Sic itur ad astra

«Что делаешь?» Я несколько раз перечитываю сообщение, мало доверяя собственным глазам. Что значит, что я делаю? А что я могу делать? «Ты с ума сошёл, Жень?» «А чё ты нервный такой?» Я снова перечитываю сообщение несколько раз и даже беспокойно оглядываюсь. Может, это я с ума сошёл? Но, вроде бы, нет. Вокруг меня люди. Тренеры. Хореографы. Волонтёры. Телевизор под потолком транслирует первую разминку. До начала соревнований осталось три минуты… Он спрашивает меня, что я делаю? «Мы со Ставом тебя ждём. А ты ЧТО делаешь?!» «Музыку слушаю. Скучаю.» «Плющ, ты опух?!» «Зеркало говорит, что нет :) Я нормальный. Не опух. А должен?» «Жень, что происходит?» «Ничего. Я соскучился.» «Профессор с тобой?» «Не. Давид только. Был. Я его выгнал. Я тебя хочу.» «Мне прийти?» «Прям сейчас? :) Тут полно всяких людей.» Я снова и снова перечитываю последние три сообщения нашей милой беседы. И не могу понять… в голове уложить не могу… Кто-то из нас явно не в себе… однозначно. – Макс! – я поворачиваю голову. – Скажи мне, Макс, я в своём уме? – Да кто тебя знает? – философски отвечает Став. – Так, на вид, вроде, да. А что такое? – он сбрасывает с себя шутливый тон. – Случилось что? – Вот и не пойму, как раз. Женька пишет всякую… – Аааа… так это хорошо. Не трясётся, значит, – Макс возвращается взглядом к телевизору. – Всё, Лёх. Стартанули. Первый пошёл. Я тоже собираюсь посмотреть на экран, но меня снова отвлекает телефон. «Серьёзно, Лёх, ты что, совсем не соскучился?» Мне хочется сорваться с места и помчаться в разминку, чтобы понять, что происходит? Я как будто попал в мир картин Ван Гога… И не удивлюсь, если, выйдя на улицу, обнаружу, что всё вокруг стало жёлто-синим и перевернулось с ног на голову. «Я соскучился, Жень. Я просто не понимаю. Почему сейчас?» «А чем сейчас отличается от потом?» «Тем, что ты должен не сообщения строчить, а разминаться! Сейчас!» «Да ладно, пять минут ничего не решат. Могу я помечтать?» «Иди нафиг! О чём ты думаешь?!» Я печатаю сообщение, а сам, если честно, вот сейчас думаю о том же самом. Это его «могу я помечтать» отбросило все мысли о предстоящей произвольной куда-то в дальний угол вселенной. И их теперь придётся поискать, когда они понадобятся. Потому что всю вселенную моей головы заполнили мысли о нём. Просто… о нём. О том, как я соскучился и о том, как я его хочу… Если подумать об этом ещё чуть-чуть, самую малость, несколько минут… то можно начать искать варианты… перебрать, разобрать всю МСА на мелкие запчасти и найти помещение, где вот прямо сейчас нет никого и… пошёл бы нафиг этот Rostelecom вместе со своим кубком, а не Женька… со своими мечтами… «Хочешь подробностей моих мыслей? :) А я уже всё. Занят. Батя пришёл. Давай, типа, жди меня. У борта. Чтоб кататься. И не волнуйся, Лёх. Я лучший! Ну, после короткой – факт!» Да уж. Факт. После короткой мы первые. Он – первый. Мы с Профессором – так, двести семьдесят девятые, например. Или какие там? Это не имеет значения… Здесь и сейчас ничто не имеет значения. «Малая золотая» была вчера… стала прошлым. Совершённым. Завершённым. Полноценным прошедшим временем. Perfect tense. Можно забыть. Хотя оно и было, несомненно, perfect… но ключевое слово – «было»… Вот сейчас, на экране телевизора, перед моими глазами – время неопределенное. Simple tense. И, вспоминая вчерашний протокол с оценками, нельзя не заметить, что в Perfect оно может превратиться для любого из тех, кто сейчас занимает первые четыре места. И каждый из них… меряя шагами мягкий пол гимнастического зала, собирается выиграть… Все четверо. Но выиграет только один. Мой. Перед выходом на раскатку я абсолютно спокоен. И даже улыбаюсь, глядя на то, как Женька с равнодушным лицом, почти между делом, под финал отведённых минут, скручивает риттбергер… Это чтобы у всех троих, тех, кому сейчас выходить на лёд перед ним… было о чём подумать, кроме собственных прокатов… Да. Этот квад мы светим в сезоне первый раз. И он слегка дороже, чем банальный тулуп. И ещё мы рассчитываем на приличный плюс. И… я не знаю, на самом деле, что там все они, а мы собираемся победить. И не только здесь… Я не смотрю чужой лёд и не слежу за оценками. Это уже традиция… нерушимое правило… Всё время, достающееся мне между разминкой и прокатом, я смотрю на Женьку… просто смотрю… и думаю о том, что где-то в Питере, если, конечно, не наврал, Вадик отставил в сторону своё самое ценное и уткнулся взглядом в экран телевизора… и где-то в Америке Джон нервно задержал дыхание в своей комментаторской… а Татьяна Васильевна и Виктор Васильевич как раз сейчас выключили телевизор в гостиной и ушли на кухню делать вид, что собираются пить чай… и… Мы выходим из-под трибун, и меня почти оглушают аплодисменты. Не наши. Не для нас. Это Макс, наверное, откатал на максимум. Оценок ещё нет. Но вся МСА на ногах. А это дорогого стоит. – Давай, Жек! Сделай так, чтобы я