Sic itur ad astra

– Женя-сан… – Юдзуру-сан… Женька открывает дверь раздевалки, пропуская его вперёд. Создаёт секундное замешательство. Но потом они оба заходят внутрь и… – Жень… – мой запоздалый возглас остаётся без внимания. Дверь закрывается. Я остаюсь в коридоре. Ждать. Можно было бы зайти в раздевалку и закончить начатую фразу, но… она не настолько существенна. Всё, что надо, что необходимо, я скажу перед выходом на раскатку. А сейчас… сейчас мне просто надо его дождаться. Мимо пробегают какие-то люди. Бесконечный процесс, сходный с потоком машин на проспектах столиц. Кто-то здоровается со мной на бегу, и я машинально отвечаю, даже толком не поняв, кому именно. Брайан подходит к дверям раздевалки, кивает мне, отмечая, что он меня увидел, и что-то говорит в приоткрытую дверь. Через пару минут Юдзуру выходит в коридор и… они уходят. Я провожаю их взглядом и остаюсь на месте. Ждать своего парня. И я тоже мог бы поторопить… но знаю, что он выйдет вовремя. Сам. Пять минут ничего не решат. Я закрываю глаза. В темноте мне кажется, что через все бесчисленные стены арены можно услышать гул Токио. Шум его улиц. Но я знаю, что это обман. NHK. Подавая заявку на этапы Гран-При, мы почти не сомневались в том, что Япония будет наша. И мы хотели Японию. Не в последнюю очередь потому, что вот сейчас все трибуны Yoyogi National Stadium заполнены зрителями до предела, и я не удивлюсь, если выяснится, что у большей половины из них в руках триколор, а не красная мишень солнца… Здесь, в Токио, Женька дома. Весь номер в гостинице завален игрушками, цветами и письмами. Ещё до соревнований. Потому что здесь он может делать, что угодно… ему доверяют… его любят… и… да, здесь не требуют предъявить для начала результат. Здесь, как нигде, актуально это: «Маэстро, просто катайся!»… И именно поэтому, из-за этого, мы ТАК разругались… Целых две недели, с тех пор, как после Израиля мы вернулись к тренировкам, между нами… холодно-вежливая отстранённость, изредка перерастающая, вспыхивающая скандалом на ровном месте… Стук двери заставляет меня открыть глаза. Женька стоит напротив, сосредоточенно разглядывая стену над моей головой. Я смотрю на часы… раскатка через семь с половиной минут. А значит, через полчаса всё станет предельно ясно… и я получу ответ на так измучивший меня вопрос… вопрос его доверия мне. Мне. Своему тренеру. Никогда. Ни разу до этого наши мнения не разбегались в такие диаметрально-противоположные стороны. Так далеко друг от друга, что даже глупо обсуждать саму возможность компромисса. Да мне и не представляется это нужным. У меня есть мнение. Я принял решение, и он… как спортсмен, должен его принять и выполнить. А не демонстрировать мне свой говённый характер по всякому поводу. А вот сейчас он именно этим и занимается. Сверлит мою спину ледяным, ощутимо холодным взглядом, пока мы идём с ним коротким переходом ко льду. К борту, у которого нас ждут Профессор, тринадцать тысяч зрителей и наш личный… персональный момент истины. – Бесится? – чуть слышно спрашивает Профессор, глядя на Женьку, от порожка набравшего такую скорость, как будто у нас здесь шорт-трек, а не разминка перед короткой программой в мужском одиночном. Я киваю. Говорить не о чем. Профессор вздыхает и чуть крепче сжимает в ладони чехлы. Я знаю, что он на моей стороне. Но мне не нужны сейчас никакие слова поддержки. Единственное, что мне нужно, это чтобы Евгений Викторович засунул в жопу все свои амбиции и всякое своё личное мнение и сделал то, что сказал я. Откатал здесь и сейчас самые облегчённые варианты программ. Те, с которыми мы начинали сезон. Вложился не технически, а эмоционально… и если