Прерванная лебединая песнь

«Шорох ломких льдинок, слова ли листвой шуршат, Плачет ли в долине бездомная душа — Черных маков море, да нет моего цветка: Лишь полынь да горечь, да трава разлуки высока»… Черная лютня. «Трава разлуки»

      Дан больше не приближался к Хью, если того не требовали обстоятельства. Он не смотрел на него, не заговаривал и больше не пытался овладеть. Кельту стоило бы радоваться, но он сходил с ума от тоски. Мадс обращался с ним, как хозяин с рабом, и, да, разница была значительной. Его не били и не морили голодом, но и не приветствовали по утрам, никто не спешил поднести ему еды или питья. Чаще всего Хью просто не замечали, он был сродни предмету мебели, вспоминали о нем лишь когда появлялась необходимость отдать приказ на выполнение тех или иных работ.       Пока кельт был еще слаб, в дом ульфхеднара стала наведываться рабыня из дома Ларса — Хельга. Она учила Хью обязанностям тир и на первых порах помогала, благодаря девчушке парень освоил уборку, стирку, глажку и даже шитье, только приготовить хоть что-то съедобное ему никак не удавалось. Мясо подгорало, рыба переваривалась, а от некоторых продуктов его просто воротило. Хельга ухохатывалась над его попытками, он злился и не замечал жалости, что проскальзывала в смешливых глазах тир. Хью был знаком с процессом вяления продуктов, но от запаха забродившей рыбы и мяса тошнило. Мадс смилостивился и разрешил рабыне готовить самой или приносить еду из хозяйского дома. Хью понемногу сблизился с девчушкой, со временем даже начал понимать ее речь, научился произносить некоторые фразы. С удивлением он узнал, что Хельга не являлась пленницей, а была данского происхождения, ее малышкой выкрали из родного дома и продали на торгу. Родителей своих она не помнила, знала только дом Ларса и рабскую жизнь. Появление девушки внесло хоть какое-то разнообразие в тоскливые будни Хью, в это время Мадс часто отсутствовал, пропадая в лесу сутками.       Хельга была очень смешливой и беззаботной, с ней хорошо обращались благодаря ее легкому нраву и красоте. Хозяйка держала ее при себе служанкой, дарила старые рубахи и даже украшения. Фрейя специально выслала девушку в помощь отшельнику, чтобы та рассказывала ей все, что творится в доме. Хельга болтала без умолку, пока дан был в отлучке, Хью слушал речи глупенькой рабыни, большинство из которых не понимал, и все никак не мог взять в толк, почему ее считают красивой? Его покойная жена, Эбба, была стройной и гибкой, густые волосы цвета спелой пшеницы и яркие зеленые глаза делали ее первой красавицей племени. Хью даже поссорился с названым братом, боготворившим Эббу, но она сама выбрала кельта, хотя знала, что он не испытывал к ней любви. Хельга же выглядела бесцветной, ее ресницы, брови и коса были цвета выбеленного льняного полотна. Глаза девушки голубые, но не яркие, водянистые и прозрачные казались юноше жутковатыми. Он не понимал этих данских канонов красоты, но Хельга была веселой и доброй, и хоть ненадолго разгоняла тоску, поселившуюся в его душе.       Одним утром, когда Хью уже с легкостью начал вставать с ложа и почувствовал, наконец, силу в теле, рабыня появилась в доме необычайно тихая и грустная. Мадс подозрительно косился на нее, пока они с кельтом пересматривали одежду, ткани и меха на предмет починки. Он не спешил отправляться куда-нибудь и все больше мрачнел и злился, хоть старался не показывать этого. Хью же все понял, он уже научился узнавать настроение Мадса по едва заметным оттенкам эмоций на его на лице.       Весь день Хельга крутилась рядом с Хью, словно выгадывая момент, чтобы поговорить. И ей это удалось, когда ульфхеднар все же сорвался в лес, проверять силки.       — Хью, — начала она, схватив парня за руку. — Знаешь, ты красивый.       Хью даже дара речи лишился от удивления.       — Ты только ничего не говори, пока, — продолжила она, пряча глаза. — Но я не встречала подобных тебе. Много викингов побывало в доме Ларса, из разных земель и родов. С лучшими из них хозяйка позволяла мне возлечь, но ни один не заставил мое сердце застучать быстрее. Ты другой, ты красив, словно женщина, темен волосом, кудряв и строен, наши мужчины назвали бы тебя уродливым, но для меня ты прекраснее всех.       