Прерванная лебединая песнь

«Стой, мы ветер рождённый ночью. Круг очерчен и меч отточен. Стой, если хочешь жить, Поверни назад. Стой, закат полыхнёт в спину, Сгинет душа и умрёт имя. Чёрное лоно земли примет Тех, кто пришёл с мечом — Смерть за твоим плечом». Травы ветра «Спина к спине»

      Мадс вышел на улицу и с удовольствием вдохнул свежий вечерний воздух. Моросило. Он поднял лицо к небу и начал ловить губами мелкие капли дождя. Хотелось домой, обнять Хью и забыть хоть ненадолго обо всем на свете, но зверь внутри внезапно повел себя неспокойно, рванулся и отчаянно завыл. Дан подобрался, бестолково оглядываясь, попытался уловить опасность и не смог. Чувства просто сошли с ума, зверь метался, тянул в разные стороны. За грудиной у викинга заломило, сердце словно отяжелело и билось неровно, не давая дышать полной грудью. Топот копыт прервал его тревожную растерянность: к дому на полном ходу подъезжал небольшой отряд во главе с Ларсом. Ульфхеднар так и не узнал, зачем так срочно уехал брат, но судя по лицам воинов, произошло что-то плохое. Стайрэсмен, спешившись, метнулся мимо него в дом, значит, уже знал о сыне. Мадс же поспешил к одному из самых старших наемников — Брюге, интересуясь целями их поездки.       — В двух часах езды отсюда пришлые разорили целую деревню, — ответил ему хмурый седой мужчина. — Отряд человек в пятнадцать, судя по всему норвежцы, никого в живых не оставили…       Дальше викинг уже не слушал, устремляясь прочь, оставляя за собой недоуменные лица людей. Объяснять что-то ошалевшим воинам не оставалось времени, ярость взметнулась изнутри. Перед его глазами колыхалось красное марево, а легкие выжигало от недостатка воздуха. Мадс бежал изо всех сил, проклиная вся и всех. История повторялась, только на этот раз вместо двух незадачливых поджигателей — целый отряд профессиональных подонков Эдмунда Рыжего. Стоило только потерять контроль, отвлечься, и судьба вновь пытается отобрать у него все. Не сдержавшись, он выпустил наружу крик, который взвился в небо тоскующим волчьим воем, из родного букового леса в ответ раздалась песня целой стаи. В нос ульфхеднара ударил запах — двенадцать волков, один матерый, остальные первогодки. Он, наконец-то, смог их учуять, почувствовать, отследить — обыкновенные хищники, в их запахах не было ничего магического, но Мадс уловил их помыслы несхожие со звериными. Эти волки не являлись волколаками, но, несомненно, обладали разумом. Сейчас же ему было не до них, от его дома остро тянуло опасностью, и в затылок сквозило холодком, оттуда издалека тоже что-то приближалось, еще неясное, но не менее настораживающее.       — Кто это тут у нас? — раздалось над головой, как только Хью пришел в себя. Он с опаской открыл глаза, встречаясь взглядами с нависшим над ним низкорослым бритоголовым мужиком. Тот говорил по-дански, но было понятно, что это наречие не его родное и одежда незнакомца отличалась от местной — была более теплой, походной. Наемник же осмотрел его с ног до головы, как осматривают раба на торгу и скептически хмыкнул, а затем, схватив за шкирку, потянул вверх, прислоняя к стволу дерева. Кельт попытался сдержать стон, до крови закусывая губу, в его ноге, словно прокрутили раскаленный прут, в ней торчала не просто стрела, а короткий и толстый арбалетный болт. На фоне пронзившей конечность боли стирались все другие ощущения: занемевшего от холода тела, безвольной плетью повисшей перебитой руки, разбитых в кровь губ, рассеченной скулы и брови. Когда боль все-таки отступила, и кельт вновь смог дышать, он увидел спины еще троих наемников, принявших оборонительную позицию. Они находились ровно в том месте, где Хью расправился с псом, но туша собаки и тело девочки исчезли.       — Нам тебя очень точно описали, — продолжил между тем наемник, гнусно ухмыляясь. — Дряхлый данский волк действительно вставляет в тебя свой прибор? И как тебе? Нравится? Кельт и не подумал отвечать, стискивая зубы, стойко встречая желтый взгляд чужака.       — Молчишь, — хмыкнул мужик, — наверное, тебе противно? Еще бы, я слышал этому людоеду лет больше, чем моему отцу. Его стручок совсем пожух? Хочешь глянуть на нормальный член?       