Если рассказывать эту историю

Hе надо помнить, не надо ждать, Hе надо верить, не надо лгать, Hе надо падать, не надо бить, Hе надо плакать, надо просто жить. Я ищу таких как я Сумасшедших и смешных, Сумасшедших и больных, А когда я их найду Мы уйдём от сюда прочь, Мы уйдём от сюда в ночь. Мы уйдём из зоопарка. Егор Летов — «Зоопарк»

Лето прошло в один день, точно его сожрала плотоядная гусеница, обещавшая вот-вот стать бабочкой — да всё никак. Андрей даже не помнил толком этого лета. Только немного — подготовку к экзаменам, немного — торжественную выдачу поясов; взгляд, которым они как-то обменялись с Людой — взгляд заговорщиков, чей план удался. А ещё… ещё он помнил, когда всё уже устаканилось с поступлением, хоть на машине было ехать далеко и дорого, отец со средним братом отвезли его на квартиру. Дешевле жить в общаге, но старший с матерью подняли вой, что младшенький и ногой не ступит в это порочное, грязное место. Владелица квартиры, женщина средних лет, встретила поселенца радушно, даже хотела помочь затащить вещи, но Андрей вежливо отстранил её, позволив только подержать гитару в сером чехле. Отец недолго сидел с хозяйкой на кухне, пока Андрей обозревал свои владения. Он даже удивился — целая комната с широкой кроватью, шкафами, столом и шведской лесенкой оказалась в его полном распоряжении. Он неуверенно оглянулся на облокотившегося на дверной проём брата. Тот весело подмигнул. — Но, — Андрей рассеянно махнул рукой в сторону комнаты, — это не слишком дорого? Ваня мотнул головой: — Ерунда. Мы в последнее время живём не бедно, да и раз ты поступил на бюджет, деньги с учёбы пойдут на жильё. Андрей успокоено кивнул. Хотел вытащить из сумки сменку и озарённо встрепенулся: — Я в машине спортивку забыл, сбегаю, пока не посеял. Ухватив у брата ключ, шмыгнул в подъезд и спустился по лестнице, спрыгивая с последних ступенек. Покоцанная отцовская табуретка не особо привлекала внимание даже в таком районе. Андрей отомкнул бежевого цвета дверь и полез на заднее сидение, по пути захватив полупустую литровую бутылку минералки. Закинув куртку на плечо, открутил крышку, а когда поднёс горлышко к губам, заслышал возле колеса жалобный писк. Мальчишка сначала не обратил внимания, но звук повторился, и, присев на корточки, Андрей получил пару болезненных мелких царапин, но хапнул из-под колеса котёнка. Грязное, взъерошенное, с закисшими глазами, создание напоминало чертёнка, но злые, желтые глаза глядели враждебно-жалобно. Тогда, наверное, в Андрее впервые вспыхнула любовь к котам. Пока она напоминала мерцающий огонёк — рождавшуюся звезду, но и этого хватило. Прижав исчадие ада к груди, он сел боком на заднее сидение и пару минут посидел так, пережидая, пока создание перепаникует, прекратит царапаться и, в конце концов, угомонится. Позже мальчишка полностью перебрался в салон и полез в бардачок, отыскав там пластмассовый чехол с запасными бабушкиными очками. В чехол он налил минералки и, поставив его рядом с собой на сидение со стороны закрытой двери, опустил кота. Тот жадно вылакал жидкость, от жадности пролив большую часть вокруг себя, и забился в угол. Это, правда, не помешало Андрею сгрести его обратно на колени. Он просидел в такой неподвижной позе, пока не подошли брат с отцом. — Что стряслось? — спросил последний, наклонившись над машиной. — Да вот, — Андрей рассеянно открыл руку и показал им животину. После недолгого молчания отец только крякнул: — Мда. А Ванька озадаченно почесал висок. Забрать котёнка себе они не могли — мать кошачьих на дух не переносила; просить хозяйку — не вариант, и так уже о слишком многом попросили. — Ты же не любил котов, — Ваня полез погладить создание, тоже получив по пальцам. — Ишь какой, с характером. — Не любил, — Андрей пожал плечами. — Но