Кельт не знал, что можно было ответить на такое признание, он даже не подозревал, что нравится девушке. К своему стыду, его голова оказалась занята совсем другим человеком. Его сны не покидали образы их с Мадсом переплетенных тел, он жаждал постыдных ласк, сдаваясь своим желаниям лишь в грезах. Хью просыпался возбужденным, неудовлетворенным и злился на себя за подобную слабость. Иногда он кончал во сне, со всхлипом просыпаясь на влажных шкурах, а викинг, если даже и видел, что с ним происходит, абсолютно никак не реагировал.       — Я тебе не нравлюсь? — прервал его тяжелые мысли вопрос рабыни.       — Прости, — только и смог ответить он. Девушка же вдруг подалась к нему, прижимаясь нежными губами к его губам, и он позволил, внутренне желая, чтобы вот сейчас в его груди что-то екнуло, или вдруг поднялось животное чувство, взыграла плоть, и все встало бы на свои места. Хью целовал Хельгу и не чувствовал ровным счетом ничего, в сердце, в голове царила пустота, кровь ровно бежала по венам, и это было самым ужасным открытием для него. Никто его не опаивал и никто не пользовался его слабостью, просто он сам оказался неправильным. Пленник хотел своего хозяина, людоеда и убийцу и от этого знания нельзя было спрятаться.       — Прости, — еще раз сказал он, отступая от тир. У той слезы блестели на глазах и дрожали губы, но и это не тронуло неправильное сердце кельта.       — Я больше не приду, — отвернувшись, бросила Хельга, — твой господин не хочет видеть меня в своем доме, не хочет делить тебя ни с кем, и я его понимаю.       Рабыня ушла, а Хью продолжил ставшую уже привычной работу. Кельт долго и мучительно думал и понял, что болен, что его душа больна. Он становился покорным, податливым, исполнительным, жаждущим принимать, поддаваться, превращался в раба и тело для утех. Сдаваться своему недугу Хью не хотел, хотя и не знал, где взять силы для сопротивления.       Когда вернулся Мадс, то впервые за долгое время приблизился к нему вплотную, ткнулся лицом в шею, провел носом возле губ Хью и замер. А затем отскочил от него, пристально посмотрел в глаза тяжелым больным взглядом и, ни слова не говоря, отвесил пощечину. В эту ночь ульфхеднар не вернулся домой, в следующую — тоже. Он явился утром третьего дня, пропахший пивом и женщинами. Хью твердил себе, что нисколько не переживает, но сердце его предательски сжалось, и по венам растеклась жгучая желчь ревности.       Даны в конце октября встречали первые зимние ночи, и викинг впервые за много лет праздновал в доме брата. Мадс словно с ума сошел, когда учуял запах девчонки от кельта. Он давно видел, что рабыня начала поглядывать на Хью с интересом, но не воспринял ее, как соперницу, и уж точно не ожидал, что станет так больно. Кто-то целовал его пару, его мальчика, а тот позволял, отвечал на поцелуй. Зверь внутри взвыл так, что все волки одиночки в окрестностях подняли морды к луне. Мадсу и самому хотелось закричать, чтобы избавиться от безысходности, поселившейся в душе. Держать Хью на расстоянии уже не казалось такой хорошей идеей. Он скучал безмерно, ночами вслушивался в тихое дыхание своего раба, силой воли сдерживая себя, чтобы не приползти к нему на коленях и не приняться вылизывать ему ноги. Тридцать долгих дней, тридцать одиноких ночей без его тепла, еще немного и викинг сойдет с ума.       Ульфхеднар не нашел забвения ни в пиве, ни в объятьях женщин. Третья ночь празднеств, проведенная в доме брата, отгремела. Ранним утром викинга разбудило тревожное чувство, зверь внутри рычал и скалил клыки: кто-то враждебный находился рядом, Мадс, чуть приоткрыв глаза, оценил обстановку. По темному залу в общинном доме пробирались двое, волчье зрение выхватило знакомые черты — это Йен перешагивал через храпящих воинов, а за ним следовал один из вербовщиков Эдмунда Рыжего. Когда парочка скрылась из виду, Мадс выпутался из объятий рабыни и поспешил домой. Похмелье давало о себе знать, но он включил все звериные чувства на полную. На тропинке не было ничего необычного, свежих следов и запахов не оказалось, зато у самого дома на влажной земле четко виднелись отпечатки ног. Двое бродили возле жилища, стояли у входной двери, они оставили этот явный знак, угрозу, а Мадса не было, чтобы оборонить, защитить единственное, что было ему дорого на всем белом свете.       Викинг шумно ввалился в дом, холодея внутри от миновавшей, но такой реальной опасности. Хью живой и здоровый встретил его у порога, на его лице отразилось что-то, чему дан не нашел названия. Тяжелой поступью Мадс подошел к кельту, обнял его, крепко прижимая к себе. Он начал целовать его лицо, гладить напряженные плечи, шепча бессвязно:       — Мой. Никому не отдам. Мой!