Навсегда перестал мечтать

Я метался в горячке, не понимая, где реальность, а где ложь, придуманная моим сознанием. Меня гладит по волосам то Даня, то Валентин, их лица мелькали перед моим лицом, а я от растерянности мог лишь смотреть на них и гадать, кто же из них настоящий, кто правда передо мной. Недавние события вылетели из головы, поэтому я ничего не понимал. Сознание отключилось неожиданно, и я забылся, упав в черный омут спокойного сна. Беспамятство было так сладко, что когда я неожиданно проснулся, то очень пожалел. Открыв глаза, я увидел белый потолок, а потом заметил боковым зрением, что возле меня кто-то есть. Дернувшись уже чисто на инстинктах, я чуть снова не упал с кровати, но меня успели схватить. — Как можно быть таким идиотом? — услышал я причитания в свой адрес. — Додуматься сбежать, когда вокруг на несколько километров нет никого и ничего. Боже упаси, почему ты такой глупый? — спрашивает Юра уже у меня, а я, щурясь, взглядываю на него. — Так значит я не умер, — хрипло проговариваю и морщусь от боли в горле. — Ага, радуйся, что остался жив, — фыркает и, взяв с тумбочки кружку, протягивает мне. Я же пытаюсь привстать, но у меня не получается, отчего я удивленно округляю глаза. Юра помогает мне приподнять подушку и потягивает повыше, а я спрашиваю: — Что случилось? Что случилось со мной, как меня нашли? — заглядываю ему в глаза, ища ответа, а он, сначала вручает мне в руки кружку и не отводит глаза, пока я не допиваю до конца. Какая-то горькая мерзкая фигня. — За тобой с самого начала следили. Валентин не дал бы тебе так легко умереть. А вот когда тебя отбуксировали к дому, у тебя началась лихорадка. Тебе вкололи антибиотики, но тебе стало только хуже. Все позабыли о том, что тебя уже не малое время пичкают наркотой, а когда у тебя температура взлетала до сорока одного, то сразу засуетились. Валентин успел испугаться, подумал, что сляжешь, но как видишь, ты выкарабкался. — И сколько времени прошло? Сколько я провалялся без сознания? — Три дня ты метался в горячке, а потом два дня спал, а вот сейчас очнулся. Меня поставили к тебе, потому что я дольше всех с тобой вожусь. Как тебе в голову пришла мысль сбежать? — забирает у меня кружку и смотрит прямо в глаза. — Мне все это осторчертело. Знаешь ли, не очень приятно получать каждый день по спине ремнем или кнутом, а так же быть изнасилованным несколько раз на дню, — фыркаю, прикрывая глаза, и в этот самый момент в комнату заходит Валентин. — Как блондиночка? — подходит к кровати и, осмотрев блеклым взглядом, складывает руки на груди и требуя ответа. — Жив, как видите. Только несколько дней его нельзя трогать. Совсем, — отвечает Юра, не поднимая глаз. — Хорошо, — кивает, а потом, склонившись ко мне, кладет ладонь на мою щеку. — Сдохнуть хотел, крысеныш? Обломались твои планы, да? — кривит губы в усмешке, а я, изобразив на лице отвращение, отдернул голову от его руки. Мужчина ухмыляется и отстраняется, а я наконец облегченно вздыхая, радуясь своему личному пространству на некоторое время. Как только хлопнула дверь, я окончательно расслабился и даже смог выдавить улыбку. — Отдыхай пока, я сейчас быстро принесу тебе поесть. Не вздумай уснуть, — говорит уже у порога, и я, заметно кивнув, возвожу взгляд к потолку. Неужели меня оставили в покое на несколько дней? Неужели я правда смогу отдохнуть, выспаться и поесть нормальной еды, не боясь, что за каждое неправильное и лишнее действие меня будут бить? Если Валентин и правда дал мне передохнуть, то это просто великолепно. Как же я давно спокойно не спал, мучаясь то от боли в спине, то от разодранной задницы. Обычно эти ворочание прерывались пробуждением Валентина и звонкой оплеухой, после чего я давился обидой и слезами, но засыпал. А сейчас я могу спокойно спать, просыпаться, когда захочу, и просто отдыхать. Плевать, что нет телевизора, книг и еще какого-нибудь бреда, с помощью которого можно развлечься; плевать, что будет скучно. Если выбирать из скуки и боли, то я выберу несомненно скуку. Лучше так, чем корчиться под ногами у Валентина и просить прекратить. Юра вернулся с небольшим подносом, где была миска супа, второе, хлеб и стакан с чем-то. Желудок сразу отозвался протестующим воем, мол, почему это хозяин позабыл совсем про него и почему не кормит. Я попытался скрыть, что очень сильно голоден, но вряд ли Юра не увидел этот взгляд и приоткрытый рот, с которого чуть ли слюна не лилась. Как только поднос поставили на мои ноги, я сращу схватил ложку и начал уплетать с такой скоростью, что