Если рассказывать эту историю

Берег — это медленная птица, Берег — это пленный океан, Берег — это каменное сердце, Берег — это чья-то тюрьма. И когда вода отступит назад, Их по-прежнему останется двое. Вячеслав Бутусов — «Берег»

Андрей сидел на корточках на песке, копал пальцем дыру. Едва они пришли сюда, Игорь вспомнил что-то и, подняв руку ребром, точно извиняясь, мотнул обратно к машине. Вернулся через пять минут с толстенным пледом, по расцветке больше напоминавшим детский коврик — жизнерадостно-зелёный в оранжевую точечку, на который сел. Похлопал по свободному месту рядом с собой. Андрей хмыкнул, не двигаясь с места:  — Стесняюсь спросить, где ты её выдрал?  — У меня, если помнишь, есть дети, — улыбаясь.  — Оо-о, и много?  — Воображаемых считать? Тот только театрально закатил глаза, но после второго предложения таки присунулся под бок. Услышал, но больше левым ухом, так как правое плотно прижал к тёплой ткани чужого пальто:  — Расскажи мне что-нибудь?  — Я сегодня целый день что-то рассказываю, — отозвался неохотно.  — Я тоже… И всё-таки? Парень усмехнулся:  — Я не силён сказки складывать.  — И не надо. Расскажи просто что-нибудь. Андрей задумался. Днепр шумел. Ветер был довольно сильный, но это мерное наступление и отступление воды на берег почему-то успокаивало. Тогда он лёг боком, умостив голову на вытянутых ногах Игоря, и прижал к себе колени — чтоб теплее. Вздохнул:  — Давай тогда начну я сказ, как трудно добрым молодцам себя искать.  — Давай.  — Так, значит. Жил в княжеском граде один богатырь. Нарекли его Андреем, по батюшке — Демьяновичем, но Андреем быть не звучно и называли его всякие обычно Дрон. Было у него брата штуки два, да родители. И вот, взбрело ему в голову грамоте заморской обучиться… Ну как, складно? — и чуть повернулся, с усмешкой, чтоб увидеть лицо Игоря. Тот хмыкнул:  — Складно говоришь, мОлодец.  — Это я пересказываю. Мне тут недавно один благой человек мозги решил вставить и вот сказывал мне истерически сиё действо.  — Ого. И кто это был?  — А ты угадай.  — Эта твоя… Наденька? Андрей широко улыбнулся:  — Э-как ты её. Да, она самая.  — А по поводу? Наморщил нос:  — Ерунда. Так вот. Хотел он, батенька, играть дуже, тож выпросил себе лютню славную, чтоб звуки из неё выделывать. А матушка с батенькой согласились, да й отдали сынушку ещё и на военное дело, по настоянию старших, от врагов борониться. Короче, замахали богатырушку по самое не могу, в лучших традициях жанра. Не, сынушке это было иногда очень даже в тему, — добавил совсем другим тоном, — но вырос он диковатым да замкнутым. Дыра у него внутри была, которая жрала его постоянно. И упиралась эта дыра в общественную мораль и правила поведения, — мрачновато заключил, совсем сбиваясь со сказочного слога. Они замолчали: Игорь — переваривая; ему в голову внезапно пришла мысль, что это впервые Андрей так открыто говорит о своём детстве — не отделываясь общими фразами, не отшучиваясь или отмалчиваясь. А тот — собирался с мыслями, опомнился, продолжив:  — Так вот, книжную науку наш герой не очень чествовал, смышлёных соратников у него не имелось, и из-за этого и ещё господь знает чего, творился в его мозгах параллелепипед вместо треугольника. Вернее, треугольник был, но не его — материн, отцовский, ещё каких-то левых душ. Короче, налепили на этот треугольник путеводитель по морали с ярлычком «христианство», ну там, знаешь, не убий, не кради, не гей. Там дохера всякого было, особенно вшивых выцветших стереотипов по наследству — мол, в музыканты не надо, сдохнешь от бедности, или — бровь проколоть это фу-фу-фу и будет тебе кара небесная, и как ты на людях появишься, — перекривил тоненьким голоском. — Ну и прочие такие хрени в красивом абажурчике наставлений несмышлёному отроку… Да, о чём я… короче, был у нашего богатыря внутри параллелепипед, но, тоже, такой, с червоточиной — в нём была дыра, которую он стыдливо прикрывал треугольником. Только выпустили нашего богатырька в свободное плавание, и как он не прикрывался, ничего не выходило… — продолжил медленно, скорее для себя: — Как своих я ни любил… нет, реально, очень сильно… а