вообще оглох! Чтобы вот это… то, что я слышу сейчас, показалось мне тишиной… – Ты здесь самый лучший, сынок. Докажи это. Алексей Николаевич на секунду задерживает его руки в своих. И отпускает, отпихивает от себя… – На лёд приглашается… Всё. От нас с Профессором больше ничего не зависит. Нигде. Я поднимаю взгляд на монитор, провожаю тающие тридцать секунд и… улыбаюсь в камеру: «Привет, Вадик! Видишь, мы работаем?» И это моя самая последняя, финальная мысль. – Молодец, мальчик! Какой ты боец у меня! Умница! Алексей Николаевич говорит. А я набрасываю Женьке на плечи курку и протягиваю воду. Молча. Калькулятор в моей голове посчитал всё предельно точно, и… даже если снимут уровень на дорожке… если почти не плюсанут прыжки… если отнимут компоненты… мы всё равно выиграли… Нет. Не существует такого расклада, при котором Женька будет вторым. Мы выиграли. Он выиграл. И, в ожидании оценок, которые должны поставить финальную точку в этом этапе Гран-При, я уже думаю об Израиле… пытаюсь понять, глядя на то, как Женька машет и улыбается в камеру, как он себя чувствует, и не стоит ли забить на пресс-конференцию… в том смысле, что ему… нам-то с Профессором деваться некуда… А я бы делся… вот сейчас я хочу пустую комнату без окон и дверей, и ночь, и тишину… всё моё «я не волнуюсь» и «я абсолютно спокоен» одномоментно продемонстрировало мне пепелище, оставшееся после сожжения нервных клеток… вот так, на первый взгляд, кажется, что всех вообще… без остатка… Но никаких комнат. И никакой тишины. Информатор объявляет оценки, и Женька вскидывает вверх руки. Плюс двенадцать от второго. Плюс семнадцать от самого себя на Finlandia Trophy. Season best. И… – Привет, Вадим! – говорю я в камеру, теперь уже вслух. – Спасибо, что болел! И Женька смеётся мне в ухо, обнимая. – Прекрати передавать приветы чужим мужикам. Я сейчас награжусь, раздам автографы, потом интервью… а вот потом… – Профессор стучит его по плечу, заставляя меня отпустить. Да. Нас бесконечно снимают. Провожают в несколько камер до дверей, ведущих под трибуны. И у Женьки нет возможности закончить свою фразу… прошептать окончание… Но я больше не хочу пустой комнаты и тишины. Вот сейчас я бы не отказался только от ночи… и, судя по тому, как моментально и стремительно я вдруг реагирую на Женькино присутствие… нервных клеток у меня осталось в достаточном количестве… возможно, даже в излишнем… Чёрт! Вот сволочь! Ну, какое «потом»? Когда оно наступит, если мы живём в разных, отдельных двухместных номерах? Причём я… я живу с Профессором! И как же гадски устроен мир! Когда-то я был готов на что угодно… буквально мечтал… никогда… никогда не жить с Плющом в одном номере… И вот теперь… когда это моё «никогда» настало… Когда мне практически на блюдечке с голубой каёмочкой, в торжественной обстановке, вручили в руки полную и абсолютную «сбычу мечт»… Ау! Кто там наверху?! Ну я же, блин, типа, пошутил! Я хочу всё обратно! Верните, как было! И я больше никогда ничего не попрошу… ну, почти ничего. Почти никогда. И, кстати… – Женьк, спасибо! Это было очень круто! Очень! Ты у нас герой! Ты… – Ну всё… Отпустило, видать… Ты, сынок, иди, посиди в раздевалке пять минут… – Профессор подпихивает Женьку в спину и обнимает меня за плечи. – А я Алексей Константинычу пятьдесят граммов налью, пока никто не видит. Пойдём, Лёш… у Давида коньячок есть… у него всегда есть… Да, Давид? Давай, давай, выдыхай, мальчик… Выдыхай! Ну, ты что как в первый раз? Разве можно так? Это ж всё только началось… ты к концу у меня преставишься такими темпами… или это он с тобой вместо Олимпиады на больничке будет отдыхать до пенсии… будешь так себя вести, я тебя раздевалки мыть отправлю… Как же я проглядел-то снова? Что ж дурак-то такой, Господи? – Я?! – Да какой «ты»? Я… снова я. Ох, Лёша, Лёша… загоните вы меня в гроб… это точно… Ну? – Алексей Николаевич отбирает у меня фляжку и заглядывает в глаза. – Лучше? Или ещё? – Не… – я мотаю головой, только сейчас понимая, что во фляжке был обещанный коньяк. И что он прилично ободрал горло, потому что я глотнул его вместе с воздухом. – Достаточно. Лучше. Нормально всё. – Ну, давай тогда, пять минут подыши и иди, забирай парня нашего. Мы вас у выхода в mixt-зону ждём. Обоих. Живыми. Они с Давидом действительно уходят, а я, прежде чем закрыть глаза и дышать, как сказал Профессор… думаю о том, что вот он за секунду нашёл свободное помещение… и диван… и… Нифига я не нервничал! Ну, уж не так, как ему примерещилось! Знал бы он вообще, о чём я думал! Но… коньяк был в тему… И послушать, что он дурак… было приятно! Чего уж там! Не всё ж мне… и… Мы выиграли! Женька выиграл! Он первый! И эта мысль, наконец, наполняет меня счастьем. Эйфорией. И ликованием. Нормальной человеческой реакцией на победу. И к тому моменту, как мы с Женькой подходим к дверям mixt-зоны, я счастливей всех счастливых. Я просто нереально, космически счастлив