Прерванная лебединая песнь

«Вот бы где-нибудь в доме горел огонек. Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке. Я бы спрятал клыки и улегся у ног. Я б тихонько притронулся к детской щеке. Я бы верно хранил, и стерег, и берег — Просто так, за любовь! — улыбнувшихся мне… … Но не ждут, и по-прежнему путь одинок, И охота завыть, вскинув морду к луне.» Исполнение: «Истар». Слова: М. Семенова

      Светлые хищные глаза в упор уставились на Хью, его дикий хозяин навис над ним, опаляя лицо горячим дыханием. Кельт зажмурился и застыл, не в силах пошевелиться. Когда мягкие горячие губы ткнулись ему под подбородок, он ошарашено распахнул глаза, ульфхеднар принялся вылизывать его шею широкими влажными мазками. Дрожь пробежала по телу Хью, и он застонал от странной смеси страха и удовольствия, но мягкие прикосновения вдруг сменились жесткой хваткой зубов. Острые клыки начали проникать под кожу, кельт закричал и принялся яростно отбиваться от мужчины. «Он хочет меня съесть, сожрать», — в панике подумал Хью и проснулся.       Массивная мохнатая башка волкодава нависла над ним, и слюна с клыков собаки капала на щеку. Хью облегченно выдохнул, отталкивая животное от себя, и тут же наткнулся на пристальный насмешливый взгляд дана. Он, сам не понимая почему, смутился. Утро явно не было для него добрым, быть может, уже никогда оно для него добрым и не станет.       В первый раз за много дней кельт нормально поел. Парное молоко и плоские лепешки, которые здесь считались хлебом, оказались явно лучше вяленой рыбы и горького отвара. Хотя удовольствие от еды было тут же перечеркнуто — зверь утащил его к кузнице, где на него принялись надевать рабский ошейник. Хью пытался сопротивляться, даже укусил «хозяина» за руку, но силы были явно не равны. Потом его погрузили вместе с вещами Мадса сына Миккеля (кельта просветили, чьей собственностью он теперь является) в небольшую тележку, запряженную низенькой крепкой лошадкой, и повезли вглубь страны. Ульфхеднар двигался чуть впереди на лошади той же породы, только другой масти, совершенно не оглядываясь на Хью. Да и зачем? Пленника накрепко привязали к борту тележки, и возница время от времени настороженно поглядывал на чудного раба отшельника.       Мадс смог спокойно и открыто смотреть на Хью только когда тот задремал, убаюканный мерным ходом лошади. Утром викинг чуть не сошел с ума от возбуждения, услышав протяжный стон из его уст. Позже, на кузнице, почувствовав на пальцах крепкую хватку зубов, он не испытал злости, напротив, его зверь принял это за акт любовной игры, а сам Мадс ощутил болезненное напряжение в паху. Хью еще не до конца выздоровел, выглядел слабым, неимоверно тощим, под его красивыми глазами залегли темные тени, и, несмотря на купание в море, несло от него за версту, но звериной сущности дана было все равно. Кельта неимоверно хотелось вдавить лицом в пол и грубо взять сзади, покрыть, пометить. Викинг впервые в жизни ожесточенно сопротивлялся своим животным инстинктам, уговаривая зверя охолонуть, подождать, хотя его можно было понять — тридцать семь зим он, как и Мадс, ждал свою пару. А тут, когда она так близко, приходится сдерживать себя и страдать. Мадсу не терпелось добраться до дома, с удивлением он вспомнил, что уезжал из него умирать. Хорошо, что он так и не решился передать кому-нибудь свое уютное жилище и им есть куда возвратиться.       Хью проснулся и зябко кутался в плащ, поджимая под себя голые ноги. Викингу стало стыдно за то, что он не озаботился одеть пленника. По пути они завернут в ближайшее селение, нужно прикупить одежду и побольше продуктов, чтобы хватило на двоих.       Но к полудню, когда их маленький поезд* добрался до родного селения дана, они так и не завернули в него, а объехали краем, устремляясь к дому Мадса. Крестьянин из дома Инвара помог разгрузить тележку и, не задерживаясь ни минуты, отправился в обратный путь. Ему было неуютно находиться возле жилища зверя, о котором ходило множество жутких слухов. Крестьянин угнал с собой лошадей и тележку, взятых на время у вдовы Инвара.       