Пришлец стянул с себя штаны, потряс своим достоинством перед лицом Хью и заржал. Кельт опустил глаза, ненависть полыхнула в нем, затмевая боль. Мерзкие слова уязвляли, липли к нему, словно ядовитая паутина. «Как он смеет, ублюдок», — стучало в висках. — «Говорить об этом так? Осквернять?» Он знал, каково это быть с Мадсом, и с удивлением понял, что чувствовал совсем другое, искреннее, всепоглощающее, настоящее, то, что сейчас превращалось в устах чужака в грязь.       — Не нравлюсь, — сплюнул на него наемник, прекращая кривляться. — Подстилка! Тебе по душе вяленое мясцо, извращенец?!       Он пнул Хью по раненой ноге, и тот не смог сдержать крика. Раскаленный прут словно впился в его кость, заставляя тело судорожно дернуться и замереть, лишая его сознания. В следующий раз он очнулся, чувствуя прикосновения мелких капель дождя, его трясло от холода. Помимо раненой ноги, кельт ощутил и сильную боль в руке, глухую — во всем теле. Бритый ударил его по щеке, которую в ответ, словно огнем обожгло, затем схватил за волосы и потянул, заставляя приподнять голову вверх. Хью чувствовал, как по лицу течет кровь из потревоженной чужаком рассеченной брови, он смог открыть только один глаз, второй заплыл опухолью.       — Привет, красавчик, — глумливо поздоровался наемник. — Проснулся, наконец. Знаешь, а мы не хотели тебя калечить, просто освежевали бы на глазах людоеда. Но ты сам виноват, убил пса, вот его хозяин и психанул, я еле оттащил его от твоей тушки.       Хью молчал, краем глаза отмечая появление еще троих наемников. Ему вдруг стало страшно, по-настоящему страшно умереть. Он призывал смерть, рыдая над погибшей матерью, терпеливо ждал ее лежа в провонявшей хворобой хижине, но сейчас не был готов уйти. Не сейчас, когда у него снова есть то, ради чего… ради кого стоит жить. В этот жуткий миг кельт, наконец, смог признаться самому себе, что он неправильно, пугающе, отчаянно счастлив. Счастлив рядом с человеком, которого он не выбирал, которого когда-то боялся и ненавидел. И пусть эти чувства не имели права на существование, но они были, пылали во всем его раненом теле, призывая жить. Любовь — это то, чего Хью никогда не испытывал, считал выдумкой и прерогативой женщин, и он не знал, любил ли ульфхеднара, но в его груди трепетала надежда, нет, даже уверенность в том, что Мадс придет. Он придет и все будет хорошо. Меж тем наемник явно не собирался оставлять пленного в покое, он ткнул его мыском сапога в здоровое бедро.       — Мечтаешь о своем возлюбленном, девка! Скоро его притащат сюда за хвост и он посмотрит, как Оле сделает тебе улыбку от уха до уха, — при этих словах один из вновь подошедших вынул огромный нож из поясных ножен, выразительно чиркнув пальцем по шее. — Он очень зол на тебя за свою собачку.       Хью с ненавистью взглянул на говорившего и, с трудом разлепив разбитые губы, прохрипел:       — Мадс придет сам и вырвет ваши сердца, и ничего вас не спасет.       Бритый отвернулся от него и на незнакомом наречии прокричал что-то товарищам. Те заржали, а чужеземец вновь склонился к парню и проговорил:       — Если даже твой ульфхеднар выйдет живым из засады, я его сам лично возьму за яйца. Тебя отымеют на его глазах, а потом с тобой закончит Оле. Волчара сам попросит, чтобы я вырезал ему орла.       Кельт понимал, что бесполезно вести разговор с этими людьми и провоцировать их смертельно опасно, но в нем клокотала ярость загнанного в угол животного. Он плюнул в лицо бритоголовому, усмехаясь покрытыми кровавой пеной губами. Хью видел, как расширились и резко сузились зрачки мужчины, как крылья его мясистого носа затрепетали, как он вспыхнул, свирепея, но занеся кулак для удара, пришлый вдруг остановился.       — Провоцируешь? — спросил он, утираясь. — Зря, так просто я тебя не убью.       Мужик потянулся к штанам и, выпростав свой член, продолжил:       — Не советую плевать в меня еще раз.       Кельт дернулся, неуклюже сползая по дереву, но перевернуться ему не дали, ступня пришлого в кожаном сапоге опустилась на его живот. Пахучая струя ударила ему в грудь, Хью затошнило. Спрятав лицо в сгибе локтя, он попытался здоровой ногой отпихнуть бритоголового. В какой-то момент ему это удалось, мужчина потерял равновесие и отступил, замочив сам себя. Его спутники, видя это, лишь загоготали, даже не думая вмешаться, в войске Рыжего товарищество, видимо, было не в почете. Все игриво-издевательское настроение бритоголового как ветром сдуло, он заправился и взревел:       — Сука! Ты еще вертишься! — схватив торчащее из ноги пленника древко стрелы, он надавил изо всех сил. Мир вокруг кельта перестал существовать, превращаясь в нескончаемую пытку, сознание, словно издеваясь, ускользать не спешило. Он закричал, судорожно скребя землю пальцами здоровой руки, и тут его отпустили. Сквозь алое марево боли и белый шум до него донесся волчий вой, а затем рык и крики людей.       