Эжен Онегин. Поединок на Петровской площади

Но здесь героя моего В минуту, злую для него, Читатель, мы теперь оставим Надолго... навсегда... «Е.О.» В час, когда Онегин с графом Безуховым подъехали к Сенату, площадь уже полнилась мятежными войсками. Каре из трех тысяч солдат, окруживших памятник Петру, стыло на морозе в ожидании приказа; лица новых подоспевших светились боевым азартом, но солдаты вышедшего первым Московского полка уже были заметно обескуражены. Не лучше выглядели и офицеры: от прежнего восторга самопожертвования, который изъявляли все накануне, не осталось и следа; всех одолевало видимое беспокойство. Зато народ, плотно обступивший площадь со стороны Сената, Адмиралтейства и строящегося храма, пребывал в совершенно другом настроении – праздничного любопытства. Все полагали, что сейчас начнется захватывающее зрелище; но время шло, а войска на площади так и оставались недвижимы. – Граф, я знаю, что не рожден стратегом, – едва сдерживая раздражение, обратился Онегин к Пьеру, – и не вправе давать советы относительно техники ведения восстания. Но здесь не нужно быть Наполеоном, чтобы задаться вопросом: отчего все медлят? Вчера ни у кого не было и сомнения, что главное наше преимущество – это внезапность. – Я и сам ничего не понимаю, – признался Пьер, взволнованно озираясь по сторонам, и внезапно, словно увидев кого-то знакомого, выкрикнул: «Князь!» и бросился через толпу. Онегин внутренне поразился, как графу удавалось с таким проворством пробираться меж плотно стоящих людей, где, как говорят в простонародье, было «негде упасть яблоку». Пьер попросту бежал вперед, расталкивая попадавшихся прохожих и в спешке даже не успевая извиняться. Онегин, обладавший более скромной комплекцией, спешил вслед за графом по уже проторенной тропе. Наконец, еле проскользнув между толстой торговкой баранками и не уступающим ей в полноте сбитенщиком, Онегин и Безухов выбрались на пустующую набережную возле Адмиралтейства; площадь, ее шум и суета остались позади. – Эжен, взгляни! Не обманывают ли меня глаза? – запыхавшись, Пьер указал в сторону одинокой фигуры, идущей перед ними по мостовой быстрым шагом. Будто ощутив, что речь идет именно о нем, человек оглянулся в их сторону и немедленно кинулся прочь. Евгений узнал в нем своего вчерашнего собеседника – длинноносого полковника, против воли назначенного в руководители мятежа. – Не пойму... ох, дай дух перевести... что с Сергеем Петровичем? Кто же поведет без него войска? Князь! Князь, погодите! Неужто струсил? Я прекрасно знаю его, он храбрый человек, он не может... Князь! Пьер, тяжело дыша, еще несколько раз окликнул несостоявшегося фельдмаршала, но тот, не обратив внимания, вскоре скрылся за углом. Не чувствуя досады на слабовольного полковника, Онегин – единственно для успокоения графа – послал вслед предателю негромкую, но отборную комбинацию самых изощренных французских ругательств. Быстрым шагом Евгений кинулся вдогонку горе-полководцу, но на полдороге здраво рассудил, что князь Сергей Петрович наверняка уже далеко. – Поздно, – обернулся Онегин к Пьеру, – теперь его надобно искать на городской заставе, не ближе. На его месте я бы... Пьер? Пьер!.. Граф Безухов не отвечал – он стремительно багровел и, одной рукой держась за сердце, другою пытался ухватиться за стену здания. От бессонной ночи, бега и нервного напряжения с ним случился сердечный приступ, печальный, но рядовой случай для людей его возраста и сложения. Но Евгению в этот миг было не до медицинских изысканий – его товарищ, пожалуй что и друг, медленно оседал на землю и был готов лишиться чувств. По счастливой случайности мимо в эту минуту проезжала чья-то коляска – отчаянным криком Евгений остановил ее. Что он говорил, ему представлялось смутно – кажется, убеждал хозяев коляски, пожилую пару, довезти Пьера до дома. Все произошло очень быстро: старик взялся доставить графа к своему знакомому врачу, жившему в пяти минутах езды от набережной; Пьера подняли и помогли ему усесться в коляску, а старичок спросил Евгения: – А не поедете ли вы с нами, молодой человек? У вас нездоровый вид. Да не больны ли вы? Еще секунда, и Онегин согласился бы, но внезапно его отвлек грохот с улицы. Он выглянул из коляски – по набережной Адмиралтейства со стороны Зимнего дворца скакал кавалергардский полк, а впереди него в окружении свиты ехал статный всадник в парадном мундире. Когда тот поравнялся с каретой, Евгений