au-драбблы

Дело в том, что Айзек всегда знал. Нет, не поймите неправильно: кто-кто, а он никогда не был романтиком, нетерпеливо дожидающимся совершеннолетия, чтобы собственными глазами увидеть появившееся на запястье имя. Отец выбил из него мягкость и надежды еще на тринадцатом году жизни, когда умерла мама, и Айзек превратился в одного из тех озлобленных подростков, что способны укусить кормящую руку. Айзеку нахрен не сдалась чужая жалость. С такими как он - проблемными - старались не связываться лишний раз, и потому Скотт, разговаривавший с ним просто и легко, казался настоящей диковинкой. Если говорить по совести, Скотт общался так со всеми - настоящий капитан Америка, даже нашивка звездно-полосатого флага на плече вместо щита - но было и то, что отличало его от других. Скотт никогда не задавал лишних вопросов, которые еще ни разу никому не помогали. Задерживался порой взглядом на свежих синяках - и глаза у него становились жесткими и холодными - и начинал рассказывать содержание просмотренного накануне фильма, да так, что Айзек, сам того не замечая, соглашался пойти к нему после занятий на повторный просмотр. К Скотту, чья мама готовила им вафли и вычитывала за плохие оценки; в место, почти мгновенно ставшее ему настоящим домом, дарившим безопасность и возможность передохнуть. Скотт слишком хорошо понимал его, словно они были знакомы с самого рождения - к вящему, надо заметить, неудовольствию, Стилински, которому теперь приходилось делить лучшего друга с ним; впрочем, Айзеку было плевать на его переживания. Скотт слишком быстро стал неотъемлемой частью его жизни. Самой важной частью. Айзек не был тем, кто мечтал об имени на запястье - как Стилински, ожидающий увидеть фамилию Мартин на собственной коже - но он ни на мгновение не сомневался в том, кто предназначен ему свыше. И потому он поступил самым разумным образом - сбежал, наконец, из душного маленького городка, от ополоумевшего папаши и от Скотта с его теплой улыбкой и скошенным подбородком. Сама мысль о том, что все это - вся эта боль прямо под солнечным сплетением - была предназначена ему свыше и никак не зависела от его выбора - была просто невыносима. Слишком долго за Айзека решали другие. Проявившееся имя саднило под бинтом, словно незаживающая рана, и Айзек по ночам расчесывал запястье до крови, игнорируя ленивый интерес в глазах случайных попутчиков. Имена обычно скрывали, когда стыдились их, а Айзек не горел желанием объяснять всем и каждому, что в данном случае именно он был нежелательным выбором. Не для Скотта, конечно. Он просто был нежелательным, папашка повторял это слишком часто. Надо было сбежать от него еще раньше. Или убить его. (Айзек бы так и сделал. Если бы не Скотт.) Стилински позвонил с самого утра - Айзек и не знал, почему оставил номер своего телефона лишь ему - и единственными его словами были "Скотт получил имя". После этого он завершил звонок, милосердно позволяя Айзеку ломать собственную жизнь самостоятельно. Айзек никогда не признался бы, но он был благодарен Стилински за это. Удивительно, но он попытался жить дальше еще целый месяц, прежде чем сдался окончательно и вернулся. Скотт никогда не был незнакомым человеком, с кем Айзек обязательно должен был сойтись характерами. К черту великий замысел и прочую херню - это всегда был выбор Айзека. Скотт встретил его на пороге, улыбаясь так широко, что у Айзека не было иного выбора, кроме как ответить тем же. Только сейчас и здесь ему, наконец, стало легче дышать. И не ему одному, похоже. И именно тогда Айзек понял: Скотт тоже всегда знал.