В поисках истины

— Ты думаешь, я похожа на армию спасения? — слышится хрипловатый голос моей матери. Меня даже слегка удивил, тот факт, что ее голос звучит практически ровно и срывается только чуть-чуть. И то что она захотела со мной поговорить. Обычно она ссылается на какие-то неотложные дела. Или просто отрицает мое существование. Хотя иногда все же… Я сидела, откинувшись на одном из кресел радиорубки. Конечно, это было понятно. Конечно, это было заведомо проигрышное предприятие. Говорить с моей матерью, вообще, было сложно, а если учесть, что я хочу помочь кому-то из ее сослуживцев, пусть даже бывших… Чего ждать. Я не знала. — Это риторический вопрос? Или ты знаешь на него ответ? — криво улыбаюсь. Прикрываю глаза. Такое ощущение что я опять в детстве. И снова все внутри сковывает холодом, сердце начинает биться медленнее, а горло перехватывает, ладони потеют. Будто бы меня сейчас найдут. Будто бы я слышу, как тяжелые шаги приближаются к моей постели, под которой прячусь, пятилетняя я и прикусываю костяшку пальца. Чтобы не орать. Во рту чувствуется привкус крови из прокушенной руки… Плечи передергиваются. Открываю глаза. Надо мной только лампочки. Рядом со мной только пустые кресла. Никого рядом. Ни одного моего призрака. Кроме парочки. Но они вряд ли имеют что-то общее со всем, что происходило со мной так давно. Смешно. До глупого истерического смеха. Как будто они с отцом все еще имеют надо мной какую-то власть. Будто бы они все еще могут испортить мне жизнь. Хотя куда уж больше. Может, из меня бы вышел совершенно другой человек. Но об этом никто не узнает. Потому что если и был бы, то он уже давно мертв. Похоронен во мне заживо моей матерью. Моим отцом. — Ты бы о себе побеспокоилась.— холодно. На грани жалости и презрения. Как я и привыкла. — Я подумаю над твоим предложением на досуге. — морщусь. На некоторое время воцарилось молчание. Мне так хотелось спросить у нее. Просто встать напротив нее и заглянув в глаза спросить: «За что? Что я сделала вам с отцом?». Посмотреть как ее губы сложатся в тонкую линию, а потом в досадную ухмылку. Как она вначале вздрогнет, как от удара. Как, возможно, на мгновение она потеряет свое, чертово самообладание. И я… Знаете, глупо. Глупо считать, что эта маска не приросла к ней окончательно. Что не дала корни в ее личность. Глупо. Но как, же хочется верить. — Он спрашивал о тебе. — И что? — презрение. И опять жалость. Но все же какую-то нотку простого любопытства я услышала. Забавно. — Мне показалось, что вы имеете… Что-то общее. — встаю с кресла. Потягиваюсь. Сил на эмоции не было. Даже боли уже не было. Это скорее как ноющая боль где-то на краю сознания. В которой не отдаешь себе отчета. Но она выматывает. — И что же? — А то что вы оба пытаетесь забыть свои страхи на дне. Но не добродетели. На дне порока. — подхожу и упираюсь руками в переборки и склоняю голову к груди. — Вот только тебе… — Я не желаю с тобой разговаривать Сара. Мне жаль, что такие гены и воспитание пропали зря. Ханна Шепард. Конец связи. — И тебе пока, — глубоко вздыхаю. Кривовато улыбаюсь. — Мама. Невысказанные слова так и остались горечью где-то на корне языка. Вялым откликом где-то между ударами сердца. Почему мы с ней приносим друг другу только боль? Почему не могло быть по-другому? Я не могла что-то сделать, чтобы наладить с ней хоть какое-то подобие отношений. Ведь после смерти отца у нас был шанс. Но потом эта ее вечно неотложная работа. И мое нежелание было настолько сильным, что мы имеем, то что имеем. Ничего не поделаешь. — Мы с тобой одной крови. Ты и я. — почему-то вспоминаются мне строки полузабытого, далекого, больного, но моего. Строки моего детства. Глубоко вздыхаю. Отталкиваюсь руками от переборки и развернувшись, на каблуках спешно покидаю радиорубку.