Sic itur ad astra

– Лёх, давай, ты за руль? Я молча обхожу его машину и сажусь на водительское место. До дома, как и всегда, ехать несколько минут. Три поворота и два переулка. Но… чтобы Женька уступил руль? Кошусь на него, стараюсь так, чтобы он не заметил. Но он и не смотрит. Так. Мало было того, что сам за руль не сел, так он ещё и глаза закрыл? То есть даже контролировать не будет… и вякать, что «я нас убью»? Пока едем до дома, я пытаюсь решить: спросить или нет? С одной стороны, вроде бы, что спрашивать? Плохой день – он и есть плохой день… и теперь, по любому, предстоит плохой вечер и отвратительная ночь. Это я и сам знаю. Так же хорошо, как и все подручные способы реабилитации. С другой стороны, глядя на его лицо, без всяких шуток констатируя, что вот сейчас от него реально остался один нос… хочется… тупо хочется спросить: где болит, что болит, как сильно болит… хочется пожалеть… просто… обнять, сказать что-нибудь ласковое, пусть даже и наврать, про то, как всё будет хорошо уже завтра… хочется просто побыть с ним… рядом… собой… Забыть обо всём… и ничего не контролировать… Я паркуюсь возле фабрики, на автомате отмечаю ещё один треснувший кирпич. Новый изъян в ровной стене. Женькин GL всегда стоит здесь. Весь двор негласно уступает ему это место. Даже когда его нет дома. Когда мы на сборах, на соревнованиях, у чёрта на рогах… это место свободно… Соседи ждут нас домой… И это… странно. Если разобраться, мы притащили в их жизнь лишь кучу неудобств. Толпу сумасшедших, слоняющихся по улице с фотоаппаратами, дежурящих у подъезда, занимающих парковочные места, которых и без того недостаточно, своими фургонами, напичканными камерами и любопытством, пристающих к сидящим на лавочке старушкам и гуляющим с детьми мамочкам, мешающих жить… просто жить свою жизнь… всем этим людям, которые оказались втянуты во всё это, только благодаря месту прописки… Но… вот сейчас мы выходим из машины, и пока я достаю из багажника наши сумки с коньками, пока Женька проверяет сигнализацию, пока мы идём к подъезду… даже местные алкоголики, занявшие детскую песочницу на «ночное дежурство», нестройно здороваются и почти синхронно поднимают в приветствии разномастную посуду… – Как дела, мужики? Нормально? Вы давайте там… мы за вас! Мы с Женькой улыбаемся. Это тоже странно, но я чувствую, что и… мы за них. Все мы в какой-то степени друг за друга. И… – Спасибо, Вадик! Мы работаем, – Плющ вскидывает в приветствии сжатый кулак. – Телик включи на следующей неделе. Не забудь. – Не! Ты что?! У меня на стене всё написано, в прихожей! – успокаивает его Вадим и смеётся. – Мы это… пить не будем двадцать седьмого! Но вы уж тоже… постарайтесь! Я смеюсь над его шуткой и снова удивляюсь: ещё пару лет назад тот же Вадик наверняка и знать не знал, что в мире есть какие-то там соревнования, какие-то этапы Гран-При и чемпионаты чёрти чего… а теперь… блин, на стене у него написано… в прихожей! – Лёш! – голос кого-то из мужиков заставляет обернуться, когда я уже взялся за ручку подъездной двери. – Там чувак дежурит. С фотоаппаратом. Мы всех выгнали нахуй, но одного тебе оставили. Для настроения. – Спасибо, – отвечаю я. И уточняю: – Встречайте его здесь тогда. Мужики за спиной ржут, а мы заходим в подъезд. Обещанный мне "чувак" сидит на подоконнике между вторым и третьим. Увидев нас, вскакивает и начинает активно улыбаться: – Алексей, здравствуйте! Меня зовут Михаил. Я… – Здрасьте, Михаил, – я протягиваю ему руку и тут же говорю, чтобы он не успел подумать ничего лишнего: – Карту давай – и разойдёмся полюбовно. Без обид, так сказать… Журналист торопливо отступает обратно к подоконнику и совершает второй заход: – Евгений, я хотел всего пару снимков… если вы найдёте… – Ты чё, глухой? – я делаю шаг вперёд, почти упираясь ему в грудь протянутой рукой. – Карту отдал и пошёл вон отсюда. Пока я тебе помогать не начал. – Какую карту?! Я не снимал ничего! – Тем более, нахуй она тебе нужна, пустая? Отдай – и спи спокойно. Некоторое время он стоит на месте, не шевелясь. Прикидывает собственные шансы. Но нас двое, а он один. И мы все знаем, что шансов у него нет. Поэтому Михаил вздыхает и начинает возиться со своим фотоаппаратом, доставая карту памяти. Он вкладывает её в мою протянутую ладонь и снова огорчённо вздыхает. Но я тоже не вчера родился. И… – Вторую давай. Где она там у тебя? В кармане? Вот теперь постановочные игры кончились, и на лице у него реальные эмоции. Почти ненависть, когда он достаёт из чехла вторую карту и тоже отдаёт мне. Я несколько секунд рассматриваю его, пытаясь оценить, есть ли третья… но решаю, что нет. – Молодец, Миш. А теперь езжай домой. Отдыхай. Он ни слова не говорит, глядя нам в спину, пока мы