Прерванная лебединая песнь

«Луна моя — зимний пламень, Зима, звезда и тревога. Зима — и сердце как камень, Зима — в никуда дорога Чужак, твоя кровь струится, И ты бледнее тумана. Чужак, твоя кровь струится… Не мне закрыть эти раны! Судьба моя — звёздный иней, Звезда над дорогой дальней Звезда над долиной синей Звезда на холодной стали…» Канцлер Ги «Судьба моя — звездный иней»

      Очнулся Мадс, когда ночь уже вступала в свои права, он был с ног до головы покрыт кровью и склонялся над растерзанным трупом вербовщика. В его руках остывало вырванное сердце наемника, в которое он вгрызался с неимоверной силой. Викинг сначала не понял, что же его отрезвило, пока не встретился взглядом с испуганными глазами Хью, который стоял в пяти шагах от него — живой и здоровый. На лице кельта застыли страх, брезгливость и отвращение.       — Не смотри на меня так, — прохрипел ульфхеднар, отбрасывая от себя окровавленный ошметок.       — Быстро в дом, — велел он отвернувшись, и Хью послушно посеменил к жилищу.       Мадс прекрасно видел в темноте и надеялся, что кельт не смог разглядеть всего. Вокруг была просто бойня: наемника дан выпотрошил, а перед этим, видимо, долго пытал. В голове мелькнуло смутное воспоминание, как он допрашивает мерзавца. «Нужно будет обязательно вспомнить все ответы вербовщика», — подумал Мадс.       Звериная сущность не согласилась с решением викинга не убивать племянника — останки Йена были разбросаны кругом, складывалось ощущение, что ульфхеднар катался всем телом по ошметкам мяса, пытаясь искупаться в крови жертвы. Мадс не мог позволить себе быть призванным на тинг. Смерть пришлого разбойника еще бы сошла ему с рук, но он убил Йена, сына местного стайрэсмена, не призвав на поединок, как того требовал обычай, и его могли осудить на изгнание. Тащить непонятно куда Хью, да еще зимой, казалось недопустимым, поэтому нужно было избавиться от останков. Никто не удивится, что Йен снова пропал в неизвестном направлении. Фрейя наверняка знала, куда отправился ее сын, но она не посмеет рассказать Ларсу.       Мадс собрал останки племянника в большой кожаный мешок. По очереди оттащил трупы подальше в лес, где и зарыл глубоко в еще не промерзший грунт. На месте расправы воняло смертью, а земля была сплошь пропитана кровью. «Такое вряд ли можно будет скрыть», — подумал викинг и, будто в помощь ему, с неба повалил снег. Крупные пушистые хлопья застилали белым саваном кровавые следы. В воздухе запахло морозцем, значит, снежный покров продержится какое-то время, а затем стает, унося с собой все произошедшее.       Мадс не был настолько наивен, знал, что рано или поздно все тайное станет явным, но в их случае, чем позже, тем лучше, им нужно продержаться до весны. Эдмунд Рыжий хоть и был даном, но после убийства родного отца сбежал с этих земель и осел где-то среди норвежцев. Там и сколотил себе ватагу, ходил на четырех драккарах не только в Бретань и в Гардарики, но и нападал на свою бывшую родину. В тех местах, где обитал сейчас Рыжий, уже лег снег и вовсю трещал лютый мороз, до весны большой отряд оттуда не сунется, а рискнувших одиночек викинг похоронит в своем лесу. Со временем, Эдмунд поймет, что его гонцы не вернутся, вышлет других людей, но будет это только когда кончится зима.       Дан содрал с себя заскорузлую окровавленную одежду и двинулся к ручью. Снег таял от соприкосновения его с горячей кожей, и от всего его большого тела шел пар. Ручей был студеный, но быстрый, и лед не сковывал его даже в самые холодные данские зимы. Вода смывала кровь и пот, обжигала, унося с собой пережитый страх и отчаянье, все сомнения и опасения.       Мадс любил эту землю, родные места давали ему силу, питали энергией. На охоте он всегда приносил жертвы лесным духам, ручью дарил капли своей крови. Он был наполовину зверем, чувствовал острее и ярче, чем любой другой человек весь окружающий мир, ему никогда не хотелось разрушать, ломать природу под себя, лишь жить в согласии с ней. Жаль, что с людьми все у него было по-другому. Дан ни разу не возвращался с охоты без добычи, лес щедро снабжал его пищей, кореньями и травами для отваров. Ручей не мутнел, даже в самый сильный дождь, даря чистую воду. Мадс знал, что ему придется покинуть все это. Когда он решил уйти навсегда, то уже попрощался с родными местами, а теперь его дом был там, где Хью.       На обратном пути к дому из раздумий викинга вырвал тихий жалобный плач. Он совсем забыл о потерянной душе, которую нужно было освободить. Ему не хотелось возиться с водой или топором, и он произнес запретное слово, чтобы призрак исчез. Печальные звуки растворились вслед за серым сгустком в снежной темноте, Мадс вдруг осознал, что сам недавно был такой вот душой, потерянной и одинокой.        