этого не хватит для первого места… то и хер с ним! Это последний старт в сезоне, на котором можно поберечься… можно позволить себе второе место… можно проиграть… а недавнее, совсем недавнее обследование показало, что… поберечься надо. Необходимо. Если мы хотим доехать до главного старта. Если никто из нас не хочет увидеть WD напротив его фамилии в Олимпийском протоколе… значит, здесь и сейчас, достаточно второго места… ему… должно быть достаточно… потому что я так сказал… И, соблюдая традицию, разглядывая Женькино лицо в минуты перед выходом на лёд… я чувствую, вижу, читаю в каждой дрогнувшей мышце лица, в прищуренных глазах, в этом ледяном взгляде в упор… только то, как он меня ненавидит… вот сейчас… ненавидит, но будет слушаться… Я смотрю прокат и… из каждого жеста, шага, поворота лезвия, взмаха руки, положения тела… фонит, рвётся наружу эта едва сдерживаемая ярость… бешенство… желание сделать по-своему… по-другому… не так… остающееся просто желанием… внутренним несогласием… невероятной по силе эмоцией… но не действием. Нет. Его не отпускают бесконечное количество времени. Японские дети сбиваются с ног, собирая летящие на лёд сувениры… Женька улыбается… складывает руки в благодарном жесте… бормочет что-то на японском в kiss-and-cry, когда видит на мониторе своё текущее первое место… оставляет за спиной Тацуки и Шомо… но мы все знаем, что всего этого не хватит для того, чтобы перекатать Юдзуру… если он не ошибётся… А рассчитывать на чужую ошибку мы не имеем права… Женька будет вторым сегодня… И… он второй… – Молодец! – говорит он, глядя по телевизору на то, как Брайан обнимает Юза, увидев оценки. – Всё нормально, – Профессор пытается взять его за руку. – Это всего лишь короткая, Жень. Завтра… – Завтра? А что завтра? – он переспрашивает Профессора, но смотрит только на меня. Поэтому и отвечаю я. – Ничего нового. Завтра ты будешь делать то, что я скажу. Так же, как и сегодня. И всегда. До тех пор, пока я твой тренер. – Да. Тренер. Тогда… до завтра. – Жень… – Профессор делает попытку его остановить, но Женька сбрасывает с себя его руку. Уходит. Уходит так, как несколько лет назад уходил в тёмный провал перехода в СКА. Ни разу не оглянувшись. Так… словно навсегда. Но я точно знаю, что всего лишь до завтра. И мне ни на грамм, ни чуть-чуть не легче от этого знания… *** – Поцелуй меня! – я бросаю чемодан и сумку на пол, едва переступив порог. Он ушёл чуть вперёд и замирает, остановленный моими словами, почти на входе в комнату. Замирает, но не двигается… белая, холодная энергия его бешенства почти реальна. Последние трое суток мне уже не надо смотреть ему в лицо, чтобы… видеть. И сейчас… даже спина его, даже пальцы, сжимающие ручку чемодана, само положение тела, в котором он замер… транслируют эту ледяную, разрушительную эмоцию. В тишине. Мы молчим уже несколько часов. Кажется, целую жизнь… С тех пор, как мы попрощались с Профессором, Женька не сказал ни слова. И даже не посмотрел на меня. Я допускаю, что не хочет меня ни видеть, ни слышать… и если он сейчас уйдёт… подтвердит это своё невысказанное желание… я, пожалуй, осуществлю его мечты… свалю в «Империал»… и проведу два предстоящих выходных… тупо отсыпаясь… один… Но, на самом деле, я хочу остаться дома. С ним. Осталось только выяснить, чего хочет он… И, судя по тому, что он так и не реагирует на мою просьбу ничем, кроме полной неподвижности… и по тому, как болезненно сжимается у меня всё внутри, в ответ на отсутствие его действий… нам обоим лучше… лучше отдохнуть друг от друга… Я успеваю спуститься почти на полпролёта, когда он догоняет, толкает в спину, почти сбивает с ног, и тут же дёргает за