поднимаемся по лестнице на свой третий. На площадке Женька оборачивается: – Слышь, Миш, фамилия как твоя? – он ждёт ответа, но журналист молчит. – Да ладно тебе! Скажи фамилию и приходи на тренировку завтра. К десяти. Я тебе пропуск закажу. Снимешь, что захочешь. Только Лёшке… Алексей Константинычу покажи потом, прежде чем печатать. Ну, так что? – Фролов Михаил Валерьевич. – Работаешь где, Михаил Валерьевич? – Нигде. Сам на себя. – Фотки кому продать хотел? – «Жизни звёзд». – Ну… теперь «Спорт-экспресс» продашь. Давай, Миш, до завтра… – Мужики!!! У вас всё нормально?!! – это ко-то из наших уличных «друзей» покинул песочницу и пришёл в подъезд узнать, не нужна ли какая помощь. Я улыбаюсь. – Отлично всё! Спасибо! Парень уходит, и вы его не обижайте там! Он почти хороший! – Как скажешь, Лёш!!! Внизу хлопает дверь, а я открываю свою и пропускаю Женьку вперёд. Нет. Всё-таки соседи должны нас ненавидеть. По всем законам общежития, мы – лишний, скандальный, беспокойный элемент. Но… вопреки всем законам… мы с Женькой здесь свои и… мы здесь… дома. Дома… Пока Женька зависает в ванной, я пытаюсь приготовить ужин и думаю о том, что дома осталось быть совсем не долго. На следующей неделе Rostelekom, а сразу после него надо лететь в Израиль, на запланированное обследование и «мелкую починку», чтобы ещё через три недели – на NHK. В общем, это нормальный график. Кроме «прогулянного» последнего сезона, мы так и жили: девять месяцев в году перемещаясь между странами, врачами и соревнованиями… но в этот раз всё как-то иначе. По-другому. Я другой. Возможно потому, что Алексей Николаевич в этом сезоне сложил на мои плечи ощутимо больше полномочий, прав и обязанностей. Как-то постепенно, но, вместе с тем, очень быстро он сместился куда-то мне за спину. И тоже… вроде бы мы всегда так работали… и у него всегда были спортсмены кроме Женьки… и он всегда как-то делил, разделял своё время на всех… учил всех… контролировал всех… минимально вмешиваясь в наш тренировочный процесс… Но почему-то сейчас я чувствую себя… ответственным, как никогда. И знаю, что то, что не сделаю я. Не сделает никто. И у меня столько… этих дел, что… ни на что другое не остаётся времени. Профессору где-то и лучше. Он уходит домой. Оставляет работу на катке. Пусть до некоторой степени, пусть всё-равно думает о ней, переживает, крутит в голове… но, тем не менее… А я… я на работе всегда. Без всяких перерывов на сон и отдых вообще. Центр тяжести моих представлений о себе и собственной жизни так безнадёжно сместился, что, если раньше я не успевал, не мог, не понимал, как и когда я могу быть тренером… то теперь я не могу найти ни мгновения, чтобы им не быть… Я. Просто я. Человек. Мужчина. Муж, в конце концов… так невероятно, почти до животной тоски соскучился по… простому выходному дню. Не для того, чтобы отдохнуть… а для того, чтобы просто побыть вместе… так, чтобы я и он… и никакого спорта между нами… никакого льда… программ… фигурного катания… чтобы сказать: да забей ты на свой режим! Съесть что-нибудь невероятно вредное, такое, от чего у него на завтра будет плюс сто пятьдесят граммов на весах, и чтобы никто об этом не думал, и вообще… не вставал на весы… или выпить, например, этот стоящий бешеных денег Calvados, который мне хрен знает откуда и хрен знает когда, привёз Олег, и который бестолково пылится в застенках бара вместе с десятком других разномастных бутылок… да, выпить Calvados… напоить его… до такого состояния, которое я обожаю… когда он начинает дурашливо-бесконтрольно улыбаться по любому поводу, и становится похож… на мальчишку. На того мальчишку, которого я так хорошо помню… который так бесил меня своей дурацкой правильностью, щенячьими взглядами, обиженным сопением, одним своим присутствием… везде… который, на самом деле, занимал все мои мысли так, что я до самого дна был заполнен этими его глазами, губами, родинками, веснушками, коленями, локтями… настолько, что ни для чего другого во мне не оставалось места… Вот и сейчас… так хочется, выбросить из головы всё другое. Вообще всё. И всех. Бросить эти дурацкие кастрюли, тарелки, чайники… не смотреть на часы, отсчитывая время, проведённое им в ванной… а просто пойти к нему и… Но я на автомате отмечаю время и иду выгонять его из ванной. Потому что у Женьки впереди ещё необходимый вечерний комплекс, призванный разгрузить спину, и исключительно полезный ужин, и обязательные восемь часов сна… На следующей неделе первый полноценный международный старт. Уже не полудетские Nebelhorn и Finlandia. А серьёзный Rostelecom… И… даже Вадик, вон, обещал не пить двадцать седьмого… И что значат, в сравнении с этим, мои личные, вполне эгоистические, желания? Ничто… Меньше меньшего…