Прерванная лебединая песнь

«Мне бы только посмотреть в твои глаза Мне бы только улыбнуться и сказать Мне бы только не споткнуться, не упасть Мне бы только полететь да не пропасть.» Беловодье «Мне бы только»

      Ульфхеднар не мог найти себе места, не мог спокойно ждать, когда Хью очнется. От бессилия что-либо изменить внутри клокотал гнев, который не на кого было направить. Он готов был сразиться с драконом, только бы стереть из памяти вид поврежденного тела, на котором не осталось живого места. Обмывая кельта, Мадс видел, что тот с ног до головы покрыт синяками и ссадинами, на спине и на лице наливались синевой особенно внушительные ушибы. Рука оказалась сломанной чуть выше запястья, ее пришлось укладывать в колодку и фиксировать. Рана на ноге Хью стала самым тяжелым повреждением, дану пришлось делать разрез, чтобы достать наконечник болта, находящийся в опасной близости от кровеносной жилы*. Даже с обезболивающим отваром, которым ульфхеднар исхитрился напоить бессознательного Хью, его выгибало от страданий. Мадс сколько мог, оттягивал на себя излишки боли, но ее было слишком много. Он проклинал себя за невозможность повернуть время вспять, избавить любимого от произошедшего. Каждый ушиб, каждая ссадина и рана терзали плоть Мадса наравне с кельтом, зверь изнутри наполнял душу отчаяньем. Когда Хью откроет глаза, дан не сможет в них заглянуть, потому что он вновь проявил слабость, его не оказалось рядом, когда он был нужен самому родному на свете человеку. Ульфхеднар разнес в щепы деревянные бочонки из-под пива, стоящие во дворе, но легче ему не стало. Он даже не вспомнил о своих ранах, тело требовало действия, но в доме крушить что-либо дан не решился.       Только когда рассвело, Мадс вернулся и смог уснуть, примостившись рядом с размеренно дышащим кельтом. Четырнадцать отрубленных голов пополнили ряды скалящихся белых черепов за его домом. Нанизанные на колья, они тупо пялились в небо мертвыми глазами, а их тела остались лежать на краю леса. Неупокоенные души чужаков заполнили лес, стеная и слепо кружа в обступившем их мраке. Мадс знал, что рано или поздно они окажутся на его пороге, и он еще подумает, отпускать ли их за грань.       Его разбудило приближение той, сквозящей вчера в затылок, неясной силы. Звериная сущность была на страже, но ослабела, вяло скребя когтями по сердцу. Викинга знобило, неведомая доселе лихорадка настигла его тело. Рана на плече воспалилась, он накануне совсем забыл о ней, наспех обмыв травяным взваром. На коже выступила испарина, и в конечностях чувствовалась противная слабость, но Мадс, взяв себя в руки, вылез из постели. Кельт все так же ровно дышал, его организм медленно исцелялся во сне, позволяя отбитым органам работать в пол силы и тем самым легче восстанавливаться. Ульфхеднар не дал себе поблажки, вымылся в студеном ручье, размялся, затем вынул неприкосновенный запас — горшочек с очень опасной мазью. Она готовилась на основе отвара из ядовитой травки — борца. Нанесешь чуть больше чем положено такой мази и смерть неизбежна, но зато при правильном использовании она исцеляла самые страшные ранения.       Мадс был готов к приходу тех, кто настораживал, но ясной угрозы с собой не нес. Он встретил их у порога. Первыми появились разведчики, что явно шли по следу погибшего отряда. Рука викинга лежала на рукояти меча, но он не сделал попытки его вытащить, когда на него нацелился боевой лук.       — Советую опустить оружие, — посоветовал Мадс по-хорошему, при этом недобро щурясь. — Вы находитесь на моей земле.       Ему не ответили, но лук все-таки опустили. Через минут пятнадцать молчаливого противостояния и обмена тяжелыми взглядами появился головной отряд. Их было человек тридцать, это была настоящая дружина, сплоченная, крепкая семья воинов, богато одетых, матерых. Кроме разведчиков все были верхом на холеных сильных жеребцах. Предводителя дан легко опознал по дорогому наряду и налету надменности на молодом лице. Юный военачальник был явно закален в боях, о чем свидетельствовали побелевшие от времени шрамы на его лице и шее. Он был угрюм, а его раздражение угадывалось в нервном взбрыкивании коня под жесткой, вроде бы, рукой седока.       Вперед выдвинулся воин, что ехал по правую руку от предводителя.       — Ты кто таков будешь? — спросил он, не слезая с коня и даже не сказав приветственного слова.       — Вы пришли к моему дому, а я должен называть себя? Кто вы такие будете, чужеземцы? — в тон ему ответил Мадс.       — Перед тобой конунг Виглек, сын Великого Сивальда Боевого Зуба со своим воинством, — зарычал широкоплечий приземистый воин, хватаясь за ножны. — А как смеешь ты, собака, не склонив головы приветствовать господина дерзкими речами?       Ульфхеднар в свою очередь тоже крепче сжал рукоять меча, подбираясь. Пришлецы вновь подняли луки. Конунг Виглек остановил все это взмахом руки, сам подъезжая к дану.       — Прости нам нашу горячность, добрый человек, — проговорил военачальник с явным свенским выговором, — мы пятые сутки идем по следам наемников, чьи головы торчат сейчас за твоим домом. Эти люди служили Эдмунду Рыжему, они прибыли сюда из норвежских земель, и нам нужно знать, что их сюда привело.       — Я не знаю, зачем они пришли сюда, — в открытую соврал Мадс. — Но они зря это сделали.       Такой ответ явно не устроил Виглека, его глаза опасно блеснули, выражение лица стало еще угрюмее.       — Мы тебе не враги, — сказал он, и в этих словах не прозвучало, но ясно подразумевалось «еще». — Эдмунд Рыжий — преступник, и я объявляю всех его людей вне закона. Любой, кто даст им убежище или окажет помощь не уйдет от наказания.       Сделав намеренную паузу, он продолжил:        — Но и тот, кто посмеет вырвать месть из моих рук, пожалеет. Устраивать расправы без участия тинга, эрла или конунга недопустимо.       На лице Мадса не дрогнул ни единый мускул, да он и не боялся угроз этого новоиспеченного правителя.       — Я чту законы и уважаю чужое право мстить, — бросил он, — но я не буду спрашивать имя и узнавать, кому служит каждый выродок, пришедший в мой дом с оружием. Я вправе защищать свою жизнь и имущество, не подтверждая его на тинге, у эрла или конунга.       Виглек внимательно оглядел ульфхеднара, словно что-то прикинул в уме и вдруг проговорил более спокойно, но с долей ехидства:       — Что ж, это право у тебя никто не отбирал. Только будь осторожен, отшельник, не перейди грань дозволенного. Или нужно называть тебя колдуном?       Конунг нарочито наклонился в седле, и в распахнутом вороте его дорогой туники сверкнул золотом крестик. Дан усмехнулся в ответ, силой воли усмиряя взметнувшегося внутри зверя. Вновь обращенные христиане не уступали в жестокости самому лютому викингу, а уж свою веру они несли гордо, огнем и мечом выжигая в язычниках все им неугодное.       — Я не колдун, — сказал дан твердо, — и не отшельник. Я — Мадс, сын Миккеля, человек, который не даст себя в обиду.       — Рад за тебя, человек, — ухмыльнулся Виглек в ответ и, разворачивая коня, добавил. — Нам пора навестить местного стайрэсмена, надеюсь на нашу скорую встречу, сын Миккеля.       Отряд уехал, Мадс проводил воинов пристальным взглядом, понимая, что когда-нибудь они вернутся. Сейчас он выгадал себе и кельту немного времени. Он стёк на землю обессиленный, по его спине струился холодный пот, и дрожь пробирала до костей, рана ныла тупой болью. Еле дотащившись до свободного ложа, Мадс рухнул на него. На свою лавку, где находился Хью, он идти не решился, чтобы не потревожить спящего, если его лихорадка вдруг станет сильней. Кельт спал, маковый отвар еще действовал, но скоро перестанет, и нужно будет напоить его и вновь осмотреть рану, но пока дан позволил себе лишь ненадолго закрыть глаза и чуть-чуть отдохнуть.       Хью очнулся в залитом лунном светом лесу. Боли не было. Он смутно помнил, что с ним что-то случилось, но в голове словно плавал густой туман. Вокруг него в чаще в полную силу шла ночная жизнь: всюду стрекотали кузнечики, неподалеку ухала сова, в траве копошились мелкие грызуны. Кельт поднялся с влажной, но теплой земли, с удовольствием вдохнул пряный летний воздух и застыл. Неподалеку от него среди деревьев черной тенью застыл олень, крупный самец с красивыми ветвистыми рогами пристально вглядывался в него, светя желтизной глаз. Мгновение, и животное сорвалось с места, уносясь в зеленоватый сумрак.       