куртку на себя, разворачивает и впечатывает задницей в подоконник… неожиданно больно… – Ты, сука, съебись ещё сейчас! Попробуй! – он делает шаг в сторону и всё так же, за куртку, швыряет меня обратно в сторону лестницы. – Домой пошёл! Мне приходится ухватиться за перила, чтобы не упасть, но я всё равно опасно низко наклоняюсь, споткнувшись о первую ступеньку. Распрямляюсь – и тут же разворачиваюсь лицом к его ярости, которая вырвалась, наконец, наружу из-за бронебойного ледяного ограждения, и самым краем уже успела опалить, прижечь оставленные его молчанием царапины где-то у меня внутри… И моё собственное раздражение, злость на него, на эту его идиотскую манеру… молчать… уже не оставляет шансов на спокойный разговор. – Или что? – глаза в глаза. И там, у меня в глазах, я уверен, большими прописными буквами написано: РИСКНИ. И я почти счастлив от того, что он такой рисковый парень. Я почти вижу, как остатки здравого смысла внутри меня сокрушенно качают головой… но их тут же сметает в сторону волна адреналина. Драка… Блядь, это просто смешно! Не хватало ещё переломать друг другу руки и рёбра на глазах изумлённых соседей! Устроить новое, невиданное доселе, представление! Здесь, дома, после многочасового перелёта, после нескольких дней глухого молчания… подраться в нескольких ступеньках от входа в собственную квартиру! Из-за чего?! Из-за серебряной медали NHK Trophy?! Из-за того, что эта самоуверенная сука не умеет проигрывать?! Да… это было бы смешно… если бы не было так очевидно реально… – Какая тебе Олимпиада?! Какие вообще соревнования, если ты не умеешь проигрывать?! – я выворачиваюсь из его захвата и толкаю в стену, разворачиваюсь, пытаясь прихватить горло… секунда… – Я?! А разве я проиграл?! Я просто НЕ пытался выиграть!!! Из-за тебя!!! – мы почти зеркально поменялись местами, и я прилично приложился затылком об стену. До звона в ушах. Или это звенит ярость? – Из-за меня?! – теперь он прижат задницей к подоконнику. Почти сидит на нём, и я с силой вдавливаюсь в него всем весом своего тела, раздвигая коленом ноги, заставляя откинуться назад, в самый последний момент подставляя ладонь, защищая его затылок от встречи с оконным стеклом. – А может, это из-за того, что тебе тридцать пять и ты ёбаный трансформер?! – Ёбаный кем? – он шепчет свой вопрос мне в лицо. И улыбается. Сука! Улыбается… У него разбита бровь. И если прямо сейчас не приложить лёд, завтра он не сможет открыть глаз. А у меня на затылке, судя по обрушившимся ощущениям, невъебенных размеров шишка. И я, кажется, потянул плечо… – Так кем? Он повторяет свой вопрос и я… тяну его на себя, обнимаю, дёргаю за волосы, разворачивая голову и… целую… Отвечаю на его вопрос. Обещаю ответить. – Сейчас я продемонстрирую тебе, кем. Если ты успел забыть. – Здесь? В подъезде? – он так смотрит, так дышит, с такой силой вдавливается в меня, с такой готовностью подставляется, что… я уверен, что могу и здесь. Он не возражает… Просто уточняет… – Нет. Домой пошёл… – я стаскиваю его с подоконника, и он, прежде чем сделать шаг в сторону лестницы, вдруг оглядывается: – Скажи спасибо, что я, в отличие от тебя, такой послушный… – Спасибо. Мы заходим в квартиру, я закрываю дверь, и он тут же разворачивается, упирается в неё руками по обе стороны от моей головы: – Попроси ещё раз… Я хочу уточнить, чего именно. Потому что в первую секунду не понимаю. Но только в самую первую: – Поцелуй меня… – В следующий раз, Лёх, дождись пока я отвечу… я тебя очень прошу… Хорошо? – Да… – я то ли соглашаюсь, то ли просто констатирую факт. Потому что он, наконец, целует меня. И это действие… заслуживает бессчётного количества моих «да»…