этот мне очень нравится. Он поджал губы, не зная, как выразить, что лежало на душе — как вдруг близки ему стали эти прищуренные желтые глаза и как хотелось забрать и не отпускать маленький блохастый комок, дрожащий под тёплыми руками. Снаружи — храбрится, кусается, злится, а внутри — как на иголках, хочется тёплого маминого касания, а нельзя — не маленький. — Тебе придётся его выкинуть, — подытожил отец. Андрей не ответил — крепче притянул создание, что тот аж снова по-младенчески пискнул, и, испугавшись своей неуклюжести, парень осторожно, нежно сжал крошечного питомца. Ваня полез в сумку, отыскал в ней бутерброд с колбасой, протянув его брату. — На, покорми, только не в машине. Андрей кивнул, вылезая, спустил кота за землю, прижав его к асфальту рукой, чтоб не убёг, второй развернул бутерброд. Почуяв запах, создание вырвалось и вгрызлось в колбасу. Андрей поднялся. Не любивший долгих прощаний отец уже сидел за рулём. Ваня стоял рядом, скрестив руки: — Оставь его, хорошо? Младший через силу кивнул и крепко обнял брата. Отпускать не хотелось. Ванька вырос на целую голову выше и уткнулся носом в тёмную макушку. — Мы будем приезжать. И звонить. И ты к нам. Часто-часто. Я обещаю. Андрей угукнул и отодрался первым, отступая на шаг. Брат быстро — слишком быстро сел в машину на переднее сидение, с громким хлопком закрыл дверь; извергнув из выхлопной трубы клуб полупрозрачного дыма, тарантайка скоро отчалила. Мальчишка провожал её глазами до самого поворота из двора. Затем присел на бордюр, обхватив голову руками. Вот и уехали. Вот так, запросто. Бросили его совсем как… да, совсем как этого котёнка. И всё равно им, что с ним случится! Издохнет он тут с тоски или скуки, сопьётся или просто исчахнет… Андрей перевел дыхание. Чушь всё это. Конечно, они переживают. Они боятся ещё больше, а он всего лишь слишком к ним привязался. Насмешливо перекривил самого себя: маменькин сыночек, надо же. Слишком привык. Он рывком поднялся на ноги, поглядел на давящегося хлебом кота. Хотел погладить, но тот недовольно заворчал. Но как теперь его бросить? Как, как — да запросто. Как люди обычно бросают людей. Засунув руки в карманы, Андрей с тяжелым сердцем зашел в подъезд. Нужно просто не думать — ни о чём, ни за что. И хорошо бы услышать мягкий голос любимой гитары. Вот кто не покинет его никогда. * * * Дни снова потекли, как песочные часы, неуловимо переворачиваясь вверх дном, едва истечёт последняя песчинка. Одногруппники Андрею сначала не понравились. Совершенно. Кучка глупых детишек. Но удивительно, постепенно, понемногу узнавая их ближе, мальчишка проникся. Все чаще оставался с приятелями в общаге, прихватив с собой гитару, и играл им какого-нибудь Трубецкого или Цоя, до самого рассвета. А они пели. И выходило так едино, так вдохновенно, что и жить не хотелось вне этого круга, вне всеобъемлемого спрочающего чувства или ощущения, когда просыпаешься под утро в объятиях многих тел, когда ещё ни одна мысль не забрела в пустую голову — только в груди тепло и знаешь — здесь ты свой. Так по-особенному свой, что веришь в бессмертие. Андрей влюбился — страстно и пылко, болезненно чуя, как неловок даже такой простой вещи. Влюбился — снова в гитару и, впервые, в голос. Как пела она — не мог никто. С искренним надрывом, до хрипа, до сорванного шепота с дрожащим от напряжения голосом на волнующей ноте. Она сама — волнующая. От кончиков накрашенных пальцев на ногах до согревающего имени. Надежда. Надя-Наденька. Всегда садилась в круг поближе, прикрыв глаза, будто могла превратить звук в цвет. Она, казалось, знала все песни — особенно самые пошлые, с Тошиком на пару откалывая такие номера, что публика рыдала. Теплая своячница, девочка Надя. Менялись компании, менялись квартиры, детские