***
Постепенно все пришло в норму, если можно так сказать. Конечно, поначалу никто, даже сама Луффи, не могли свыкнуться с тем, что в девушке теперь кто-то живет. Только Трафальгар, пожалуй, вел себя с ней не как обычно, а как с пациенткой. Хотя остальные тоже постепенно освоились. Санджи перестал курить в ее присутствии, Зоро, когда был рядом, всегда оберегал ее от малейшего напряжения, грузов, мелких неприятностей и столкновений и тому подобное. Особенно если они ехали в общественном транспорте. Нами взяла на себя заботу о ее питании. Ло лично проинструктировал Луффи, что и как нужно есть, но это же Луффи – у нее в одно ухо влетает, в другое вылетает. Поэтому Нами пришлось контролировать этот процесс хотя бы в универе. Дома этим занимались Эйс или Сабо. У Эйса была самая трудновыполнимая задача – рассказать все деду. Однако Луффи, не подозревая о терзаниях брата, узнав, что дед еще не в курсе, сама решила сообщить ему радостную новость. Ну вот представьте: звонит тебе твоя внучка, кровиночка твоя, и говорит: «Дед, а я скоро мамой буду! У меня ребенок в животе растет!» Любой другой дед бы, наверно, обрадовался, если бы узнал, что его внучка, допустим, помолвлена или вообще замужем. А тут уехала в город, ни слуху ни духу, и через несколько недель звонит и как снег на голову вываливает такую новость. Гарп приехал на следующий же день. Такой скорости от него никто не ожидал. Он до хрипоты орал на Эйса, Сабо и Луффи. Последней досталось не так много ввиду того, что ей теперь подзатыльники раздавать было бы как минимум некорректно, но дед вовсю оторвался на брате. Таким взбешенным они его никогда не видели. Эйс, конечно, предполагал, что деда будет в ярости, но чтоб так, что аж стены дрожали... Но Луффи тогда сказала: – Почему ты кричишь? Внутри меня – человек. Это чудо. Это невероятное чудо. Мы должны любить его. Гарп не знал, что на это ответить. Да и что он мог сказать? Но стоило ему только заикнуться о том, что он хочет забрать ее в обратно деревню, девушка закатила скандал. Она наотрез отказывалась уезжать. Неделя уговоров не дала никаких результатов и дед уехал, пригрозив, что если они не будут каждую неделю отчитываться о состоянии Луффи и его правнука, он приедет и на этот раз заберет ее без вопросов. Монки продолжила ходить на пары и готовиться к экзаменам. Сколько бы ей ребята не говорили, что проще забрать документы и перепоступить в следующем году, в этом Луффи тоже была непреклонна. «Я хочу, чтобы мы закончили учиться все вместе!» – говорила она. Упрямства ей было не занимать. Но сколько бы она не твердила, что с ней все в порядке, она переживет и справится, чувства, что она испытывала к Дофламинго, никуда не делись. Все же коварный психолог сумел поселить зависимость в ее сердце. Зависимость от него. Иногда трудно судить здраво, попадая в западню между чувствами и обстоятельствами. Порой она так злилась на него, что ей хотелось отдубасить мужчину со всей дури. Иногда случалось, что на нее накатывали тоска и чувство привязанности. Она все же продолжала верить и ждать. Глупо? Да. Наивно? Разумеется. Но кто полностью доверяет жизни, тому она волей-неволей отвечает тем же. Люди, кажущиеся нам наивными, намного более чувствительны к этому миру. Циникам нужно учиться у них смотреть на мир непредвзятым взглядом ребёнка, воспринимать его интуитивно-честно, не боясь повториться в своих идеях.***
Дом в Киото имеет свои плюсы. Ни шума городской суеты, ни столпотворений на улицах, ни пробок. Тихо, мирно, свежий воздух, птички поют. Есть свой камин и своя баня, своя беседка, в которой летом можно попить чая или кофе, расслабиться и отдохнуть. Однако есть один минус. Жирный и большой. Твой друг, который приперся к тебе без приглашения и вот уже пару недель расслабляется, выпивая твои запасы долголетнего вина и коньяка, сидя в твоей же беседке. Ну, правда, повод у него есть. У него ребенок будет. Но разве при таких подарках жизни надо улетать за тридевять земель сюда, в Киото? Хотя он, похоже, не очень рад этому. Крокодайл вздохнул. Нет, ну