несколько раз точно подавился. Юра лишь смотрел на то, как с подноса с каждом секундой исчезает все больше еды, и слегка улыбался. Когда я запивал брусничным морсом вкусный, скорее всего, обед, он подал голос: — Если у тебя есть аппетит, то это однозначно хорошо. Учитывая то, что ты до сих пор не сдох, учитывая, как тебя гоняли, то ты быстро вылечишься, — забирает пустые тарелки и уходит. — Лучше бы я задержался тут подольше, — говорю ему тихо вслед и ложусь нормально на кровать, прикрывая глаза и думая о том, что лучше сейчас больше спать и набираться сил на борьбу с Валентином, которая уже давно выиграна не мной. Несколько дней пролетели настолько быстро, что я и заметить не успел. Я ел и спал, иногда ходя с помощью Юры в туалет и обратно. Меня поили чаем с медом, давали какие-то таблетки, кололи уколы и перевязывали мою спину, с которой дела были не очень хороши. Валентин в последнее время зачастил ко мне, и в большинстве случаев я предпочитал притворяться спящим, чтобы он не задавал мне лишних вопросов и вообще не говорил со мной. Мне противно его нахождение рядом, также противно говорить с ним, поэтому стараюсь избегать нашего контакта, хотя, в ближайшее время, он снова будет меня драть и от этого никак не убежать. Как-то раз Юра мазал мне спину какой-то лечебной мазью, и в этот момент зашел Валентин. Ни постучал, ни спросил, можно ли войти, просто беспардонно распахнул дверь и зашел вальяжной походкой. Я все, конечно, понимаю, да, этого его дом, но можно хоть немного проявить уважения к другим. Он встал рядом с кроватью и начал наблюдать за процессом. Если Юру это раздражало, то он не подавал виду, но я прекрасно чувствовал его раздражение через его движения и дыхание. За несколько дней, проведенных вместе, я понял, как он ведет себя, когда добрый, злой, раздраженный и когда встал не с той ноги. На меня он, конечно, не срывается, потому что видит, как мне плохо, и мне стыдно из-за того, что ему приходится бегать за мной и нянчиться, как с грудным ребенком. — Я думаю, что стоит пригласить врача, — говорит Валентин, рассматривая мою спину. Хах, думает он. Неужели он умеет это делать? Я-то думал, что это непостижимо для него. — А ты мог подумать об этом раньше, когда, например, хлестал меня без толики жалости? — нагло интересуюсь, уткнувшись носом в подушку. Благо, мое лицо не видно и благо, что он не может сейчас ничего мне сделать. Возможно, он потом на мне отыграться, но я надеюсь, он не будет настолько мелочным. — Ты сам виноват и, к тому же, сейчас разговор идет не с тобой, так что лежи и помалкивай. Наигранно громко фыркаю и вскрикиваю, когда Юра слегка нажимает где-то под лопаткой. Боль резко распространилась по телу, а я, заскрипев зубами, зажмурился, терпя. Со временем она отпустила, и я смог расслабиться и вздохнуть свободно. — Я вызову знакомого врача, и он, надеюсь, приедет вечером. Юра, сейчас перевяжешь его и больше трогать не будешь, хорошо? — достает телефон и выходит из комнаты, получив кивок от Юры. Я же, кусая губы, перетерпел перевязку и, получив укол обезболивающего, уснул, задом кверху. Снился мне какой-то бред, который запоминать я не посчитал нужным. Очнулся же я от наглых рук, они оглаживали мое тело и нажимали на синяки и ссадины. Распахнув глаза, я попытался обернуться и уже хотел закричать, ибо мне не дали посмотреть на извращенца, который руки свои при себе держать не может, но меня остановил властный голос: — Если будешь дергаться, я тебе не буду помогать, — я испуганно замер, боясь пошевелиться, но, когда понял, что мне не пытаются сделать больно, отмер, расслабившись. Эти прикосновения казались такими нежными, не смотря даже на то, что они трогали мою больную спину и нажимали на заживающие порезы. Неожиданно теплота рук пропала, и я услышал, как хлопнула дверь. Теперь я наконец обернулся, хоть и понимал, что в комнате никого нет, но все равно было очень любопытно, кто же решил мне помочь. Я ждал минуты четыре, смотря на дверь и размышляя, куда же ушел тот человек, чьи прикосновения так нежны и теплы. Дверь открылась, и в комнату вошел Валентин. Я разочарованно посмотрел на него и отвернулся, надеясь, что он не будет меня терроризировать. Однако надежды разрушились, когда он сел на кровать и положил руку мне на плечо, отчего я вздрогнул и резко повернул к нему лицо. — Врач сказал, что ты жив-здоров. Удивительно, что такой хлюпик, как ты, смог выжить после попадания в такую передрягу. Да и я разозлился слишком сильно. — Зачем ты оправдываешься передо мной? Мне не