Хью остался один на один со своим поработителем, от дома викинга его бросило в дрожь. Никогда он еще не видел подобных строений: приземистый бревенчатый сруб был обложен камнем с трех сторон, двускатная крыша укрыта дерном. Если бы передняя стена не белела дверью, кельт посчитал бы, что они находятся у входа в огромный холм. Дом очень походил на прибежище мертвеца: лес начинался прямо за порогом, сумрачный и тихий. Пока дан переносил в жилище сумы и припасы, Хью послушно сидел на большом холодном камне и ждал. На границе с лесом он рассмотрел то, что его испугало еще больше — высветленные солнечным светом, ветром и дождем черепа, нанизанные на невысокие жерди. В который раз он проклял ульфхеднара за свое спасение сначала от болезни, затем от морских волн.       Когда Мадс вернулся за Хью, то не стал перекидывать его через плечо, а просто поднял на руки и перенес через порог. У кельта перехватило дыхание, он застыл в руках хозяина и непроизвольно покраснел. Расслабиться смог только когда оказался на низком ложе из шкур. Его определенно начинало пугать такое поведение зверя и его дальнейшие намерения в отношении Хью. Мадс тем временем зажег масляный светильник, вытащил что-то из кожаных мешков и кинул на колени парню.       — Наденешь только после того, как помоешься, — буркнул он и ушел в смежное помещение. Кельт удивленно уставился на ком из одежды: мягкая льняная рубаха на завязках, такие привозят издалека и стоят они неимоверных денег, длинные шерстяные штаны, вязаные чулки, здесь же была верхняя одежда: туника грубой вязки, меховая куртка и мягкие кожаные башмаки. Все слишком дорогое и добротное для раба.       Хью поймал себя на мысли, что уже думает о себе, как о невольнике и разозлился. Откинул одежду в сторону, бессильно падая на ложе. Кельт не понимал себя, он должен ненавидеть ульфхеднара, а не удивляться его щедрости, должен скорбеть по погибшим родичам, жаждать мести, но все, чего ему хотелось — это покоя, он не чувствовал себя хоть сколько-нибудь цельным и живым. Может, викинг своим вмешательством нарушил естественный ход событий, и Хью, ступив одной ногой за грань, другой все еще держится за этот мир. Его, вроде бы нет, и одновременно он есть. Необъяснимое чувство, словно все это происходит не с ним, или так ощущают себя все невольники, прежде чем смирятся с судьбой?       Кельт полежал еще немного, а потом все-таки приподнялся, подобрал одежду и аккуратно сложил на стоящий рядом чурбак, служащий, вероятно, для сидения. Он огляделся. В полумраке, разгоняемом лишь колеблющимся светом жирника, была видна незатейливая обстановка комнатушки. Широкая лавка возле стены и деревянные короба — вот все, что здесь находилось. Хью понадеялся, что зверь не поселил его в своих покоях, потому что спать рядом с ним ему не хотелось. Кошмары с участием людоеда были ничуть не лучше видений, насылаемых духами болезни. Когда дан вернулся и начал застилать лавку шкурами, сердце парня ухнуло в пятки, а Мадс тем временем рассовывал по коробам ткани и одежду, привезенные из похода. В голове Хью зазвенело, его резко бросило в жар, по вискам потекли предательские струйки пота — это было странно, ведь в помещении явно было холоднее, чем снаружи. Мадс, словно что-то почувствовав, развернулся к кельту и испытующе на него уставился. Силуэт зверя начал размываться, и Хью было подумал, что расплакался, но, потерев рукой глаза, влаги не обнаружил и тут же вздрогнул, прямо перед ним материализовалось лицо Мадса. Людоед коснулся его лба своей ледяной рукой и тут же ее отдернул, раздраженно зашипев. Он уложил парня, завернул в мех и ушел, а Хью тут же погрузился в темноту.       Мадс ругал себя последними словами, он все-таки переморозил кельта. У того снова начался жар, он заметался по своему спальнику, скидывая с себя шкуры и пытаясь вылезти из рубахи. Викинг поспешил растопить очаг, больному нужны были тепло и горячий отвар.       К вечеру даже привычный к нагрузкам ульфхеднар выдохся и начал впадать в отчаянье — жар не спадал. Оставалось последнее кардинальное средство. Мадс вытащил во двор бочонок из-под прошлогоднего пива, натаскал в него колодезную студеную воду, в которой плавали намерзшие за вечер льдинки. Тощее голое тело кельта в его руках мгновенно съежилось от холодного осеннего ветра. Мадсу стало неимоверно жалко Хью, надрывно стонущего в бреду, но он скрепя сердце опустил его в ледяную воду, досчитал до десяти, а затем торопливо утащил в дом. Там, при свете всех имеющихся светильников, Мадс обмыл его теплой водой со щелоком и отваром из березовых листьев, уложил на низкую лежанку и принялся греть своим телом. Через несколько часов викинг проснулся, ощущая рядом неимоверно взмокшее тело — жар отступил. Мужчина снова обтер Хью, одел в новую тонкую рубаху и, наконец, спокойно погрузился в сон.