От жилья тянуло дымом и теплом, но Мадс долго топтался на пороге, не решаясь войти. Он думал, что кельт погиб, на какое-то время он и сам умер для мира людей, ему было тяжело вернуться, вновь поверить, что ничего не потеряно, вновь почувствовать себя живым, отогреться и телом, и душой. Ульфхеднар раньше ничего не боялся, даже смерти, особенно смерти, а сейчас ему было страшно, жутко знать, что в одном человеке для него заключена вся Вселенная. Хью не встретил его на пороге, он растопил очаг и уснул, сидя за столом возле ополовиненной плошки с разогретой похлебкой, положив голову на скрещенные руки. Мадс тщательно растер свое тело, промокнул волосы от воды, чтобы ненароком не разбудить кельта холодными каплями, стекающими с него. Он бережно подхватил его на руки, наконец-то, окончательно удостоверяясь, что тот невредимый, живой и здоровый. От Хью тянуло лесом, прелой листвой и снегом, и ульфхеднар, кажется, догадывался, где тот был все это время, и почему он не смог его почувствовать. Укладывая свою драгоценную ношу на лавку, викинг сделал неосторожное движение, кельт вдруг подпрыгнул, просыпаясь, и принялся отчаянно отбиваться, крича, что есть мочи. Мадс пару раз тряхнул его за плечи, пытаясь окончательно разбудить.       — Успокойся, — заговорил он на саксонском, — это я.       Хью перестал кричать, но успокаиваться и не подумал, от него отчетливо потянуло ужасом, он отполз от Мадса, выпутываясь из его рук.       — Не трогай меня, — на чистом данском проговорил Хью, — не прикасайся.       Эти слова прозвучали для викинга словно пощечина, краем сознания он подивился правильному выговору кельта, отшатываясь от него. Мадс понимал, что ждать чего-то другого от пленника было бы глупо. Он мог приучить его к своим прикосновениям, пробудить в нем жажду к плотским утехам с мужчиной, мог дарить ему блаженство в постели, но того, что дан истребил всех родичей Хью, сделал его самого рабом, не изменить. Ничего не исправить, он причинил непоправимый вред единственному в мире существу, которое стало по-настоящему важным и нужным для него. По сердцу резануло болью, зверь внутри тоскливо завыл. Дан отвернулся от Хью, сполз на пол, устраиваясь на ложе пленника. Что было бы, окажись его парой простая белобрысая девчонка из соседнего селения? Он завалил бы ее подарками, носил на руках, надел на палец перстенек и сделал женой. Сделал бы все, чтобы она полюбила в ответ. Ждать искренних чувств от забитого одинокого невольника, лишившегося чести воина, не стоило. Мадс это понимал, понимал, но смириться с этим не мог.       Хью лежал неподвижно, уперев слепой взгляд в темноту. Он боялся пошевелиться, боялся, что дан передумает и вернется к нему на ложе. Увиденное во сне воспоминание не отпускало, перед глазами все так же мелко подрагивали ноги в знакомых сапогах, а ульфхеднар, издавая утробные звуки, терзал его названого брата. Кельт боролся с подступающей тошнотой, ведь он целовал губы людоеда, проникал языком в рот, который пил кровь его сородичей, ел их неостывшее мясо. Увиденное накануне словно оживило для него зрелище, которое на пороге смерти не воспринималось его больным мозгом так остро. Смерть и ужас — вот воплощением чего был его любовник. Человек, к которому он привязался, мужчина, которого он желал, одновременно вызывал в нем страсть и животный страх. Хью просто не смог бы сейчас вынести его присутствие рядом.       Он не совсем понял, что сегодня произошло. Днем госпожа Фрейя приказала ему помочь одному из трэллов, и он встал с той злополучной лавки. Потом оказалось, что Мадс ушел, и Хельге велели проводить его до дома. Девушка выглядела подавленной, неуверенной и, сделав вид, что торопится, откланялась и не дошла с ним до порога. Викинга в жилище не было, и Хью вышел во двор оглядеться, на окраине леса, за деревьями стояла девочка и махала ему рукой. Хью стало страшно, обычная с виду тир, стриженная, в грубой длинной рубахе, хотя без ошейника, но глаза у гостьи светились в тени дерева, как у лисицы или косули, янтарным светом. Он попятился назад, к дому, но девчонка поманила, и кельт не смог сопротивляться и последовал за ней. Больше он ничего не помнил, только темноту, мелькающие тени деревьев, а потом ульфхеднара и тот труп, еле различимый в ночном мраке. Мадс в тот момент предстал перед ним зверем, наслаждавшимся плотью своих соплеменников, от него разило кровью, этим запахом пропитался он весь, и Хью замутило, накатило отвращение, не только к дану, но и к себе за то, что смог принять даже звериную сторону этого страшного человека. Захотелось вернуться в то время, когда Хью не знал ничего о рабстве, ульфхеднарах и чувствах, которые, не желая исчезать, выворачивают наизнанку душу, делая тебя другим, неправильным.       Хью слышал дыхание викинга, знал, что тот тоже не спит и ненавидел себя за вину, которая проснулась в нем из-за того, что оттолкнул его. Он просто физически не мог сейчас чувствовать его руки на своей коже, принимать его ласки и поцелуи. Хью боялся, несмотря ни на что, ощутить наслаждение в объятьях Мадса.