Прерванная лебединая песнь

«Я выберу этот ветер Последним себе собратом. Я выберу это солнце Последней себе любовью. Я выберу эти волны Последним себе объятьем. Я выберу эту землю Последним себе покоем, Свободу сна.» «Я выберу свободу сна» Инна Желанная

      Хью не понимал — за что? За что так несправедливы к нему боги, отмерившие жизнь, полную боли. Он был готов умереть, чувствовал нежные руки матери на своем лице, чувствовал свободу и небывалую легкость. Его вырвали обратно в реальность, жестокую, уродливую, одинокую. Первое, что он почувствовал, придя в себя, сырость и леденящий холод, пронизывающий до костей. Вокруг царила тьма, боли не было и поначалу это показалось благом. Кто-то напоил его, а затем обмазал чем-то липким и завернул в сухую ткань. Прикосновения незнакомца были очень нежными, это смущало Хью, и он попытался уйти от них, но сил пошевелиться не было, из него словно вынули все кости, мышцы не слушались, и лишь глаза он смог с легкостью открыть. Когда его прижали к себе, согревая, то он подумал, что попал к друзьям. Может быть, кто-то из соседних селений нашел его и отнес к себе? Хью даже не понял тогда, что находится на корабле. За время болезни он привык слышать и видеть то, что недоступно другим и попросту не обратил внимания на плеск волн.       Каково же было его разочарование, когда утром он пришел в себя. Хью находился на драккаре данов, в плену. С ужасом осознал он свою судьбу: его увезут в незнакомые холодные земли, где все чужое и кельт для всех чужой. На него наденут металлический ошейник и сделают рабом, навсегда, до конца его дней. Какой извращенный ум выдумал излечить его? Почему он вновь выжил, хотя должен был погибнуть с мечом в руках? Было обидно до слез, которые застревали в горле комом, не давая дышать. Хью глядел на своего хозяина, недоумевая, зачем ему полуживой раб? Дан ухаживал за ним, убирал, лечил. Зачем ему все это? Мужчина был немолодым, но крепким и жилистым, словно сплетенным из корней дуба. Дан ловко сновал по шаткой палубе, движения его казались скупыми и точными. В серо-пепельных заплетенных в косы длинных волосах и в бороде не было ни единого седого волоса. Лицо скуластое, как у всех данов, обычное, вроде бы, лицо, если бы не глаза, сверкавшие из-под бесцветных бровей, светло-зеленые, застывшие и страшные. Иногда викинг улыбался, и это было жутко, он растягивал большой рот в хищной ухмылке так, что становились видны зубы — белые, крепкие, с нечеловеческими удлиненными верхними клыками.       Викинги переговаривались на своем резком, неприятном языке, что-то плохое, по-видимому, случилось во время плавания. Хью это понял, но не подавал виду, обычно он тихо лежал, вглядываясь в угрюмое небо, и размышлял, отчаянно ища выход. Если бы мог, он бы выпрыгнул за борт, но сил не хватало даже отползти от обнимающего его по ночам дана. Постепенно кельт начал чувствовать, что на него устремляются неприязненные взгляды и чья-то слепая ненависть. Он даже порадовался, может, все-таки убьют. Поэтому и не произвел и звука, когда ночью на него навалилось чье-то тело. Его принялись душить, но как-то слабо, видимо, решили помучить. Хью был готов к смерти, даже звал ее, но как же страшно ему стало. Глупое тело пыталось сопротивляться, а разум приказывал терпеть, но убийцу отшвырнули от него. Ночь была звездной, ясной и Хью увидел Его — ульфхеднара. Он поразился, как же сразу не узнал того, кто рвал зубами тело его названого брата. Кельта затошнило, он потрясенно смотрел на схватку человека и зверя. Ульфхеднар зарычал, поднял тело противника в воздух и кинул так легко, словно тот ничего не весил. А затем он взглянул на Хью, его глаза сверкнули в свете звезд, потом он развернулся и ушел. Кельт не понял, почему его на миг затопило чувство вины, он отогнал его прочь, ужасаясь. Его угораздило попасть в рабы к человеку-зверю. Нет уж, лучше смерть, чем такая перспектива!       Решено, прежде чем корабль достигнет берега, Хью должен найти силы, чтобы скользнуть за борт.       Следующим утром кельт понял, что времени у него осталось мало, на борту царило небывалое оживление. Викинги кричали и смеялись, и только ульфхеднар был мрачным. Дан старался не смотреть на Хью все утро, но затем не выдержал, глянул хмуро и на плохом саксонском поинтересовался:       — Почему не кричал ночью? — кельт отвернулся, не желая разговаривать. Мужчина на это хмыкнул невесело.       — Думаешь, он убить тебя хотел? Трахнул бы и хозяйство отрезал, — отчеканил жестко викинг. Хью побледнел, резко разворачиваясь к нему. Не может быть такого, чтобы его вчера пытались ссильничать?       — Не веришь — твое дело, — выдал зверь и отвернулся. А кельт вспомнил, как чужая рука зачем-то задирала длинную льняную рубаху на его бедрах. Хью затрясло, ужас прокатился волной по позвоночнику. Не хотелось даже думать о том, что могло произойти, если бы ульфхеднар не проснулся.       Весь день Хью двигал руками и ногами, вскоре он умудрился сесть, страх не успеть придал ему сил. Дан видел все его манипуляции, но благоразумно молчал. Постепенно кельт оказался у раскачивающегося борта корабля, чтобы перевалиться через него нужно было резко вскочить на ноги, а там уж его никто не остановит, и в море за ним точно никто не сунется. «Попасть в чертоги морского хозяина — не так уж это плохо», — думал Хью, сгибая и разгибая отвыкшие от движения ноги. Он чуть было не пропустил момент, когда раздался крик кормчего, и кельт понял, что на горизонте земля. Действовать нужно было быстро, пока ульфхеднар отвернулся от него, вглядываясь куда-то вдаль.       Хью собрал все силы, уперся ногами в палубу и встал, хватаясь за край борта между двумя щитами. Ему казалось, что он двигается слишком медленно, когда голова дана вдруг начала поворачиваться в его сторону. Время будто застыло, а кельт уже перевесился через борт, волны помогли, качнув палубу и вышвыривая его в море. Но его полет вдруг прервался в самом начале, Хью вскинул голову вверх и встретился взглядом с сумасшедшими зелеными глазами. Зверь успел ухватить его за подол рубахи одной рукой, другой крепко вцепившись в борт.       — Не смей, — хрипло прорычал викинг, не забывая перейти на саксонский, но Хью уже было не остановить. Он затрепыхался в воздухе, ворот рубахи, и так слишком широкий для него треснул, и его тело выскользнуло вниз. Вода обожгла холодом, тысячи ледяных иголок вонзились под кожу, пробираясь до костей. Хью сразу же нахлебался жгучей соленой воды и пошел ко дну, но когда его тело подбросило вверх, он, теряя сознание, понял, что утонуть ему все же не дадут.       Злой, словно черт, Хью сидел на борту драккара, крепко привязанный за ногу к скамье. Его снова растерли жиром и укутали в рубаху и тяжелый меховой плащ. Кто же знал, что чертов ульфхеднер умеет плавать? А корабль уже входил в живописную тихую бухту. Викинги тыкали в пленника пальцами и ржали, предметом их веселья стали, видимо, волосы Хью. Спутанные и скатанные до предела, они до этого торчали неопрятными космами, но после воздействия морской воды приняли свой природный вид, завиваясь тугими кольцами. Рыжий цвет практически стерся, открывая родной — темно-русый. Викинги откровенно потешались над кудрями кельта, высмеивали Мадса-отшельника за то, что в рабы ему досталась девчонка, да еще и страшненькая. Если бы Хью понимал о чем говорят даны, то разозлился бы еще больше, но к счастью, он не был знаком с их наречием.       Ульфхеднар же сидел на своей скамье, абсолютно не реагируя на насмешки, хотя ситуация требовала отшутиться в ответ. Он был слишком выбит из колеи произошедшим, внутренний зверь рвал сознание пережитым страхом. Мадс никогда еще не ощущал такого, и был поражен тем, насколько крепко привязал его чужеземец, о котором дан и не знал-то ничего, кроме имени. Это чувство — животное по своей сути, инстинкт, который сильнее разума. «Мое», — рычал в нем зверь, «мое», — отзывалось сердце. Волки находят пару раз и навсегда, когда самец теряет подругу, то остается один до конца жизни. Викинг с трудом пересилил желание схватить Хью и больше никогда не отпускать, он был готов запереть его в доме, связать, лишь бы не дать причинить себе вред.       Тем временем с носа драккара сняли голову дракона, и корабль причалил в знакомой до мельчайших деталей бухте. Там их уже ждали — все домашние из дома Инвара и даже крестьяне высыпали на берег. С радостью увидели прибывшие людей с третьего пропавшего в шторм драккара, который пришел домой на полдня раньше. Команда сошла на землю, Мадс-отшельник на плече стащил спеленутого по рукам и ногам пленника, устроил его рядом с большим камнем вместе со всеми своими пожитками и отправился назад к команде. Мужчины дружно разгрузили судно и отправили его в корабельный сарай, зимовать.       В доме Инвара царила скорбь, никогда уже душа господина не попадет в Вальгаллу, останется навек в царстве Эгира и Ран. Мадс не захотел оставаться, его дом был дальше от побережья, в половине дня пути. Отправляться ночью было неблагоразумно, и он согласился переночевать. Хью с другими рабами оставлять не решился, кинул ему свой плащ рядом с выделенной ему лавкой. Кельт в ответ злобно на него зыркнул, но послушно улегся на пол. Мадс перед тем как провалиться в сон все-таки привязал Хью к поддерживающему крышу столбу, так, на всякий случай.