площадки, стадионы, люди. Неизменными оставались лишь две вещи: голос и гитара. Не всегда гитара Андрея, но всё чаще — её голос. И это было так романтично, так желанно, что Андрею казалось, будто Надя сама ищет встречи. Правда, при всей внезапно проснувшейся пылкости, подойти он не смел. После выпускного он не стеснялся с кем-то переспать. Когда под кислотой или травой, с неутихающим тенором в ушах — сильнее, ярче хочется жить. Пусть даже в однообразном хлёстком движении, с солёными каплями пота, стекающими по вискам. Но с Надей это виделось по-другому — как сокровенное, глубоко личное. Что-то, что лучше светляком хранить в нутре и не показывать никому. Родители ничего не знали. Ни родители, ни братья. Они внезапно оказались такими близко-далёкими, что при встрече не хотелось говорить ни о чём постороннем. Да и незачем им знать. Андрей как-то умудрялся проснуться, собраться и выпинать себя на пары, даже ответить что-то — и этого достаточно. Хозяйка вообще на удивление считала его хорошим мальчиком, и вечера, проведённые не за учебой и посиделками, он сидел с ней, попивая чай и болтая о всяком. Тем более, даже со всякими закидонами, он не смог бросить кошака. Тот окончательно устроился у их подъезда в какой-то вырытой дыре между домами, уходящей то ли в подвал, то ли в канализацию. Каждый раз по возвращении мальчишки, животина сидела у дыры и злым желтым взглядом проклинала каждого встречного. И жутко хотела жрать. Тогда Андрей, сжалившись, доставал из рюкзака какой-нибудь недоеденный бутерброд, оставлял его у щели и, не дожидаясь удиравшего внутрь кота, шел домой. Это превратилось в привычку, и скоро животина совсем перестала бояться, не пряталась и даже со скрипом соглашалась на «погладить». Правда, на руки ещё не давалась. Теперь Андрей ходил исцарапанный, но довольный. Почему-то сидя рядом с непокорным созданием, он чувствовал, как вянет, зацветает внутри него тленная погнившая рана. Он не знал, когда эта рана появилась, не знал, откуда она и зачем — просто в какой-то момент понял — она там. Она… не то чтобы мешала, просто иногда хотелось гулять всю ночь, выть на луну и петь грустные баллады о несбывшейся любви. Любви даже не к Наде, а к чему-то… что и было, но одновременно никогда не существовало в его теперешней реальности. Что было изначально заложено в каждом, но не нашло выхода. И если бы он умел писать стихи, он бы сложил об этом песню. Гитара только глушила эхо раны, а кот — лечил. Понемногу, не насовсем, до очередного приступа. Но его бархатное присутствие ощущалось как хорошее успокоительное. Андрей даже как-то пропустил извечные посиделки и до глубокой ночи просидел рядом с кошаком, отгоняя сон и дурные мысли. Животина росла, и вместе с ней рос Андрей. В руки кот не давался никому, кроме мальчишки, тотчас убегая или царапая детей и взрослых — часто одинаково жестоких. Андрей втихую гордился таким отличительным к нему отношением и давно уверовал — это только его питомец. Начинало холодать. Воробьи храбрились, но всё больше ершились и прятались где потеплее. Бил мелкий отвратительный дождь, выводя невнятную акапеллу по зонтам прохожих. Андрей натаскал в нору созданию всякого утеплительного хлама и после пар сидел рядом на клеёнке под дождевиком, обхватив колени руками. С мягким шерстяным комком возле сердца хорошо и легко мечталось. Загруженный по горло всю сознательную жизнь, парень будто только сейчас наверстывал упущенное. Мечталось о чём-то смутном — о чём мечтают все мальчишки независимо от возраста? После дождя Андрей укутал кота в мастерку — для него, даже если украдут — не жалко, и ушёл домой, до утра читать материал по курсу. А потом — опять травка, гитара, её голос, недоеденные бутерброды, недоспанные ночи, и так — до смертного часа. До встречи с ним.