Sic itur ad astra

Сочи. Мы принимали это решение вместе. Вдвоём. Я и… Алексей Николаевич. Два месяца назад мы сидели в его кабинете почти до утра, изучая график соревнований, высчитывая, записывая, вычёркивая… и начиная всё заново… Составляли заявку. И тогда мы оба согласились: Женьке нужен I-ый этап. Если вообще говорить о том, что он ему нужен, этот кубок России. Но мы решили, что да. Что первый старт должен быть домашним, как можно более ранним и… минимально нервным. Что обе его программы надо засветить и накатать. Что само его присутствие в сезоне должно быть заявлено дома. И что ему надо почувствовать лёд. Вдохнуть нерв так, чтобы не задохнуться… А кроме того, ему надо иметь максимальную страховку от «несчастного случая» на уровне внутрифедерационных интриг… то есть отобраться на Чемпионат России любым из возможных официальных путей. Сейчас, стоя у бортика катка в «Айсберге», я пытаюсь понять: хорошо это или плохо, что старт пришёлся на Сочи. Как и во всём, здесь есть свои плюсы и свои минусы… И при попытке их взвесить, найти, пусть сомнительный, но всё-таки баланс между тем и этим… приходит в голову мысль, что это мне, вероятно, так нужно это равновесие… это мне здесь трудно дышать… потому что это для меня всё в первый раз. Это для моих лёгких воздух слишком разрежен, это мне не хватает кислорода, это мой самый первый в жизни старт… Просто потому, что в прошлый раз… там, в Казани… меня не было «на корабле». Я явился сразу «на бал». И теперь… Я вспоминаю позавчерашнюю жеребьёвку. И слова Транькова, сказанные, вроде бы, в шутку. Но, глядя сейчас на лёд, я в очередной раз признаю, что в каждой нашей шутке слишком много правды. «Мировое зло». Макс сказал, что безмерно благодарен за это наше возвращение, потому что в прошлом сезоне в полной мере прочувствовал, что это такое – быть главным «мировым злом». – Но теперь всё! Теперь Плющ вернулся! Теперь, наконец, есть кому «подтачивать» ножи на ботинках молодёжи! А то я ж, с непривычки-то, подзамучился им всем дорогу-то загораживать! Конечно, Макс смеялся. Имея в виду больше собственное положение «престарелого» члена сборной и истерики вокруг их с Танькой пары на предмет «уступить дорогу». Но он, несомненно, прав: по сравнению с «демонстрациями» вокруг Женьки… это ничто… И дело не в том, что говорят и пишут, и не в том, от чего взрываются форумы и миллионы праведных умов… Дело в том, что… здесь и сейчас, среди шестерых раскатывающихся перед выступлением спортсменов… вот это всеобщее настроение – «чтоб ты сдох» – раскинулось в воздухе надо льдом почти осязаемым куполом… Кажется, ещё немного – и под ним закончится кислород… и им всем нечем будет дышать… останется только глотать буквы, на которые распадаются их невысказанные эмоции… и… я не представляю себе, как в этой антигравитации он будет… не то что кататься… а просто… как он будет там, на льду… один?… Если даже здесь, за бортом, мне трудно просто стоять… Хотя рядом со мной Профессор… и Давид… Я перевожу взгляд на Алексея Николаевича. У него абсолютно спокойное лицо. Такое чувство, что его не волнует общая атмосфера. И ничто вообще… разве что мелкие, одному ему видные, шероховатости Женькиной разминки… Он поднимает руку, подзывая его к себе. И голос Профессора спокоен: – Мальчик, ты что это? На детском празднике нервничать вздумал? Женька смотрит на него без улыбки. И я вижу, как подрагивает нижняя губа, когда он коротко и быстро кусает край верхней, прежде чем ответить: – Я не нервничаю, Алексей Николаевич. Он взмахивает руками, разминая, разогревая мышцы. Подседает вниз, вцепившись ладонями в бортик. Я бросаю взгляд на монитор. От разминки осталось полторы минуты. – Жень, сделай шаги сейчас по дальнему краю. Просто пройди лишний раз. Ноги почувствуй. И… выключи голову, ангел мой. Не думай. Думать будем мы. А ты… – Делай, Женя. Делай… – Алексей Николаевич заканчивает мою фразу. Вместе с последним звуком последнего слова ударяя рукой по борту, как будто ставит точку. И Женька отправляется выполнять. – Лёш, борт отпусти. Выломаешь – не расплатимся. Профессор как бы шутит, а я только сейчас понимаю… как сильно, невероятно нервничаю сам. Так, что почти не контролирую себя. – Возьми себя в руки, Лёш. Или он нам тут такого накатет… на твоих нервах… – Разминка окончена. Просим спортсменов покинуть лёд… – голос информатора радостно-равнодушен. – Десять минут до старта… – Профессор смотрит на то, как Женька надевает чехлы. – Готов, мальчик? Женька кивает, а я думаю о том, что через десять минут я тоже должен быть готов. Профессор прав… Это время между разминкой и выходом – самое длинное в жизни. Если сложить их все вместе, эти минуты, проведённые в ожидании старта, за всю мою спортивную карьеру, то, наверное, можно было бы прожить вторую жизнь. Уместить в них всё… Но сейчас в них умещается только тишина. И музыка чужих программ. Говорить не о чем и нечего. Я разглядываю Женьку… теперь я умею… знаю, куда смотреть, чтобы видеть его… всегда… и отсчитываю секунды по этим незначительным сигналам… по дрогнувшим желвакам, прикрытым векам, резкому вдоху, сошедшимся на секунду бровям… У него такое живое лицо… почему раньше мне казалось, что он умеет что-то скрывать? Он неожиданно открывает глаза и… – Давайте, мальчики… на выход, – Профессор подталкивает нас обоих в спины, но мы ещё какую-то долю секунды… четверть, половинку… спаяны взглядами… И, идя к борту, забирая у Женьки олимпийку и чехлы, говоря последние, на самом деле уже совершенно ненужные, слова, я знаю, что он выиграет. Просто знаю. И всё. Иначе… иначе, зачем мы здесь? Женька выходит на лёд, и полупустые трибуны «Айсберга» собирают последние силы, чтобы выдохнуть своё нестройное «Женя»… Это I-ый этап Кубка России. Это – «детский праздник». Старт сезона. Без телетрансляций и всевидящих камер. Это просто начало. Первое сообщение. На уровне «слухов»… но… кому надо, тот услышит… The King is alive…