Прерванная лебединая песнь

«Вечен ли ветра пронзительный вой? Бесконечен неба стремительный бег? Мрачен лес в ожиданьи дождя Холодным ноябрем. Он выходит к черным кругам, Ворон кружит над его головой, Иссиня-черные перья обоих Иссечены дождем». Башня Rowan «Черный Самайн»

      Колдунья Грима казалась древней старухой: крошечная и скрюченная, она с трудом передвигалась и практически не видела. Кожа ее морщинистого лица, покрытая коричневыми пятнами, выглядела как старый иссохший пергамент. Казалось, ее может унести любой сильный порыв ветра. Неудивительно, ведь она коптила небо уже больше пятидесяти зим, но, несмотря на слабость ее одряхлевшего тела, силы духа и знаний женщине было не занимать. Гриму знала вся округа, жены бондов наведывались к ней, чтобы избавиться от нежелательной беременности, а хозяйки больших владений, такие как Фрейя, приобретали у колдуньи травы, дабы подсыпать в питье рабыням, которые спали с их мужьями. Мужчины также обращались к старухе, как к прорицательнице рун. Предводители дружин и торговцы предпочитали знать, что ожидает их в дальнем походе: удача и богатство или смерть и бесчестье. Колдунью уважали и боялись даже больше, чем ульфхеднара, жила она в достатке, в просторном доме с тремя ученицами. Фрейя покровительствовала ведьме, а та была предана щедрой госпоже.       Мадсу никогда не приходилось сталкиваться с Гримой. К тому времени, когда он вернулся в родные места, она уже практически не появлялась в округе. Женщина потеряла дар исцеления, и ее ученицы занимались лекарским делом, а ведьма только прорицаниями, сбором трав и изготовлением зелий, не всегда положительного воздействия. Магия разрушения завладела колдуньей, и она не брезговала насыланием болезней и порчи на неугодных. К людоеду боялись обращаться за помощью, хотя знали о его возможностях — Фрейя была единственной, кто на это осмелился. Ее дети нуждались в искусном лечении, и она решилась обратиться к пугающему брату мужа. Сейчас месть затмила женщине разум, жена Ларса прибегла к опасным методам.       Единственной, кто мог наслать на Мадса проклятье такой силы, была Грима, чересчур, впрочем, уверенная в своих силах. Просто колдунья, как и все вокруг, не наблюдала реальной магии человека-волка. Дану не было нужды пользоваться своим даром, он лишь иногда применял его, чтобы оттянуть боль или развеять заблудшую душу. Викинг являлся полузверем, его обоняние и слух были острее, он ощущал то, чего не мог простой человек: чужие эмоции и намерения, видел и чуял людские хвори, он чувствовал духов леса и мог общаться с ними, но самое главное, Мадс был на «ты» с миром мертвых. На полях сражений, в состоянии священной ярости, ульфхеднар видел, как отлетают души павших, призрачные тени валькирий иногда тоже мелькали на периферии его зрения. Черепа, что окружали жилище мужчины, должны были заставить его павших врагов страдать, и они страдали со слышными только ему воплями и рыданиями, носясь над крышей, пока дану это не надоело, и он их не упокоил. Дом людоеда недаром привлекал всех окрестных призраков, они сползались к нему со всей округи, словно знали, где им смогут помочь. Он подозревал в себе сильные колдовские способности, даже изучал то, как может их использовать, хотя пытался не прибегать к этому. Сейчас Мадс понял, что время пришло. С Гримой нужно было действовать осторожно, быстро и эффективно, пока Фрейя не вмешалась.       Наступало время забоя скота, над всеми мелкими и крупными хозяйствами будет витать смерть, именно такая сила поможет ульфхеднару сладить с матерой ведьмой. Мадс выжидал целую неделю после обезвреживания нида, наблюдая за бессильной злобой Гримы, которая, несмотря на немощь, все чаще появлялась в доме Ларса. От Фрейи разило отчаянной решимостью, викинг понял, что с намеченного пути она уже не свернет. Все семь дней дан не отпускал Хью от себя, помимо кинжала защитные руны украсили ошейник пленника и фибулы, удерживающие меховой плащ на его плечах. Кельт держался молодцом, но иногда в его глазах проскальзывали страх и неуверенность. Он хоть и оставался таким же зажатым, больше не пытался оттолкнуть или обидеть любовника. Такой ранимый и потерянный Хью пробуждал в людоеде щемящую непривычную нежность и желание защитить его от всех напастей в мире.       Когда над дворами начал подниматься металлический запах крови и заклубился дым очагов и костров, на которых будут вялить мясо, Мадс уже был готов. Днем он привел трех барашков и бычка, выкупленных у одного из зажиточных бондов, заколол их и освежевал. Двое лейсингов Ларса были наняты для помощи Хью в вялении и солении мяса. Дан знал, что местные трэллы могут навредить кельту, а вольноотпущенники не станут рисковать своей свободой из зависти и мести. Эти трое еще возились с мясом, когда стало темнеть, поэтому викинг оставил работников спать у себя на кухне — в эту ночь Хью будет под присмотром.       