Прерванная лебединая песнь

«Ты храни меня, ночь, Не пускай на порог сна, Дай мне вечный покой с тобой, с тобой, Пощади меня, Бог, разгулялась весна, Обрядила меня цветами-травой». «Только с тобой» Инна Желанная

      — Ты пахнешь чужими! — не сдержавшись, крикнул Хью, отталкивая Мадса от себя, и тот понял, что кельту не все равно. Чувство торжества и эйфории затопило его сознание, но он отступил, глупо улыбаясь вслед ускользнувшему на кухню пленнику. Мадс ушел в спальню, сменить пропитавшуюся потом и пивом одежду, он с затаенной радостью вслушивался в сердитое сопение кельта и слишком громкий стук ножа по деревянной столешнице. Через какое-то время от очага потянуло запахом подгорелой рыбы и перепрелой ячменной каши. Викинг не сказал ни слова послушно запихивая в себя неаппетитную пищу, ничто в целом мире не могло сегодня огорчить его, даже угроза со стороны племянника уже казалась смехотворной.       Весь последующий день дан обходил владения, устанавливая защиту, не только капканы и ловушки пошли в ход: он приманил к жилью забредшую накануне очередную потерянную душу. Ульфхеднар знал, что навредить злоумышленникам она не навредит, но отпугнуть вполне сможет. Призрак явно принадлежал погибшей совсем недавно девушке, которая и не осознала, что мертва. Он привязал ее к внешнему кругу защиты, обещая себе потом отпустить несчастную за грань. Если Йен решит сунуться сюда еще раз, то встретит достойный отпор, а Мадс будет во всеоружии и больше не допустит таких ошибок.       К кельту он решил пока не приближаться, смывая и выветривая с себя запах чужих тел. Ульфхеднар прислушивался к внутреннему зверю и просчитывал шаги своих врагов. Было понятно, что Эдмунд Рыжий во что бы то ни стало решил заполучить его себе, но какой приказ получили его наемники? На что пойдут они в своем стремлении угодить главарю? Множество сценариев воспроизводил викинг в своей голове, но выходило каждый раз скверно. В любом случае, необходимо было проиграть все варианты отступления. Хью не должен был пострадать ни в коем случае, и дан клял судьбу и Эдмунда Рыжего за то, что не оставляли его в покое, сейчас, когда Мадс хотел жить, дышать полной грудью, любить…       Дружина Рыжего насчитывала не меньше двухсот наемников. Вряд ли, конечно, он пустил бы против ульфхеднера всех, но двадцатью пятью вполне мог пожертвовать, и Мадс справился бы со всеми, даже ценой своей жизни, но теперь у него был Хью. Кельт окреп, набрал вес, и смог бы дать отпор одному, двум воинам, но кучке матерых бандитов — вряд ли. Викинг решил его поднатаскать, чтобы в случае его отсутствия рядом, тот смог оборониться. Но как же ему не хотелось доводить до крайних мер, наверное, впервые в жизни.       Мадс смотрел, как угасает день, как хмурое небо отчищается, оживая светом звезд, и понимал, что у них с кельтом, может быть, осталось не так много времени. Сколько жизней промелькнуло перед холодным взором этих небесных светил? Сколько пар когда-то любовалось красотой ночного неба? Бесчисленное количество. Мадс был глупцом, когда решил отдалиться от кельта, все обиды, все препятствия померкли для него перед ликом Великого Ничто. Он больше не хотел пировать в Вальхалле один, без Хью. Кельт в чертогах Одина останется рабом, который будет прислуживать хозяину до конца времен, и викинг предпочел бы отправиться в печальные владения Хель, но только рука об руку со своей парой.       К вечеру Мадс вернулся в дом. Хью весь день словно ожидал чего-то, все валилось у него из рук, и в голове творился полный сумбур. Он не помнил уже ни одного обещания, данного самому себе, и к тому, что произойдет, точно готов не был. Викинг просто подошел к нему и, взяв за руку, потянул в спальню, он пристально смотрел в глаза кельта, одним этим разжигая пожар в его крови, и Хью послушно двинулся следом, словно зачарованный. Его сердце предательски обмирало, а в паху становилось тесно, член тяжелел и начинал истекать смазкой. Ульфхеднар зарычал, запах чужого возбуждения достиг его носа, и зверь в душе попытался вырваться из-под контроля. Ноздри Мадса яростно раздувались, глаза блестели лихорадочным огнем, меж полуоткрытых губ виднелись удлиненные клыки, сейчас он как никогда походил на хищника. И кельту нравилось это, странно, шокирующе, но он сильнее распалялся, видя дана таким: диким, необузданным, сходящим с ума от его, Хью, запаха.       