Sic itur ad astra

– Лёш! Займись чем-нибудь! – В смысле? – Без смысла! Сколько ты будешь мне нервы трепать? Я с удивлением смотрю на Алексея Николаевича. Что на этот раз? Я ничего не делаю. Вообще. Лежу на кровати и смотрю в потолок. Думаю о том, что в Чикаго прекрасные гостиницы. На потолке ни одного изъяна. Ничего такого, за что можно было бы зацепиться взглядом. О чём можно было бы подумать. И чем, позвольте спросить, я так треплю многоуважаемому Профессору нервы? Своим присутствием? Так нехуй селиться со мной в одном номере из соревнования в соревнование! Я ж предлагал! И не один раз предлагал! Потому что мне тоже… не то чтобы нравится то, что он постоянно на меня таращится! И днём и ночью! Возможно, я бы сам меньше пялился в потолок, если бы жил с Максом! И Профессор не глотал бы столько таблеток, если бы рядом был не я, а Давид! – Чё снова не так? – Не «чё», а «что»! – Вы меня ещё разговаривать поучите! Чё вам надо, Алексей Николаевич? Я вас трогал? Вот и вы… оставьте меня в покое сейчас… Дайте мне… – Что, Лёш? Что тебе дать? До нервного припадка себя довести?! И меня вместе с тобой?! Ты посмотри на себя! На кого ты похож! – А на кого я похож?! На себя! И, простите уж, что вас так бесит этот факт! – На себя… – Профессор качает головой. – На тень отца Гамлета ты похож! А завтра будешь похож уже на Йорика… которого я знал когда-то! Ты как к борту пойдёшь, если ты сегодня до столовой дойти не смог?! – Я не хочу есть!!! Почему я должен жрать, если я не хочу?!! Почему все вокруг должны делать то, что представляется правильным вам?!! Не указывайте мне!!! – А почему ты на меня орёшь? А, Лёш? А действительно, почему я ору? Я замолкаю, озадаченный этим вопросом, на который вот так сразу не получается подобрать ответ. На самом деле, я не знаю, почему ору. Ну да, меня раздражает, подбешивает эта опека, это Профессорское стремление воспитывать, эта его уверенность в том, что он лучше знает, когда мне надо есть, а когда спать… но… если честно, то не до такой степени… Почему тогда я ТАК ору? – Ну, Алексей Константиныч, может расскажешь всё-таки? Я бы послушал. Да я бы и сам послушал. С интересом. Если б мне кто рассказал. Но рассказывать нечего. Абсолютно. Это просто… нервы. Банальные нервы. Которые уже просто звенят от напряжения. И Профессор сам должен понимать… И сам должен нервничать… И меня… меня бесит это его спокойствие! Эта его способность есть, пить и спать как ни в чём не бывало! Как будто у нас завтра не финал Гран-При! Не генеральная репетиция Олимпиады! Как будто он на сто процентов уверен, что Женька выиграет! Как будто ему персонально сообщают из небесной канцелярии, что волноваться не о чем! Как будто… А вот мне НЕ сообщают! И я понятия не имею, что будет завтра! И поэтому… да, мне не хочется есть и не хочется спать! Мне не хочется ничего, кроме того, чтобы узнать ответ на вопрос: не ошибся ли я на NHK? А вдруг это Женька был прав? И надо было выложиться, попытаться выиграть! Доказать себе и судьям! Поставить виртуальную галочку в реальных протоколах ISU! Не позволять всему миру заранее отдавать победу мальчику только потому, что он один раз выиграл! И выиграл легко! Что… Что чувствует Женька, открывая любую газету, на любом языке, и видя, что… Плющенко никогда не выиграет у Ханю?! Сотни аналитиков, по всему миру, провели анализ и пришли к выводу, что шансов нет! Ни одного. Потому что тринадцать тысяч человек, посетивших Yoyogi National Stadium, видели своими глазами, что… Плющенко откатал на максимум! Сделал всё, что мог сделать! И… проиграл… Только безумный сейчас способен поверить в то, что мы сможем выиграть. И хорошо, что градус безумия вокруг Женькиной фамилии всегда слегка завышен… но… средняя температура по больнице уже сообщила всем заинтересованным, что пациент скорее мёртв, чем жив… И я не могу отделаться от чувства, что… это моё «лечение» привело пациента в морг… Три недели назад это решение казалось мне верным тренерским расчётом. Стратегией. Ставкой на будущее. А вот сейчас… в шаге от финала… я… не уверен, что решение это было верным. Насколько я был адекватен после поездки в Израиль? Не слишком ли много я думал о личном? Не берёг ли, на самом деле, себя? И не было ли это решение ставкой на мою будущую жизнь? Не испугался ли я за здоровье собственного мужа? И нужен ли был этот сомнительный проигрыш Женьке, как спортсмену? И не проиграл ли он Олимпиаду… вместе с золотом NHK? И как я буду смотреть ему в глаза, если ошибся? И если я ошибся, то… где, твою мать, был Профессор? Почему он позволил мне самому принимать решения такого уровня?! Почему молчал?! Почему не остановил?! И… чего хочет от меня сейчас?! Сейчас, когда всё уже сделано! Неужели он не видел, какую ответственность за финал я