В самый темный и глухой час ночи ульфхеднар тихо соскользнул со своей лавки, сегодня он специально лег отдельно от пленника. Тишину в доме нарушали лишь похрапывания и посапывания спящих. Выходя за порог, Мадс прислушался, сердца всех троих бились ровно и медленно, значит, никто не проснулся. Мадс двигался бесшумно, спеша к дому Гримы, за спиной его скользили души жертвенных животных, собирая за собой витающую над землей силу смерти. За пазухой у него были бедренные кости быка, с начерченными на них рунами, в руках — отчищенная от проклятья жердь с новыми защитными знаками.       Дом колдуньи был сплошь облеплен мертвечиной — очень многих Грима погубила с помощью запретных заклятий, слишком древних и страшных, чтобы не получить от них отдачу. На жилище сплошь стояли невидимые глазу защитные руны, поэтому вся нечисть прикипала к внешним стенам и оседала здесь слоями многие годы, разлагаясь серой полупрозрачной массой. Дан задохнулся от вони, задерживая дыхание, приблизился к передней стене. Здесь, в основании двух углов, он вбил бычьи кости, на них, влекомые силой начали напирать души животных, разламывая своим напором защитную сеть заклинаний. Защита начала трескаться, и в щели поползла призрачная гниль. Вдруг входная дверь распахнулась, на пороге стояла Грима, даже ульфхеднар не услышал ее легкой поступи. Она почувствовала беду и попыталась кинуться прочь, но выйти не смогла, на ее пути оказался вбитый в землю защитный черенок, вырезанный из покрытой проклятьями жерди. На лице старухи застыл страх, еще не веря в происходящее, она попыталась вырваться, поднимая руку в отвращающем жесте и шепча заклятья, но не смогла пробить выстроенный викингом барьер.       Мадс не поднял руки на старуху и внутрь врываться не стал. Он никогда не считал правильным убивать слабых, хотя в походах мужчины его племени не брезговали убийствами детей и женщин. Ульфхеднар же искал достойных противников, воинов. Он просто закрыл входную дверь, запирая ведьму внутри, знал, что окружающая дом мерзость, остановленная когда-то заклятьями на подступах к дому, сама сделает все необходимое. Дан остался, чтобы удостовериться в отсутствии свидетелей, он слышал, как задохнулись во сне ученицы ведьмы. Они не были причастны к темным заклятьям, поэтому умерли без мучений — тихо, как мышки, придушенные котом — серая мертвая масса выдавила из них жизнь.       Ведьма умирала долго, несмотря на старость, дух сидел крепко в ее теле. Такова была участь любого, кто владел силой, смерть забирала его медленно, если он не передал свой дар никому из живущих. Грима оказалась еще и жадной, не доверила ни одной из учениц все свои знания и силу. Викинг повернул назад к дому, когда хрипы старухи-колдуньи начали затихать, а бревна старого дома затрещали под напором бушевавшей в доме силы. Мадс был уже далеко, когда со стороны ведьминого жилища потянуло дымом — раскаленные угли очага, оставшиеся без присмотра, разгорелись в пожар, который превратился в погребальный костер для четырех женщин и сотен неупокоенных душ.       Мадс не вернулся домой, до утра бродя по буковому лесу, освобождаясь там от прилипшей к телу скверны. Небо не желало светлеть, по нему поползли серые низкие тучи, запахло влажностью. Ветви деревьев зашумели, тревожимые поднявшимся теплым ветром. Чуть позже зарядил мелкий дождик, впитывающийся в снег, делающий его рыхлым и вздувшимся. Ульфхеднар поспешил в свое жилище, удостоверившись, что никого не разбудил, разделся. Спихнув промокшую одежду в свободный короб, он, разогрев организм, подлез под бок к Хью, тот не проснулся, когда его потеснили, но от настойчивых ласк отмахнуться не смог. Дана сейчас не волновало наличие двух спящих за перегородкой работников, он, наскоро смочив слюной задний проход любовника, протолкнул в него сразу два пальца, двинул ими на пробу и сразу вытащил, почувствовав, что на прелюдию его вряд ли хватит. Мадс буквально распял кельта под собой, навалившись всем телом. Он толкался в пленника грубо, вдавливая его в низкое ложе. Тот не протестовал, но явно не был готов к такому напору, старался не показать, что ему было больно. Когда до замутненного сознания викинга донеслись отзвуки страданий, он остановился, сбрасывая наваждение — произошедшее у дома колдуньи все-таки повлияло на него, будоража животные чувства. Мадс поцеловал парня нежно, дразняще, словно прося прощения, задвигался медленнее, ему не понадобилось много времени, чтобы ласками разжечь в кельте желание, спровоцировать на ответные действия. И вот уже Хью сам подмахивал и стонал, и пах так одуряюще, вытесняя из мыслей и тела людоеда остатки скверны.       Проснувшись, Хью чувствовал себя удручающе и не вышел из спальни, пока лейсингов не отправили по домам. Мадс, заглаживая вину, всю работу с мясом закончил сам и даже не потащил любовника на тренировку в лес. Хью, оправившись от стыда, выглянул во двор, где практически не осталось и следа снега. На улице было влажно и промозгло, и ему не хотелось здесь находиться, но он не дал себе поблажки, открыто встречаясь с людоедом взглядами. Их немой поединок прервал ворон, закаркавший над их головами.