Кельт понимал, что не должен быть здесь, но не смог сосредоточиться на какой-либо связной мысли. Он двинулся вперед, устремляясь на тихий зов, шелестящий в листве деревьев, шел и шел, пока не оказался на лесной поляне, заросшей папоротником. В ее центре сидела девочка, нежно баюкающая в тонких руках крошечное мохнатое тельце. Щенок тоскующе выл и тыкался маленькой мордочкой в девичьи ладони.       — Ничего, ничего, — говорила она, лаская животное, — я не злюсь на тебя. Твой хозяин был зол и сделал тебя таким же. Ему не помешало бы переродиться в собачьем теле.       И тут кельт вспомнил: буковый лес, погоню, остервенелую псину, что ломала хрупкое девичье тельце, вспомнил и последующие за этим события.       — Я умер? — спросил он негромко. Девчушка, не прерывая своего занятия, ответила:       — Нет.       — Ты умерла, — почему-то обвинительно проговорил Хью, на что лесной дух поднял янтарные глаза и улыбнулся.       — Я умерла давно, еще до того, как стала духом, — пояснила она. — А ты слишком далеко ушел, придется возвращаться.       — Но я не хотел, — возразил он. — И я не знаю, что нужно делать.       Девочка похлопала ладонью рядом с собой и предложила:       — Тогда садись, когда придет время, ты узнаешь.       Щенок успокоился в ее руках и задремал, свернувшись клубочком, забавно утыкаясь носом в подхвостье.       — А ты мне сначала не понравился, — огорошила Хью девчонка и, не мигая, уставилась в его глаза.       — Почему? — скорее испуганно, чем удивленно поинтересовался он.       — Я была немного влюблена в Мадса, — бесхитростно поведала она. — Он стал моим героем. Когда я в первый раз умерла, мне было так тоскливо и одиноко. Меня изнасиловал хозяин, и я утопилась в ручье. Мое тело выплыло в буковом лесу, там его нашел Он, сжег на костре, положив рядом бусики, знаешь, такие, синие, красивые. Мне никогда никто ничего не дарил.       Девочка вздохнула грустно, прерываясь. Хью не нашелся, что сказать, а она продолжила:       — Мне стало так хорошо, и захотелось узнать, что это за такой добрый человек. Я попросила не забирать меня совсем и стала духом, помогала Мадсу. Мы с ним хорошо ладили, но затем появился ты, и Он стал совсем другим. Я пыталась сделать так, чтобы ты сгинул в лесу, но Мадс словно с ума сошел, растерзал тех глупых людей. Морок насылала, пугала, грозила, но ты не поддался. Не хотела тебя спасать, но Он бы погиб без тебя, я это поняла. Это больше, чем любовь, это предназначение: он — для тебя, ты — для него. Грустно.       Хью никогда бы не посмел думать о нем самом и ульфхеднаре так, он слушал речи девочки-духа и поражался этой ее вере в Высшее. Хотя чему было удивляться, он сидел черт-те знает где, в компании умершего лесного духа и собаки. Его размышления прервал волчий вой, тоскующей песней донесшийся издалека.       — Ну, вот, уже скучает, — многозначительно протянула девочка, прислушиваясь. Хью недоуменно хлопал на нее глазами.       — Чего расселся?! — грубовато прикрикнула она, отворачиваясь. — Иди!       Кельт не совсем понял, но все же поднялся навстречу зовущей песне. Когда он уже скрылся за деревьями, в спину ему прилетело:       — Спасибо, что вступился за меня.       Голова действительно, словно туманом заплыла, подумал Хью проснувшись. Вокруг царила тьма, тело чувствовалось сплошной болевой точкой, но жизнь для него стоила всех страданий. Кельт пошевелился, левая рука была неимоверно тяжелой и неподвижной, он сначала запаниковал, но затем успокоился, второй нащупывая приятную шершавость дерева и ткани. Нога не особо тревожила, пока он не попытался ее согнуть, напряжение мышц вызвало волну жаркой боли. Хью разогнул колено, понимая, что при ходьбе будет хуже.       Как только он решился и позвал ульфхеднара по имени, тот подскочил откуда-то снизу, зажег светильник и со сна немного потерянно заозирался.       — Тебе что-нибудь нужно? — все спрашивал Мадс. Он не глядел кельту в лицо, когда поднес воды и обтер лоб от испарины.       — Да, — ответил Хью с опозданием, — ляг со мной.        Дан явно напрягся, но послушался, растянулся рядом, стараясь не коснуться и миллиметра его кожи.       — Ближе, — попросил Хью, — ближе.       Сам здоровой рукой притянул к себе дана, схватив за ухо. Тот поддался, утыкаясь обжигающим лбом в изгиб его шеи.       — Ты заболел, — сердито пробормотал кельт, улавливая нездоровый жар и дрожь Мадса. — Не болей, пожалуйста, ты мне нужен.