Раздевая пленника, Мадс шептал: «Не думай ни о чем, просто позволь мне… и себе», и тот позволил: плавиться под взглядом ульфхеднара, стонать под его руками, бесстыдно раскрываясь, Хью позволил себе любоваться мужчиной, его суровой красотой, гладить широкие плечи, прослеживая сетку шрамов на коже, зарываться пальцами в заплетенные волосы, ощущая их мягкость, касаться лица, точеных скул, хищных губ. Викинг ласкал его тягуче и медленно, словно давая время передумать, но кельт уже переступил черту, оставляя сожаления, страхи, муки совести позади. Когда Мадс перевернул его на живот и принялся целовать ягодицы, Хью услужливо выпятил зад, подставляясь словно течная сучка, но дан и не подумал трахать его, а принялся вылизывать широкими мазками, пошло, не жалея слюны. Никогда еще кельт не ощущал такого блаженства, хотя подобная ласка его немного шокировала. Он забыл обо всем, когда Мадс начал посасывать его яички, рукой оглаживая член, размазывая по всей длине влагу с истекающей головки. Хью уже был готов кончить, но все вдруг прекратилось. Он обиженно застонал, ерзая на шкурах в попытке достичь разрядки, но ему не позволили. Мадс раздвинул его ягодицы, облегчая доступ к кольцу мышц, язык дана принялся дразнить сморщенное отверстие, едва прикасаясь самым кончиком. Кельт захныкал, позорно подаваясь навстречу необычной ласке, а ульфхеднар, смилостивившись, толкнулся внутрь, проникая настолько глубоко, насколько мог. Он то сосредоточенно вылизывал внутренние стенки ануса Хью, то трахал его языком, то посасывал колечко мышц. Кельт, кажется, кричал, чувствуя, как расходятся волны удовольствия, когда касаются какой-то точки внутри его тела. Движение горячего юркого языка викинга подвело его к черте, он кончал долго, бурно, даже не ощущая, что плачет от удовольствия. Кельт, видимо, на какое-то время отключился и пришел в себя, уже чувствуя мощные толчки любовника в своем расслабленном легком теле.       Мадс отпустил себя, врываясь в податливое влажное отверстие, в которое хотелось проникать вечно, заполняя собой. Хью поначалу никак не реагировал, отходя от пережитого оргазма, позволяя себя трахать, но потом он начал подмахивать, его член вновь заинтересованно дернулся, наливаясь силой. Дан сменил позицию, поворачивая кельта лицом к себе, тот залился краской и, не смея взглянуть на него, закрыл свое лицо руками.       — Не смей закрываться от меня, — зарычал ульфхеднар, фиксируя запястья кельта над его головой и вновь врываясь в его тело. Хью был прекрасен, потный, раскрасневшийся, задыхающийся от страсти. Его серые глаза необычайно изящного разреза светились, словно свинцовое море, озаренное лучом солнца. Четко очерченные губы пересохли, и розовый язык иногда смачивал их, показываясь из глубин большеватого соблазнительного рта. Влажные кудряшки прилипли ко лбу и шее, трогательные тонкие черты лица делали его совсем мальчишкой. Дан просто-напросто сходил с ума от соблазнительного вида.       — Ты такой красивый, необыкновенный, — прошептал Мадс по-дански, не подозревая, что кельт понял его. Викинг поцеловал Хью долго, влажно, кончая в его горячее нутро и чувствуя, как между их животами растекается семя кельта. Когда Мадс нашел силы выскользнуть из тела любовника, то сполз вниз, любуясь на то, как сперма вытекает из приоткрытого отверстия Хью. Затем он позволил зверю полакомиться, вылизывая пару от следов семени, а потом утащил засыпающего Хью на свое ложе.       Под утро пленник заворочался во сне, и Мадс проснулся, настороженно вглядываясь в его лицо. Хью недовольно морщился и постанывал, зверь внутри с тревогой повел ушами, давая знать, что тот просыпается. Мадс готовился встретить реакцию любовника так, чтобы успеть спрятать боль и обиду, если оттолкнут. Когда глаза Хью распахнулись, он осмотрелся недоуменно, словно не понимая, с кем и где находится, а потом пробурчал хрипло: «Холодно», подлез под бок ульфхеднару, накрываясь его рукой. Викинг прижал любимого к себе, ощущая в уголках глаз предательскую влагу, он укрыл их обоих шкурами и погрузился в спокойный светлый сон.       Хью слышал, как ровно задышал с ним рядом дан, но сам больше не смог сомкнуть глаз. Ему было тепло и спокойно, и это беспокоило больше всего. Он принял то, что желает людоеда, что секс с ним невероятен и, что не желает делить этого страшного человека ни с кем другим, но Хью не мог не думать о неправильности всего происходящего. Со стороны Мадса в этом нет никакого бесчестья, он берет то, что вправе брать от любого раба, а Хью предает свое мужское достоинство, свою воинскую честь, самозабвенно отдаваясь хозяину. И то, что в нем не осталось отвращения к происходящему, не проснулось раскаяние или желание расплаты с осквернителем, пугало. Что если боги отвернулись от кельта? Отвернулись оба его погибших рода? И пусть все тело юноши приятно ломило, объятья любовника были горячи и желанны, сердце наполнялось печалью и страхом. Что сказала бы мать, будь она жива? С каким презрением посмотрел бы отец на такого сына? Горечи не было конца еще и потому, что Хью знал, что не сможет отказаться от этих неправильных отношений, не сможет убить или возненавидеть людоеда, он не понимал почему, но был твердо в этом уверен.