серьезно. Что за гребаный детский сад? – Кроки, чего ты тут тухнешь? – Дофламинго заглянул в кабинет мужчины. Тот перебирал отчеты, документы и счета. – Я работаю, в отличие от некоторых. – Да брось ты! Разве я так часто к тебе приезжаю? – Глаза б мои тебя не видели! – фыркнул Крокодайл. – Ты слишком загостился. Тебе пора домой! Ты не сможешь тут прятаться вечно! Дофламинго помрачнел. – Я знаю. – Тогда зачем? – Так надо. – Это не ответ. В конце концов, будь мужиком. Если тебе так неприятна эта девушка, жениться тебя никто не заставляет, но это твой ребенок. Твой брат не даст тебе отказаться от него. Он тебя со свету сживет, если ты это сделаешь. – Я понимаю, просто я не готов. – Не готовым может быть пирог в духовке, а ты просто прячешь голову в песок, глупый фламинго, – презрительно скривился Крокодайл. – Вообще это привилегия страусов. Ты не понимаешь, был бы на моем месте… – Уж точно бы такого не сделал. Да такие, как я, для которых работа на первом месте, просто мечтают о ребенке, жене, семье, в конце концов. А ты нос воротишь. Хотя, что я с тобой говорю, ты и сам прекрасно все понимаешь. – Зависимость ведёт к привязанности, привязанность к любви, – глухо произнес Дофламинго. – К чему ты это? – Реальность жизни такова, что ты в любом случае платишь ту или иную цену. В одном случае ты получаешь то, чего хочешь. В другом – то, что тебе совершенно не нужно. В обоих случаях приходится платить. Я хотел, чтобы она была зависима от обычных физических удовольствий, а она стала зависима от меня, и я… – Он не стал договаривать, что палка оказалась о двух концах и он сам стал привязываться к этой взбалмошной девчонке. Скажи он это вслух, и признался бы самому себе, что она ему не безразлична. И дело даже не в том, что она носит его будущего ребенка. Ему не нравилось осознание того, что у него есть чувства. – Ты испугался, – вздохнул Крок. – Ты, привыкший все планировать, допустил ошибку, и теперь тебе надо за нее отвечать. Все мужики боятся ответственности и чувств. Если так и останешься трусом, в итоге уничтожишь самое главное в жизни. Когда ты поймешь свою ошибку, будет уже поздно. Совесть мужчины не способна ужиться с бесчестьем. – А ты не знал, что у меня нет совести? Измываться над ней, пихать в нее всякую хрень, трахать ее и вести себя как последняя скотина – это я могу и практикую. – Ты в курсе, что ты идиот? – Это почему же? – Человек, который сбежал, не может быть бесчувственной скотиной. Ты знаешь, что должен ответить за то, что сделал, поэтому и сбежал. Не будь у тебя совести, ты бы встретил ее со своей нахальной улыбкой и велел бы ей самой разбираться с этим. Ну, или денег бы дал на аборт. А ты испугался. Если эта девочка действительно любит тебя, то она будет ждать, что ты придешь. Дофламинго улыбнулся. Он к нему за этим и приехал. Крокодайл был умным человеком и пожалуй единственным, кроме Луффи, кто всегда говорил ему прямо в лицо, что думал. – Знаешь, я, пожалуй, останусь у тебя еще ненадолго. – Это на сколько же? – Ну, до ноября или декабря, в зависимости от того, на какое число назначат роды. – А работа? В Тодае? – Я уволился. – Делай что хочешь! – Знаешь, я вот мальчика хочу.***
Время летело быстро. Май, июнь, экзамены, и вот наступил июль. Второй месяц лета обычно начинается с отдыха от сессии, жары, ночных прогулок, а для Луффи он начался с токсикоза. Первое время она практически постоянно обнималась с тазиком. Тазик стал с ней единым целым, она даже спала с ним. Потом вроде как притерпелось, но ее по-прежнему воротило от разных, еще недавно любимых и привычных запахов. Она не могла находиться рядом с Санджи, потому что от него разило сигаретами и едой, от Зоро потом, от Нами духами. Как ни странно, единственная, рядом с кем Луффи могла подолгу находиться, была Юстасс. Та не выливала на себя литры духов и косметики, ибо летом жарко, не курила, мечами не махала, поэтому пахло от нее весьма приятно. Поэтому Луффи стала часто зависать с ней. Если они находились в компании, Луффи всегда садилась рядом с Ю-чан, стараясь отгораживаться ею