взваливаю на Женьку этим своим решением?! Неужели не понимал, что серебро NHK обернётся потерей всеобщей веры?! И что на следующем старте Женьке придётся начать всё сначала?! Примерно, как на первом этапе Кубка России! Только это не первый этап! Это финал Гран-При! И… – Вы же знали, что так будет! Не могли не знать! Почему вы мне не сказали? Почему?! Хотелось носом меня ткнуть?! Ткнули! Довольны?! – я даже с кровати вскакиваю. Потому что теперь точно знаю, из-за чего ору. – Я ошибся! Я виноват! Я! Только платить за эту ошибку кто будет?! Не я, Алексей Николаевич! И не вы! А Женька! Это ведь он теперь должен расплачиваться! Как вы могли допустить?! Как?!! Он сочувственно качает головой. Так, словно для моего отчаяния нет никаких причин… и только я один этого не вижу. – Эх, мальчик… Да кто тебе сказал, что ты ошибся? Газеты? Журналисты тебе сказали? – Профессор берёт меня за плечи и встряхивает, заставляя прислушаться к себе. – Ты когда своё решение принимал, ты что, на них смотрел? Их просил тебе верить? Так какого ералаша ты теперь ИМ веришь? Спортсмену своему верь, Лёш! До конца верь! Кто бы что ни говорил! Как бы тяжело ни было! Ты ему верить должен! Слышишь?! Он в тебе не сомневался и ты в нём не смей! А вот то, что за твои ошибки другому платить… вот здесь ты прав! Ну, так это работа у нас такая… Собачья работа, Лёш! И вот об этом… я тебя предупреждал! Алексей Николаевич отпускает меня. И я смотрю, как он достаёт из шкафа свой пиджак, шарит по карманам… находит блистер с таблетками и кладёт одну под язык… Только теперь я вижу, какое бледное у него лицо, и… – Бать, ты чего?! Алексей Николаевич, ты… – Нормально всё, Лёш! Хорошо! Не мечтай даже! – он улыбается, глядя на мою бестолковую суету вокруг него. И никак не позволяет уложить себя на кровать. – Да плановая это таблетка! Положено мне её пить! Для того, чтоб Татьяна Николаевна не волновалась! И всё! Не бегай тут! Иди, лучше, поужинай. Я тебя прошу. Не трепли мне нервы. – Хорошо, – я соглашаюсь. Чтобы нервы не трепать. И потому что внезапно чувствую, что я голодный. – Я сейчас Олег Палычу скажу, чтоб он к тебе зашёл, и пойду. Алексей Николаевич пытается протестовать, но я всё равно звоню командному доктору и дожидаюсь, пока он придёт. И иду ужинать только после того, как Олег Палыч с улыбкой сообщает, что Профессор на самом деле космонавт и действительно не собирается умирать ни прямо сейчас, ни в обозримом будущем. *** Здесь, в Чикаго, зрители не очень-то рады слышать Гимн России. Не очень-то счастливы видеть на верхней ступеньке пьедестала этого «вечного русского». И я вполне отчётливо представляю завтрашние газеты. Ноль целых восемьдесят девять сотых балла… разве это победа без всяких сомнений? Разве не стоит разобрать до костей и перемыть до прозрачности все оценки за компоненты? Разве он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО первый? Разве ему не слишком много добавили «за имя»? Разве это справедливо? Разве мальчик не был лучше? И разве ОН не занял чужое место? Снова? Чужое место. Я смотрю на то, как Женька улыбается Юдзуру. Как чуть сдвигается, освобождая ему место рядом с собой. Как говорит что-то, слышное им одним, и… как Юз на секунду опускает глаза, а потом улыбается в ответ… Я знаю, что Женьке нравится мальчик. Искренне. По-настоящему нравится. И он… счастлив у него выигрывать. И, возможно, даже готов проиграть. И я знаю, что Юдзуру нравится Женька. Что его приводит в восхищение не только, и уже не столько само фигурное катание, сколько… этот, почти японский, характер… внутренняя сила… уверенность в себе… позволяющая не сдаваться. Никому и никогда… И пусть все аналитики мира завтра напишут, что теперь Плющенко уж точно выдал максимум. И что на Олимпиаде, даже с таким блестящим прокатом, нельзя рассчитывать на золото. Что внутренний чемпионат и чемпионат Европы ещё отнимут у него сил. И неизвестно вообще, удастся ли ему повторить нечто похожее ещё хоть один раз… А уж на Олимпиаде! Глупо рассчитывать, что судьи так же благосклонно подарят ему победу второй оценкой… глупо… Бесконечно глупо думать, что у моего мальчика есть максимум! Глупо думать, что его можно испугать какими бы то ни было разговорами! Заставить отступить или дрогнуть. Чужое место… Я лично знаю, как невообразимо трудно… невероятно сложно… просто занять своё. Даже это удаётся не многим. А уж раз за разом занимать «чужое»… Да. Сегодня, так же как и вчера, небесная канцелярия не начала присылать мне письма-уведомления с результатами грядущих соревнований. И я всё ещё не знаю, что будет завтра. Но… я точно знаю, что сегодняшняя победа не случайна… И этот прокат далеко не наш максимум… А если кому-то где-то что-то показалось… то ему стоит срочно перекреститься. Незамедлительно.