жить по-ихнему не получается. Бракованный, видать… Дурной. Снова задумался — уже надолго. Игорь положил руки поверх и наклонился вниз, чтобы увидеть лицо напротив. Напомнил:  — И что в итоге? Тот поднял глаза:  — …ничего. Всё жахнулось, всё, что я строил, всё эти домики из квадратиков и трапеций, которые я пытался слепить вместе, и осталась только червоточина — только дыра, и я не знаю, что с ней делать. Не знаю, что с собой делать… Надя говорит, что это нормально, что не надо, потому что дыра — это нормально, и чтобы научиться быть собой, надо научиться с ней жить, а не застраивать домиками… А я не умею. Даже дышать не умею… И улыбнулся как-то совсем по-мальчишески беззащитно. Но через мгновение ему точно стало не по себе от этой откровенной эмоции — он поднялся на руках и вскочил. Заходил по песку — дошел до самой кромки воды, и из-за волны вода затекла в неосторожно подставленный кроссовок. Зашипел, поморщившись, и вернулся. Присел на корточки напротив пристально наблюдающего за ним Игоря:  — Ну, как тебе? Тот, улыбнувшись, провёл ладонью по чужой холодной щеке — почти несознательно, просто поддавшись порыву:  — Ты честно пытался.  — Ясно, херовенько, значит.  — Ну-у… конец смазал.  — Лучше скажи правду — что это было хренью с самого начала. Фиговый из меня рассказчик.  — Хах. Так что тебе Надя сказала?  — Сказала, что нефиг корчить из себя то дупло, то дятла.  — Прямо так и сказала? — пытаясь сдержать смешок.  — Нет, — Андрей, ухмыляясь, фыркнул. — До того, как это всё перешло на древнерусский матный, ты б знал какими математическими вывертами она меня обложила. Концептуальные, мля, концепты. Без кислоты не вкуришь. А я, типа, переосмыслил. Я бы тебе нормально это всё пересказал, по-человечески, но я ещё сам не отошел от её старославянской пропаганды.  — Понятно. Так она тоже с вами за компанию, — Игорь скривился, но выдавил из себя, — экспериментирует?  — Да, — пожал плечами. — Но нечасто и что-то совсем лёгкое. Она слишком боится за голос.  — Но она же курит?  — Если она бросит курить, она и петь перестанет. Андрей снова улыбнулся, но уже так, по-доброму, вспоминая что-то. И у Игоря вдруг щемящим чувством проскользила мысль, что эти двое сейчас ближе друг к другу, чем кому-либо ещё. Он вспомнил худенькую девушку с тонкими запястьями и короткой стрижкой, делающей её шею ещё более беззащитной, и понял, что они с Андреем очень заботятся друг о друге. Может, не в обычном смысле, но — как есть, как получается. А Андрей, уловив тень каких-то эмоций на бесстрастном лице, поднялся:  — Пошли по домам. У меня уши замерзли и в кроссы вода натекла. Игорь вздохнул:  — Пошли, — принял протянутую руку, чтобы встать. Отряхнул плед. — Сколько времени? Парень достал из кармана почти разряженный телефон:  — Без пяти двенадцать.  — Ого, ну да. Ладно, я тебя подвезу. * * * — Останови здесь. Да, вот за углом. Ага, спасибо. Андрей открыл дверцу машины, нехотя обул мокрые кроссовки и выбрался. А Игорю всё не хотелось его отпускать. И, видимо, обернувшись махнуть рукой на прощание, парень что-то такое учуял, либо сам поддался и вместо «Пока», выдал неожиданное:  — Зайдёшь посмотреть? Тот, не отрывая глаз, кивнул. Вылез из машины и стал позади Андрея, пока тот пытался справиться с подъездной дверью. Он не мог не понимать, что это за приглашение… если понял правильно. И пока они поднимались по затхлому коридору, спросил:  — Ты живёшь сам?  — Не, мы вдвоём с моим знакомым, — уже отмыкая дверь. — Но он уехал на неделю к бабке в Полтаву, и его не будет ещё дня три. Дома — узкий коридор с тумбочкой, от него дверь в ванную и туалет налево, в кухню — направо, а прямо — в зал. Старые ковры на стенах, шторы из бусин вместо дверей в кухню, прислонённый к стенке велосипед.  — Замёрз?  — Нет, может, только уши и нос, - Игорь сел на диван, положив руки на колени. Андрей расстегнул куртку и бросил её рядом. Игорь поймал его за руку:  — Мне всегда казалось, особенно попервой, что, если я тебя отпущу, ты больше не придёшь. Андрей крепко сжал руку в ответ:  — Тебе кажется.  — Ты бродячий.  — Я сам к тебе сегодня пришел.  — Вчера, — усмешка.  — Ага, аж вчера. Андрей стал напротив мужчины, между его коленями, и свободной рукой пропустил волосы Игоря сквозь пальцы, провёл линию по виску и завёл за ухо. Тот расслабленно прикрыл глаза:  — Я никогда не понимал, почему ты со мной.  — Потому, что ты мне нравился.  — Хах, как всё просто. Но ты же совсем не гей. Анджей повёл плечом:  — Не знаю, наверное, было во мне что-то такое. Только скрытое. Меня воспитали люди, которые считали, что гомики — больные извращенцы. И я любил этих людей, уважал, верил всему, что они говорят.  — Как ты тогда?.. Нет, я знал, что… ну, тогда, на крыше, помнишь, и вообще — из-за всего этого… но всё-таки?  — Пхах, мыши кололись, плакали, но жрали кактус.  — Андрей, — Игорь открыл глаза, посмотрел снизу-вверх: — Тебе было нормально, что я называл тебя так… ну… не по-мужски? Тот хмыкнул:  — Мне по барабану. Это просто имя. Мужчина качнул головой:  — Очень не уверен, ты так…  — Это просто имя, — с нажимом. С ним были не согласны, но промолчали. Вместо этого Игорь, всё ещё не разжимая рук, прижал к губам костяшки кисти Андрея.  — Прям как с принцессой, — фыркнул тот, но руки не отнял. Он тоже чувствовал это… притяжение, волну, которая захлёстывала снова и снова — много лет подряд. Мужчина поднял на него взгляд. Спросил задумчиво:  — Скажи, ты с кем-нибудь из мужчин… Тот буднично кивнул:  — Ты сам знаешь. Там, где я сейчас, много… вольномыслящих типчиков.  — Хах, Фен, например.  — Не, Фен — это по твоей части.  — Как ты?.. Андрей задумчиво пожевал губу. Снова провёл рукой по чужим волосам.  — Он на тебя смотрит по-особенному. Как на своего.  — Ты откуда знаешь? Я с ним недавно познакомился, а ты — ещё позже.  — Чтоб такое прошарить, много не надо. Я ещё в баре понял, когда ты приехал. И когда мы потом сидели, о тебе говорили, у него голос такой становился — особенный. Ты видимо, запал ему в душу чем-то, — и не переметнул язвительно добавить: — Ты вообще, кстати, постоянно творишь такую странную хрень с нормальными людьми. Но Игоря больше заинтересовало другое:  — Вы говорили про меня?  — Ага.  — И о чём?  — У него спросишь. Ладно, ты не отогрелся ещё? У меня холодно.  — Немного. Андрей, я спрошу, хорошо?  — Нет, — дернул головой, — Не спрашивай меня о чём-то важном ночью. Я отвечу хреново, и вообще… Но, если ты о том, о чём я думаю, сразу скажу, я человек конченый, я не подхожу для… ну, ты понял. Музыку я не брошу, наркоту, скорее всего, тоже. Не потому, что зависимость, а потому, что меня это устраивает. Долго и счастливо — это хрень собачья, это не так — как быть собой… а я хочу научиться быть… — он закусил губу с неприятной мыслью, что сказал слишком много. Вообще слишком много за сегодня. Игорь тогда притянул его ближе, зарываясь лицом в ткань пайты на животе. Ответил, в конце концов, но его едва услышали:  — Ты как будто пытаешься меня отговорить.  — Пытаюсь, — хмыкнул. — Потому, что мне нечего тебе дать.  — А мне есть что?  — Есть, — уверенно.  — И что? Андрей замолчал на какое-то время, но не из-за отсутствия ответа, а потому, что ответов было слишком много. Его трясло — и в этот раз уже точно от волнения, но он ни за что бы в этом не признался. Дернулся:  — Короче, не спрашивай ничего сейчас, хорошо. Я всё равно совру, даже если не нарочно. Ты… остаёшься? Мужчина оторвал голову, чтобы посмотреть в глаза:  — Остаюсь, — с мутными, нечитаемыми интонациями. Андрей усмехнулся и начал резкими движениями стягивать через голову пайту. Скинул на диван и подошел к сидящему ещё ближе — вплотную став между коленями. Под низом пайты у него была черная плотная майка, и Игорь задрал её слегка, чтобы поцеловать место чуть сбоку пупка. Снова глянул вверх:  — Андрей.  — Что?  — Давай… давай притворимся, что мы всё ещё играем в твою игру и выпало тебе. Тот ухмыльнулся:  — Ну, давай. И что я выбрал?  — Слово.  — Ну-ну. — Ты хочешь именно со мной или просто с кем-то? Разом перестав усмехаться, Анжи прищурил жестокие глаза:  — Просто с кем-то. И Игорь, задавив в себе что-то дикое, по-звериному вскинувшее голову, ответил так же, как ему ответили всего несколько часов назад. Коротко:  — Хорошо.