ума от тягучей сладкой пытки. Горячий язык Мадса проходился по шее, скользил по лопаткам и вдоль позвоночника, находя самые чувствительные местечки. Его дыхание на влажной коже становилось расплавленным жаром, текущим прямо в кровь. Кельт чувствовал партнера всем телом, ощущал и внутри, и снаружи так ярко и всеобъемлюще, что хотелось в нем раствориться до конца. Мадс не сорвался, услышав победный крик Хью, не убыстрил движений, когда предоргазменный импульс скрутил его самого изнутри. Сегодня он хотел быть таким, мягким, любящим и любимым. Внутренние стенки ануса любовника обхватили его фаллос крепче, словно затягивая до основания, и викинг потерялся в ощущениях, непередаваемо долго кончая. Зверь в душе не облизывался сыто, но дан не стал отказывать себе в удовольствии, полюбовавшись на припухший анус кельта, вылизать его дочиста. Позже они лежали уставшие и насытившиеся, слушали сердцебиение друг друга. Кельт впервые за много месяцев перестал ощущать страх потерять, он целовал затянувшиеся жуткие рубцы на спине Мадса, мечтая, чтобы их никогда не было. Дан дремал, как привык — распластавшись на животе, и чувствовал себя счастливым, словно в детстве, когда босоногим постреленком, забравшись на борт спущенного на воду отцовского драккара, засыпал, убаюканный мерным качанием корабля, под ласковыми прикосновениями весеннего солнца. После стольких испытаний они обрели друг друга. Они любили, как умели, забыв обо всем на свете. Для них не было вчера, только завтра и все время мира, что было им отпущено. А за окнами старого зимовья разгорался день. Воздух, искаженный мягкой дымкой испарений, пропитывался жаром. Все вокруг зеленело и набирало цвет, втягивая в себя бурные весенние соки. Стрекот кузнечиков и пение птиц переплетались в причудливую мелодию, разбавляемую шелестом листьев и трав. В высоком белооблачном небе плыли, едва касаясь друг друга крыльями, два лебедя, стремящиеся к новой жизни, в которой они всегда будут вместе.