нужна твоя жалость, как и твои оправдания, — скидываю его руку со своего плеча. — Я тебя ненавижу и говорить с тобой не хочу, а также не хочу чтобы ты меня касался. — Ты до сих пор не можешь признать, что ты мой? — усмехается, кладя руку теперь на поясницу и начиная ее поглаживать. — Я никогда не был твоим и не буду. Я лучше сдохну, чем признаю тебя свои Господином, — выплевываю эти слова и отползаю на самый конец кровати, чтобы он меня не трогал. — Да ты что? Тебе мало было порки, и ты хочешь еще? — сверкает глазами, пытаясь дотянуться до меня, но я рефлекторно дергаюсь и падаю с кровати, сразу же взлетая на ноги и начиная пятиться к стене. — Я не хочу порку, так же не хочу видеть твою страшную харю каждый день. Я тебя ненавижу всей душой, и ты прекрасно это знаешь, но требуешь подчинения. Не боишься, что я тебя ночью зарежу? — медленно отступаю, морщась от боли в спине и пояснице. Валентин злобно сверкнул глазами и начал двигаться в мою сторону, заставляя отступать все дальше и дальше. — У тебя не хватит смелости — это во-первых, а во-вторых, ты не найдешь ничего колющего. Если ты так желаешь, то можешь спать на коврике, который я специально постелю для тебя возле своей кровати, — подходит ко мне впритык, когда я прижимаюсь спиной к холодной спине. — Кидаешь такие дерзкие слова, когда сам дрожишь, как заяц перед волком, от страха. Зачем испытывать судьбу? — раздвигает коленом мои ноги и надавливает на пах. Сквозь страх чувствую шевеление в нижней части своего тела и еле слышно выдыхаю. — Не трогай меня, — упираюсь руками ему в грудь, но он берет меня за запястья и вжимает их в стену. — Ты – мой, понял? И перестань надеяться на то, что тебя кто-то спасет. Твоему Данечке глубоко плевать на тебя, и он уже давным давно развлекается с шалавами и напивается в говно. А Арик про тебя совсем забыл, довольствуясь своей любимой шлюхой. Ты никому не нужен, понимаешь? И тебя никто не спасет, — шепчет насмешливым голосом мне все это, а я сглатываю, давя в себе отчаяние и слезы. — Я тебе не верю, — найдя в себе силы, выкрикиваю и дергаю руки, в попытке освободиться, но мои трепыхания сразу прекращают в самом начале. — Только у меня есть выход во внешний мир, и только я могу знать, что происходи вне стен этого дома. Можешь мне верить, а можешь нет, но тебя не ищут. Пытаются, но не прилагают к этому больших усилий. Можно из этого сделать вывод, и я его даже тебе озвучу, — наклоняется к моему уху и растянуто проговаривает: — Ты никому не нужен. Когда он отстраняется от меня, я ударяю его головой в нос и, когда он, рыкнув, отходит от меня, хватаясь за свой нос, я быстро выбегаю из комнаты и бегу к лестнице. Сбегаю быстренько по ступенькам и, услышав, как хлопает дверь и как кричит Валентин, спотыкаюсь от страха и падаю на пол, благо что был на последних ступеньках. Вскочив на ноги, бегу куда глаза глядят, но когда я пытаюсь забежать в какую-то комнату, меня кто-то хватает за волосы, а потом обхватывает рукой мое горло. Не могу ни развернуться, ничего сделать, лишь хватаюсь пальцами за чужую руку, пытаясь оттащить, но меня быстренько вытаскивают из комнаты и стоят со мной. Начинаю брыкаться и пинаться ногами, но как только давление на мою шею стало больше, я опасливо замер и чуть ли не повис. Слышу ругательства приближающегося Валентина, и как только он появляться из-за угла, у меня начинают дрожать руки и ноги от страха. У мужчины просто глаза горят от гнева, на щеках ходят желваки, а у носа он держит покрасневшую салфетку. Жмурюсь, когда он подходит ко мне и дает сильную оплеуху. — До сих пор не подчиняешься, сучка? — ударяет ладонью по щеке, и я случайно прикусываю щеку, морщась от боли и от наполняющей рот крови. — Ты еще попляшешь у меня! Я тебя заставлю мне подчиниться, ты будешь плясать у моих ног! Я покажу тебе такой ад, что ты умолять меня начнешь о том, чтобы я, наконец, прекратил! Ты будешь раздвигать ноги всегда и везде и будешь искать способы, чтобы удовлетворить меня и сделать приятно! И ты будешь моим! Ты будешь вечно в моих руках! — рычит и ударяет еще раз по щеке. — В подвал его. Сутки не кормить и не поить, — выплевывает, разворачиваясь на каблуках и уходя. Снова я его разозлил и снова я буду отвечать за свое неподчинение жопой. Снова боль, снова унижение и снова разрушающаяся гордость. И снова виноват я, как всегда. Надо бы уже подавить в себе сопротивление и забыть наконец про Даню и про Арика. На их помощь нельзя рассчитывать. А на кого мне, собственно, теперь рассчитывать, если я сам никчемный?