Мадс чуял засаду, знал, что у дома его будут ждать, и целенаправленно направился туда. Он пребывал в состоянии священной ярости, но не потерял контроль над своим разумом, впервые ульфхеднар со своим зверем действовали согласно. Человеческая и животная сущность были одинаково зависимы от исхода сегодняшней битвы, от того, будет ли еще жив сероглазый кельт.       Дан не бросился напролом на первую попавшуюся жертву, в этом было преимущество контроля над волком. Он оценил обстановку: возле жилища — семь воинов, пятеро прятались в нескольких шагах друг от друга, двое лучников засели на деревьях. Его ждали, но викинг с легкостью обошел засаду, в своем лесу он знал каждый уголок и мог передвигаться так, что не шелохнется ни одна ветка, не хрустнет ни один сучок под ногами. Из оружия при нем был только нож да клыки, пригодились и простые камни, которыми он снял первого лучника. Второй стрелок после этого оказался бесполезен: боевые луки хорошо били по мишени на открытой местности, в зарослях же были практически бесполезны. Если бы дан оказался на площадке перед домом, его тело мгновенно прошила бы тяжелая стрела с граненым наконечником, но ему удалось приблизиться к стрелку настолько, что булыжник угодил прямиком в его затылок, проламывая череп. Тело рухнуло с шумом, и ульфхеднар рванулся к ближайшему воину. Дальнейшая схватка запомнилась Мадсу только отдельными яркими вспышками, зверь в этот момент все же взял верх и впал в неистовство: вот у ульфхеднара в руках вырванная гортань первого воина, его кровь, брызнувшая в лицо, сладка на губах, меч второго выбит из рук, а его голова, с каждым ударом о дерево влажно хрустит, пока не становится плоской и красной, дротик третьего чужака оцарапывает бок, зверю это не нравится, и он издает рык, перехватывая второй пущенный снаряд и возвращая его владельцу ударом в глаз, четвертый — пытается убежать, побуждая в звере инстинкт преследования, зубы ульфхеднара перегрызают горло вопящего от ужаса норвежца. Боль прошивает тело, плечо Мадса навылет пронзает арбалетный болт, он рычит, оборачиваясь, — за его спиной женщина, трясущимися руками пытается перезарядить оружие. Когда Мадс выбивает арбалет, она тянется к ножу, ее шея щелкает под руками, свернутая набок.       Не сделав передышки, ульфхеднар, стряхивая излишки ярости, поспешил дальше по оставленному следу. Впереди него раздался вой матерого волка, оттуда потянуло хищником и кровью. Когда Мадс добежал до места, все уже было кончено: пять растерзанных тел лежало там, двое чужаков с перекушенными сухожилиями на руках и ногах были еще живыми. Волки не скрывались больше, оставили за собой четкий запах, но Мадсу было плевать. Сердце Хью билось, но он лежал сломанной куклой, стеклянными глазами глядя в наползающий сумрак. От него несло мочой и стойким запахом двоих, что оставили на его теле свои метки: раны и следы побоев, снова, на едва оправившемся, ожившем кельте. Срезав с Хью испорченную рубаху, кое-как обмыв от испражнений и крови, ульфхеднар завернул его в свою, замызганную, но теплую. Хью нужно было уносить отсюда прочь, но Мадс задержался, он не мог оставить двоих ублюдков дожидаться смерти от переохлаждения. Зверь удовлетворенно рыкнул лишь тогда, когда викинг накормил обоих их же кишками.       Голова Хью безвольно моталась, он так и не пришел в себя, пока дан спешно нес его к дому. Тоска глухая и темная выворачивала нутро Мадса наизнанку. Он вновь не смог уберечь, оборонить свою пару, грош цена всему его мастерству и звериной силе, если кельт страдает рядом с ним. Викинг впервые позволил тем мыслям, что иногда рождались в его голове и тревожили покой, завладеть собой полностью: что, если он недостоин этого молодого и сильного парня? У Хью могла быть семья, дети, красивые и смелые, как и он сам. Вместо этого он проводил свою жизнь со старым сумасшедшим зверем, в плену.        Дождь прекратился, но редкие его капли все так же стекали по лицу ульфхеднара. Лес вокруг стонал, ветер путался в ветвях деревьев, стряхивая с них мириады слез. Духи оплакивали свою потерю — кто-то из них сегодня ушел за грань.