от остальных. Остальные терпели, понимая, что скоро это пройдет. У Зоро и Юстасс развивалось все прекрасно даже не смотря на то, что они постоянно препирались. Раз по двадцать на дню. Но без этих ссор им было бы скучно, для них они нужны как воздух. У них такая любовь – громкая, орущая, яркая как взрыв, неконтролируемая, но их это вполне устраивало. Зоро раз в неделю устраивал ей, так сказать, «день нежности», чтобы девушка совсем от рук не отбилась. Они полностью гармонировали друг с другом, вызывая друг в друге новые стороны самих себя. Ророноа никогда бы не подумал, что может быть настолько несдержанным, не умеющим себя контролировать, когда дело касалось ее. А Кид всегда была уверена, что нежность, забота и мягкость ей не свойственны, и что это чувства сопливых малолеток. Даже сейчас, сидя в окружении его друзей, которые обещали в скором времени стать и ее друзьями, смотря, как он препирается с Санджи, она снова почувствовала нехарактерный для нее прилив нежности. Кид была в курсе дела, поэтому особо не возражала против того, что Луффи частенько к ней липла. Она даже сказала Зоро, что если вдруг забеременеет от него, то он обязательно должен мыться пять раз в день, чтобы не вызывать чувство отвращения. Парень только фыркнул и заявил, что ей рано быть матерью. Он не готов к тому, что по его дому будут бегать маленькие металлические человечки, за что получил чувствительную затрещину по голове. А еще Юстасс нравилась Луффи. Несмотря на то, что у нее сложный период в жизни, она держалась молодцом. Она не ныла попусту, не капризничала, как часто бывает у беременных, правда бывало, что Санджи приходилось изловчиться как следует, чтобы приготовить ей «что-нибудь вкусненькое, а то я не знаю, чего хочу, но чего-то я определено хочу». Конечно, Ло говорил, что еще не вечер, а только третий месяц, но все надеялись, что обойдется. Луффи и в нормальном состоянии была неугомонна сама по себе, делала, что хотела и была твердолоба как танк, а случались и заскоки, в течение которых она вообще могла быть далеко от адекватности. К тому же, у нее появилась анемия и пришлось пить витамины. Хотя плюсы все же были. Например, она стала вести себя более осторожно и предусмотрительно, подсознательно понимая, что может навредить малышу своими необдуманными действиями. Стала более женственной и начала носить платья. Хотя последнее было связано с тем, что на четвертом месяце у нее начал выдаваться животик. Луффи была худенькая, поэтому он начал показываться раньше. Росинант тоже старался заботиться о Лу. Он старался, ходил с ней на приемы к врачу – в основном, когда Эйс был на дежурстве, а бывало это часто. Мужчина успел привязаться к этой наивной доброй девочке и всеми силами старался ее поддержать. Но вот чего он не ожидал, так это того, что в один прекрасный день Дофламинго, которому он названивал почти каждый день в течение четырех месяцев, вдруг возьмет трубку. Это было так неожиданно, что младший Донкихот молчал в трубку, пока не услышал: – Ты так и будешь молчать? Или мне подождать, пока ты соберешься с мыслями? И тут Росинанта прорвало. Таких слов своему брату он еще никогда не говорил. И уже вряд ли повторит. Его мозг выдавал такие ругательства, которых он отродясь не слышал. Семиэтажные обороты из мата и ругани лились на Дофламинго как из ведра. Когда младший, наконец, закончил, тяжело дыша, Донкихот заговорил: – Я буду тебе звонить раз в неделю, чтобы ты отчитывался о том, как протекает беременность. – Почему ты только сейчас трубку взял? Я тебе столько названивал, а… – Я просто обдумывал ситуацию. – ЧТО?! Да о чем тут можно думать? Ты мне что какую-то хрень втюхиваешь?! Да ты хоть понимаешь… – Я уверен, ты позаботишься о ней и ребенке лучше, чем я. Поэтому, не дай бог, если с ними будет что-то не так, тебя я буду бить и пинать в первую очередь. – С чего вдруг такая забота? – едко спросил Росинант. – Это мой ребенок, а она его мать. Такого аргумента будет достаточно? Впервые Росинант не знал, что сказать, поэтому молча кивнул, забыв, что Доффи его не видит.