* * *

Неделя жесткой порки и голода вымотала меня. Если до этого я считал себя несчастным и никому не нужным, то сейчас я чувствую себя просто говном. Я перестал спать, я почти не ем, царапины перестают заживать. И та вонючая тряпка, которую мне кинули в подвале никак не согревает. Я мерзну и боюсь сомкнуть глаза, ибо перед глазами снова и снова появляться Даня, который с разочарованием в голосе говорит, что я слишком слаб и так легко сдался. Он на меня смотрит, как будто я подстреленный олень, и уходит, не пойми куда, но каждый раз он возвращается и говорит одно и то же: — Я ожидал от тебя большего. С каждым сном взгляд Дани становиться все жалостливее, и я уже попросту не могу спать, ощущая даже в темноте подвала этот проклятый взгляд. Мне страшно снова увидеть это разочарование, поэтому глаза попросту не закрываются. От недостатка сна и еды у меня начинаются обмороки. Валентин думает, что это оттого, что я не могу терпеть ту боль, что он мне причиняет, поэтому насмешливо ухмыляется, думая, что он такой сильный и крутой. По мне так, он ужасен, он издевается над тем, кто слабее его даже раза не в два и не в три и радуется, когда побеждает. Нет тут повода для гордости, лишь моя лютая ненависть. И вот снова я подвешен на цепях, которые разодрали мои запястья уже давным давно, но кровь, текущая по рукам, уже давно никого не волнует. Валентин снова ударяет меня по изодранной спине, по пояснице, по ягодицам, удары ложатся неровной зубчатой полосой, и мое тело дергается в агонии боли. Я же терплю, закусив до боли губу и зажмурившись. Слезы текут аккуратными дорожками по щекам, и я их перестал контролировать уже давно. Валентин обходит меня по кругу, словно хищник, смеряя насмешливым взглядом, и, остановившись, смотрит мне в глаза. — Мне вот интересно, ты думаешь, что он тебя любит и ищет? — ждем, пока я что-нибудь отвечу, но я молчу, словно партизан, а он, хмыкнув, продолжает. — Молчание — знак согласия. Не смеши меня, про тебя все уже давно позабыли. Отойдя немного и размахнувшись, ударяет меня по груди и удары ложатся, словно крест. Я вскрикиваю из-за того, что один из них задел чувствительный сосок и сжимаюсь, а потом падаю, не выдержав всего лишь пяти ударов, хотя когда-то терпел больше. Глаза заливает кровь и слезы, и я даже не пытаюсь их открыть, погрузившись в отчаяние и боль. До меня все же доходят шаги, и я поднимаю голову, слегка приоткрывая веки и смотря на лицо Валентина. — Ты понял, что не подчиняться плохо? — Да, — хрипло шепчу. — Я не слышу! — неожиданно громко рявкает, и я вздрагиваю. — Хочешь еще свидания с кнутом? — Нет… хозяин. Я не хочу, — доламываю остатки своей гордости и, опустив голову, прошу, роняя слезы вперемешку с кровью на холодный каменный пол, — не надо, пожалуйста. — Умница, хорошая девочка. Наконец-то ты признал меня. Услышав эти слова, я наконец впадаю в такой желанный для меня сейчас обморок.