Я буду рядом

      — Её не было.       Выдыхаю, облачко дыма медленно тает в сыром осеннем воздухе.       Так же таяла надежда.       Какой бы живучей ни была и она сдохла, сгорела на том чистом белом снегу, но останки её никак не рассыпались в пепел, а тлели где-то внутри обугленными головёшками, заполняя душу едким, удушающим дымом.       Чувства, давно похороненные, замурованные в бетон показной наглости и дурашливости, поднимаются наружу. Захлестывают вязким селевым потоком, оглушают и сдавливают грудь.       Стискивая подоконник, пытаюсь успокоиться и начинаю считать про себя.       Один.       Воспоминания налетают штормовыми порывами ветра, грозясь сбить с ног.       Вижу, как она встряхивает головой и откидывает волосы назад, когда чем-то недовольна. Как красится и вертится перед зеркалом. Глаза её, когда лежим друг напротив друга. Карие, немного светлее, чем мои. Тепло ладошек, когда сидим спина к спине и держимся за руки. Доверительный успокаивающий шепот в моменты отчаяния.       Два.       Её кристальный смех звучит в ушах так реально, что я невольно вздрагиваю.       Три. Четыре.       — Девушки?       Хриплый от напряжения, голос Ани вырывает меня из цепких щупалец болезненных воспоминаний, едва не утянувших на дно стылого колодца безнадёги, где нет ничего кроме боли и отчаяния, что раздирают внутренности в лоскутки.       — Нет. Мы звали друг друга Душа. Полные противоположности, а вместе одно целое. Понимали с полуслова, предложения друг за друга договаривали. Всегда вместе, всегда чувствовали друг друга, даже на расстоянии.       Оборачиваюсь, девушка поджала губу. Больше ничего не выдаёт её чувств.       Спохватываюсь, не с того начал, но так затопило то отчаяние, что слова подобрать не вышло.       — Сестра моя, близняшка. Считай, ещё в утробе рядышком были и после рождения практически не расставались, — после короткой заминки продолжаю, чувствуя, как нарастает напряжение: — Она пропала уже два месяца как, к тому времени. Перестала выходить на связь и всё. Родители забили тревогу, но в полиции принимать заявления не спешили. Совершеннолетняя, вполне возможно, уехала куда-нибудь со своим парнем. Потом ещё и телеграмма эта «Всё хорошо. Привет из Дубая». Черт, да кто в двадцать первом веке вообще отправляет телеграммы?!       От злости трясёт, будто и не было этих месяцев.       — Отдыхала с подругами в клубе, там же и познакомилась с парнем. И он оказался не самым лучшим вариантом, но она влюбилась и говорила мне, что счастлива, — пожимаю плечами. — Что я мог сделать, если ей было хорошо? Да и далеко был в тот момент. Чуял неладное, но пытался отмахнуться, объяснить всё элементарным волнением за сестру. Всё-таки у неё это были первые серьёзные отношения, мало ли.       Замолкаю, чтобы перевести дух. В груди тянет, пока слабо, но уже неприятно.       — Она пропала, но родители не стали мне сообщать, боялись за меня. Я их, в общем-то, понимаю, но это теперь. Тогда мы из-за этого сильно поссорились, и я ушёл из дома. Вскоре понял, что веду себя, как ребенок и вернулся, осознал, что и им сейчас крайне тяжело. Отец места себе не находил, к бутылке начал прикладываться. Мама — на успокоительных постоянно, похудела. Алинка вроде вида не подавала, но слышал, как плачет по ночам. Тогда мы к Лере и пришли, Макс посоветовал. Нужно ведь было что-то делать, а мы все в этом не бум-бум. Макс пытался ментов расшевелить, вроде как дело завели. Свидетелей начали допрашивать. Тогда я узнал, что в последний раз её видели у клуба, когда садилась в машину к своему парню, — руки в кулаки сжимаются, когда произношу его имя вслух. — К Климову-младшему.       — К Лёне? — девушка бросает на меня удивленный взгляд.       Я и забыл, что Самойлов из той же среды. Вроде как они даже знались и вместе в клубе том зависали иногда. Аня продолжает, удивлена чем-то:       — Но он ведь умер!       Взгляды наши встречаются и девушка замолкает.       Резко, выключили её будто.       Руки безвольно падают на колени. Огромные глаза глядят на меня, не моргая, внимательно так. Будто хочет спросить, но не решается и просто ждёт, что я скажу дальше. Могла б читать мысли, ужаснулась бы.       Его смерть для меня не новость и всё же… Озвученный факт молотом бьет по грудине. У него ведь тоже были родители, близкие, которые, наверняка, его любили и ждали дома.       Мотнув головой, прогоняю эти мысли. Я запретил себе испытывать чувства, подобные жалости.       — Лера ничего не смогла сделать, хоть и старалась изо всех сил. Была проведена доследственная проверка, кажется, так это называется. Уголовное дело возбуждать не стали, не нашли состава преступления.       Все те эмоции оживают заново. Отчаяние выедает душу. Страх перед неизвестностью выжигает всё, оставляя только чувство бессилия. Словно бьёшься в каменную стену, пытаясь разломать её голыми руками. Кулаки в кровь разодраны, а стене хоть бы хны.       — Конечно, была надежда… но жить дальше не хотелось.       У меня от души словно кусок оторвали тогда. Часть меня словно умирала в агонии, медленно истекая кровью.       Нужна была цель, чтобы хоть как-то жить дальше.       — Само получилось — услышал крики и бросился в подворотню. Спас девчонку от ограбления или ещё чего пострашнее. Тогда и решил, раз сестру не смог уберечь, попробую уберечь кого-то кроме.       — Настоящий супергерой, — девушка тепло смотрит на меня.       От этого становится легче чуточку, но тяжесть никуда не уходит, весит на душе пудовой гирей. Вынул всё наружу и навалилось с новой силой, того и гляди размажет по полу.       — Катался по городу, от одного злачного места к другому. Были пара случаев, когда девчонок отбивал. То отморозки парня какого-то щемили, то драки, избиения вернее, то передо мной дорожные беспредельщики пытались мужика обуть, типа он в них врезался, повезло, что у меня регистратор был, да и больше от гонора моего они опешили и решили не связываться.       Я смолкаю, бросаю на неё беглый взгляд через плечо. Смотрит, в самом деле, как на супергероя, а я не знаю смеяться или плакать от этого. Меньше всего хочу, чтобы выглядело, как хвастовство, потому что гордиться особо нечем.       — Один раз меня всё же приняли. Один из отморозков номера машины спалил, так и нашли. Они на меня заявление написали. Обставили всё так, что я сам на них напал. Повезло, что девушка встречное заявление подала, можно сказать заступилась за меня. И разошлись мирно в итоге. Пытались к другим похожим случаям притянуть, но не пойман — не вор. Я стал умнее, стал скручивать номера перед так называемым рейдом. Научился мгновенно реагировать на изменения ситуации, исчезать молниеносно, если придётся. Стричься начал под ноль почти. Капюшон, шапка, что при необходимости превращалась в балаклаву, не курил всё то время, что катался. Чтобы не единого волоска, ни одного окурка после себя не оставить. Руки бинтовал крепко, чтобы костяшки целыми оставались. Купил травмат.       Замолкаю, закрываю лицо руками. Столько раз мог пустить его в ход, поддавшись ощущению уверенности, которое внушает тяжесть оружия в руке. Хорошо, что ума хватило не браться за него при первом же случае.       Оказалось достаточно своих собственных сил, занятия спортом не прошли даром. В особо тяжёлых случаях выручал кастет, бита тоже не пригодилась ни разу.       — Как-то увидел, что трое пацана запинывают. Разбираться не стал, налетел. Потом уже разобрались, что к чему, оказалось, что он закладчик, а эти ребята что-то вроде гражданского патруля. Город чистят от такого мусора, к ним прилип. По одному отлавливали, клубок пытались раскрутить, выйти на тех, кто выше сидит.       — Вы их… — Аня не решается задать вопроса, но сам уже понимаю, к чему она клонит.       — Нет, только товар портили. Пакостили немного, расспрашивали, кто есть кто.       Успокаиваю девушку, не вдаваясь в подробности «расспросов».       — Я тогда чувствовал себя значимым, даже радовался, что повезло парней встретить. Потом уже узнал, что они меня намеренно искали. Вернее те, кто стояли выше.       — Зачем? — удивляется девушка. Выглядит заинтригованной и настороженной.       Вот и я думал, зачем? Зачем им сдался какой-то пацан, пусть и неплохо подготовленный физически? Искали не конкретно меня, а того, кто изображал из себя супермена. Слухи в тех кругах тоже расползались быстро.       — Озлобленным и потерянным человеком проще манипулировать, — выдавливаю я. Мой рассказ уже близится к развязке, и я притормаживаю, чтобы отдышаться. Выходит что-то похожее на исповедь, вот только сможет ли она отпустить мне грехи? — Эти парни были только крохотной частью, верхушкой айсберга теневого мира. Далёкий от всего этого, я и не представлял, во что вляпался. Считал, что у парней высокая гражданская ответственность, что они не могут равнодушно смотреть, как их родной город тонет в грязи, и пытаются что-то исправить. Те, на кого они, как позже выяснилось, работали, хотели развязать войну. И сделать это так, чтобы быть как бы не приделах.       — Войну? Кость, сейчас не девяностые же, — Аня растерянно смотрит на меня.– Бандитский Петербург какой-то, ей богу.       Говорит это всё с улыбкой, ставит мои слова под сомнение, и я её понимаю. Сам бы, услышав подобный рассказ, усмехнулся и не принял в серьёз. И, тем не менее, всё это произошло со мной и, в целом, я легко отделался.       — Я тоже так думал, честно до сих пор не разобрался во всей иерархии, да и особо желанием не горю. Пока имел дела с теми парнями, увязал всё больше, но Макс вовремя прознал обо всём.       Вовремя. Сам иногда не верю в свою везучесть. Мы крупно поругались с ним.       «Вали!» — орал он, и я уже направился к двери. Он всегда был хитрее, вырубил меня и запер, чтобы выйти не мог. Это меня и спасло.       — Серьезная заваруха намечалась, но брат меня остановил. Парней тогда и приняли, сели они все и надолго. Группа лиц — считай, организованная преступная группировка. Да и парни обходились не только кастетами. Где уж они стволы достали, я не вникал. Меня самого спасла привычка носить перчатки. И хоть и держал оружие в руках, смывы ничего не дали. Меня вызывали в полицию, кто-то из них указал на меня. По первой на меня всё спихнуть хотели, но в показаниях сильно расходились. Потом просто пытались за собой утянуть, но кроме слов сомнительных личностей, доказательств не было, да и Макс предпринял меры. Всё для меня закончилось.       — А машина? Ну, там, по рисунку протектора же могут опознать или…?       — Даже если и могли бы… На тот момент она уже давно числилась в угоне, а незадолго до этого я её сжёг.       — Но зачем?       Смотрит пристально, ждет ответа. Осязаемо чувствуется, как пульсирует, набухает напряжение. Тишина давит почти физически.       — Незадолго до конца я впервые увидел этого Климова. Два брата-акробата. Наглые, самоуверенные. Младший вышел из клуба, в обнимку с девушкой, пацанчик, сидевший в машине со мной, рассказал про него. Как бы вскользь сказал, что он не последний человек, кто наживается на наркоте. Что клуб этот его и не клуб вовсе, а бордель. В общем, рыло в пуху, но добраться они до него не могут — сложно.       Слова, что так легко лились, обрываются. Вот и добрались. Мне не нужны были доказательства, было не важно, как сложно будет выйти на него напрямую. Меня и без всей этой информации глодали мысли, что он не договаривает, что знает, что с сестрой. Я собирался просто поговорить с ним…       Что я чувствую сейчас из-за случившегося? Макс, узнав об этом, уверял, что чувство вины однажды накроет так, что жить не смогу.       — Я его выследил. Поймал момент, когда он один из города уезжал. Парни поняли, что тут не только жажда справедливости, но и мой личный интерес. Я хотел найти сестру и вернуть её домой. На допросе Климов отнекивался, мол, расстался с ней уже давно и без понятия, как дальше сложилась её судьба, а мне всё сказал, быстро как-то сломался, даже бить не пришлось. Один удар по зубам не считается. Всё он рассказал. Что достала его своей любовью, никак не отлипала. Смеялся истерично, когда выпалил, что избавился от неё.       Я смолкаю, чтобы перевести дыхание. Вроде я уже пережил, успокоился, смирился, но всё же говорить об этом больно. Внутренности будто ножом кромсают — я знаю, о чём говорю.       — Что уж он во мне увидел такого… Испуг в его глазах, жуткий, неподдельный. Он не знал, кем она мне приходится, пытался успокоить. Уговорить, что такая мне не нужна, что он молодец, что избавил меня от шлюхи.       Вдох болезненный, воздух будто обжигает лёгкие. Опираясь на подоконник, стараюсь отдышаться. Грудь разрывает от жгучей черной ненависти.       — Во всех красках описывал, как он имел её, а я осознавал, что сестры больше нет. Все те крохи надежды сгорели в один миг. Моей Души больше нет. И я сорвался. Тип, который со мной был, не стал меня останавливать.       Не глядя на девушку, выпаливаю страшную правду. То, после чего, скорее всего, потеряю и её. Страшно. Может, второй или третий раз в жизни меня опутывает такой мерзкий липкий страх. Забивается в горло, парализует мышцы.       — Бил, пока он умолять не начал, — от брезгливости хочется сплюнуть, но сдерживаюсь. — Ползал вокруг меня, умолял отпустить, денег сулил. Скулил так жалобно, а я распалялся ещё больше. Эхо его голоса, усиленное высокими потолками брошенного долгостроя... и сейчас его слышу.       