успел заметить строгий профиль, казалось, созданный, чтобы с него чеканили монеты, и голубую ленту через плечо. Новый император Николай Первый, вчера еще великий князь Николай Павлович, спешил на площадь усмирять мятежников. – Нет, – сорвалось с губ Онегина, когда он увидел царя. – Простите, сударь, но я не могу вас сопровождать, мне нужно сделать кое-что еще... Прощайте, – Евгений коротко кивнул потрясенному старику и его жене, стараясь не глядеть на багровое лицо Пьера, который с видимым трудом переводил дыхание; соскочил с подножки кареты, крикнул вознице: «Пошел!», и сам кинулся вслед за императорской свитой. В молодости Евгений водил знакомство с неким гусаром, звавшимся непривычно для русского уха – Сильвио [9], который был известен во всем *** полку своей невероятной меткостью в стрельбе. Часто друзья просили его поделиться своим искусством, но безуспешно; Сильвио, бог весть почему, делал исключение лишь для очень немногих. В числе счастливчиков был и его юный знакомый Онегин, которого Сильвио находил своим достойным учеником. Потому Евгений и не воспринял всерьез замечание полковника о необходимости двух пистолетов – он знал, что не может промахнуться. Встав в проулке между солдатами, как можно ближе к императорской свите, Онегин с независимым видом выудил из-под шубы «Лепаж». Кто-то, будто бы Р., окликнул его издалека, но он не отозвался – зачем?.. Рукоятка «Лепажа» привычно легла в ладонь, окончательно охладив Евгения и заставив его позабыть об оставленном им умирающим графе. Не попасть в цель на таком смешном расстоянии – всего-то около десяти шагов – для ученика знаменитого Сильвио было бы величайшим позором. Чеканный профиль всадника с Андреевской лентой приметно выделялся среди других силуэтов. Онегин поднял пистолет... Но слух генерала из свиты, казалось, отупевший в боях среди грохота артиллерии, чутко разобрал сухой, почти неслышный щелчок взводимого курка. Перекошенное лицо обратилось на Онегина: – Вашвельство, ложи-и-ись! – позабыв о всякой субординации, завопил князь Гремин и неудачно дернул за поводья, собираясь, по-видимому, развернуть коня. Конь взвился на дыбы – всадник отклонился – и пуля, мгновение назад выпущенная безошибочно в лицо императора, встретилась с генеральским мундиром. Князь Гремин неуверенно покачнулся, словно зависнув в воздухе, и стал падать – медленно-медленно, как казалось Онегину. Никто не двигался, время словно остановило свой бег; не мог пошевелиться и Евгений – лишь стоял и смотрел на генерала. Убит? Неужели? – лихорадочно крутилось в голове Онегина. Все наставления мятежников мигом позабылись, и перед его глазами замелькал милый, так нежно любимый и так тщательно отгоняемый в последние сутки образ. Теперь-то она станет его, он возьмет Татьяну замуж из вдов – похитит, увезет в деревню. Прочь отсюда прямо сегодня, сейчас, немедленно! Евгений смотрел в удивленно-распахнутые, еще живые темные глаза генерала, но видел совершенно иное: светло-серые очи княгини Греминой, теперь уже просто Татьяны, и слышал ее вчерашние слова, сказанные на прощанье: «Я вас люблю – к чему лукавить? Но я другому отдана...» Но сможет ли она выйти замуж за смертельно больного человека, дважды убийцу и политического преступника? Нет, – с ужасом осознал Евгений. Известие, что он бесчестно, со спины, стрелял в ее мужа, прогонит в княгине и самые глубокие чувства. Это была последняя ясная мысль, посетившая Онегина, и в миг после этого его захлестнул поток несвязных образов, фраз и звуков. Было ли то мгновенное помешательство или действительная душевная болезнь – никто так и не узнал, но Евгений совершенно потерял рассудок. Одно он хорошо помнил – что должен убить царя... Евгений, не замечая заледеневшего от ужаса лица императора, сбросил шубу, как делают дуэлянты, и навел дуло второго пистолета на возвышающийся вдали Петровский монумент. Вот он, тот царь, который мешает мятежникам – недаром они так его обступили... недаром его чело сверкает таким гневом... Он, творец этого города, который своей фальшью и пустотой, прячущимися за напускным блеском, с самого детства отравил душу Онегина, а климатом теперь убивал его тело!.. Бронзовая голова неторопливо повернулась к Онегину, и великий царь замахнулся свободной рукой на безумца. Потеряв волю, подчиняясь немому приказу, Евгений приставил пистолет к своему виску и нажал на курок. Грехом было бы не попасть с такого расстояния.