Я закрываю глаза, стискиваю голову ладонями. В памяти это всё так ярко вспыхивает, что едва не вздрагиваю. Может, это и есть чувство вины?       — Выхватил калаш у своего напарника и наставил на него, — говорю это, а в памяти его лицо всплывает. Запуганное такое, губы трясутся, на глазах слёзы. Только ни жалости, ни сострадания во мне не рождается. Кати больше нет. — Наставил так решительно и всё же что-то во мне дрогнуло, не смог курок спустить. Врезал прикладом, чтобы только скулёж его не слышать.       Ярко алая кровь на снегу. Её запах, будоражащий, разжигающий ненависть с новой силой, хотя казалось ненавидеть сильнее уже невозможно.       — Я виновен и признаю это, но вернись назад, я бы всё сделал так же, — выговариваю твёрдо.       Лицемерием будет сейчас строить из себя жертву, делать вид, что раскаиваюсь. Налитые кровью глаза говорят об обратном. Я осознавал всю тяжесть содеянного и всё ждал, когда же меня накроет, когда же его окровавленное лицо будет приходить в кошмарах. Этого только и боялся, что пожалею о том, что сделал. Ведь сестру мне всё это уже вернуть не могло.       — Костя, — слышу, как Аня тяжело дышит, когда произносит моё имя.       Без осуждения или страха, но и без прежнего тепла. Слышу, как скрипит пол. Она встала, чтобы уйти. Бежать без оглядки от монстра, лишившего человека жизни. Сделавшего это хладнокровно, не почувствовав и капли раскаяния даже сейчас. Как можно любить чудовище, тем более такому светлому человечку, как она?       Пропасть между нами ширится, разрастается с каждой секундой. Я хочу обернуться и протянуть к ней руки, но получить по ним страшно.       Втягиваю холодный воздух, ощущая, как по щеке катится слеза. Она уйдет сейчас, уйдет, в самом деле, и навсегда. Мне бы спохватиться, пожалеть, что рассказал. Нет, я не мог утаивать от неё такого. Сперва решил помалкивать, но теперь понимаю, что она должна знать обо мне правду. Всю, от начала и до конца, без прикрас и умалчивания. А уж принимать или нет, решать теперь ей.       Пол под её ногами поскрипывает. Частые и короткие шажки, такие, когда она взволнована или расстроена чем-то.       — Костя. Это всё так ужасно. Ты…       Понимаю, что за слово она не решается договорить.       — Я знаю, кто я, Ань, — выдавливаю слова, голос дрожит предательски. Говорю в нос и пытаюсь вытереть слёзы, пока она не увидела. — Чудовище, и ты с таким оставаться не можешь.       Слышу всхлип за спиной, но обернуться не решаюсь. Боюсь увидеть в её глазах отвращение, лучше запомню их искрящимися любовью.       Вздрагиваю, когда обхватывает меня сзади, порывисто и резко, будто хватаясь за спасительный выступ на обрыве… или ловя руку срывающегося в пропасть человека.       Крепкие объятия хрупких маленьких рук, столько в них силы и тепла, что я задыхаюсь от растерянности.       — Не говори так! Никогда не называй себя так, слышишь?!       Девушка выпускает меня из объятий и протискивается между мной и окном. Берет моё лицо в ладошки и улыбается робко. Вижу испуг в её глазах, но не недоверие, и это успокаивает, хоть и немного.       Глаза застилают слёзы. Странные слёзы, непривычные. После которых становится легче на душе. Из тела уходят все силы, резко, что ноги подкашиваются. Сползаю вниз, на пол. И Аня со мной, прижимает меня к себе, обнимает, баюкает, как ребенка. Внутри больше ни ненависти, ни надежды, только пустота. Не та пустота, что опустошение и потерянность. Моя пустота успокаивает, примиряет.       — Не мне судить тебя, и не буду. Такое пережить… как сама поступила бы, не знаю.       — Аня.       Нечем мне оправдываться. Умом понимаю, у меня нет права карать другого за дела, но сейчас осознаю, что иначе не смог бы жить в ладах со своей совестью. Не смог бы дышать спокойно, зная, что тот урод ходит по земле и преспокойно чинит беспредел.       Всепрощение не про меня, к сожалению или к счастью.       — Я не стала тебя бояться. И я никуда не уйду, даже не надейся, — будто предугадывает мои мысли, говорит девушка и целует меня в лоб. Тепло так и спокойно становится.       Последняя фраза вызывает у меня смех. Истерика какая-то. Нужно вытереть лицо, не хочу, чтобы видела, какой размазней могу быть.       — Слёзы — это не стыдно, — девушка целует меня, не отводя доброго взгляда. — Слышишь меня? Случившееся с тобой и твоей семьёй — это ужасно, и я не буду просить тебя успокоиться сейчас. Я здесь. Я с тобой.